Появление этой девушки положило конец мучительному состоянию безнадежности и по-своему оправдало его ожидания. Он перенесся в дом и сад своего детства, в то несуществующее уже время, когда не было войны. То, о чем он так мечтал — вернуть свое прошлое, которое даст начало будущему, вдруг произошло. Эта девушка могла утешить его в его мучительном ожидании, она была частичкой жизни его родителей, а значит, и его жизни. Он не знал, что бы он делал без нее.
— Камилла, — радостно произнес Винцент Ротенвальд так, как будто никогда и не забывал этого времени.
— Я знала, что ты здесь, — сказала она тихо. Потом она наконец улыбнулась и прибавила: — Но я не знала, что ты ждешь меня.
— Я тоже этого не знал, — весело ответил Винцент.
Он опять чувствовал себя здоровым, сильным и уверенным в себе. Теперь он мог вернуться в лазарет. Но ему не хотелось расставаться с Камиллой. Он спросил, как она оказалась здесь.
Она рассказала ему об уборке урожая и объяснила, что из-за Ренаты она согласилась выполнить свою норму у Ахтереров. Он поверил ей, и они медленно пошли к воротам. Ему не потребовалось класть свою руку на ее плечо. Было достаточно ее присутствия. Он был в восторге оттого, что она знала о его пребывании здесь еще до своего отъезда в Бойген. Но он не понимал, почему она до сих пор не навестила его.
— Я думала, что, может быть, мой визит утомит тебя, — ответила она.
Он остановился, поднял руку в гипсе, поиграл пальцами и засмеялся.
— Что ты, какое утомление! На следующей неделе мне снимут гипс, и я буду здоров. Но в любом случае твое появление сегодня — это лучшее, что могло случиться.
Он шел легко, без всяких трудностей. Гордо промаршировав в сопровождении Камиллы через ворота, он пересек залитый солнцем дворик прелата и подошел к императорским покоям, наслаждаясь взглядами друзей. Не прячась ни от сестер, ни от врачей, он спокойно вошел в свою палату и сказал Камилле: «Ну вот, здесь я лежу». Он даже не заметил, что она шла все время молча, не отвечала на его шутки и не расспрашивала его ни о чем.
Он попросил ее немного подождать за дверьми. Когда она вернулась, он лежал в постели. В палате не было стульев. Он указал ей место в ногах кровати, но Камилла осталась стоять.
— Садись, что же ты.
— Нет, — сказала она, — мне нужно идти.
— Но я должен так много тебе сказать.
Она кивнула, но садиться не стала.
Он начал расспрашивать ее о своих родителях. Она удивилась, что они еще до сих пор не приехали, и заверила его, что видела их в Вене совершенно здоровыми и в полном порядке.
— Ты не представляешь, как успокоила меня, — сказал Винцент и поудобнее устроился на подушках. — Может быть, неисправна телефонная линия. Они наверняка приедут завтра. Или послезавтра.
— Да, конечно, — сказала Камилла. Она вдруг вспомнила слова своей матери, которая просила ее быть поосторожнее у Ротенвальдов, потому что там происходит что-то неладное. Ей сразу же стало ясно, что здесь замешан инженер, но тогда она не поинтересовалась, в чем дело. Она ни слова не скажет об этом Винценту.
— Что у тебя в корзинке? — спросил он с любопытством.
— Мне нужно это раздать, — сказала она, чуть помедлив, — для тебя здесь ничего нет.
— Почему?
Он попробовал встать, она отпрянула назад.
— Останься, — попросил он, — я шучу.
Но она медленно шла к двери. На сей раз он ее не удерживал, только устало и довольно спросил:
— Ты придешь завтра?
Она кивнула.
— Мне теперь незачем беспокоиться, — сказал Винцент. — Пока не приедут родители, ко мне будешь приходить ты. А когда они уедут домой, ты все равно останешься со мной. Камилла, это замечательно.
Она уже была у двери. Потом обернулась и быстро сказала:
— Я тоже так думаю, Винцент.
Они забыли, что кроме них в палате были и другие люди. Им казалось, что они одни.
Рената сидела на табуретке посреди двора и без всякой охоты отделяла ягоды черной смородины от веток. Она бросала их в старую кастрюлю, иногда опуская туда руку за нечаянно упавшей гроздью, так что красный сок сочился меж ее пальцев. Камилла оставила ее сегодня одну, даже не сказав, куда идет. А тетя Грета на вопрос Ренаты ответила, что детям не все следует знать. Рената обиделась и всем давала это почувствовать. Когда вечно занятый Петер выпустил из хлева поросят, чтобы они порезвились на свободе, Рената даже не попыталась помочь ему, как бывало раньше. Она глубоко склонила голову над кастрюлей, набила рот ягодами и выплюнула шкурки прямо под ноги Петера. Он не обратил на это никакого внимания. Это разозлило ее еще больше. Она сказала с вызовом:
— Твоя Камилла ушла. И может быть, не вернется обратно.
— Камилла, — сказал Петер, покраснев, — вовсе не моя. Она не разговаривает со мной, потому что мой отец крестьянин. Это ты носишься с ней, будто она принцесса. Она только взглянет на тебя, а ты уж и рада.
— Да, она принцесса, — сказала девочка и с грохотом стукнула кастрюлей об землю. — Если ты скажешь, куда она пошла, я скажу ей, чтобы она с тобой разговаривала.
— Я не знаю, — ответил Петер. — Наверное, ей дали какое-нибудь важное поручение. Хотя она считает важным все, что она делает. И вообще, мое обещание, что я буду с тобой играть, я забираю обратно. Я тебе не нужен.
Рената поджала губы, ее глаза наполнились злыми слезами. Петер со стадом хрюкающих свиней прошел мимо нее. Теперь она дала волю слезам. Наплакавшись, она вытерла слезы рукой, запачканной в соке, а потом долго разглядывала белые пятна, оставшиеся на ней от слез.
Пришел Ганс Ахтерер с телегой, груженной сеном, лошадей отвели к кормушкам с овсом. На бревнах сидели украинцы. Рената опять склонилась над ягодами. Когда дядя Ганс спросит ее, что она делает, она скажет ему, что ее обидели, а почему — не будет говорить. Но Ганс Ахтерер только сказал: «Рената, сойди с дороги, ты мешаешь».
Она взяла табуретку и ягоды, отошла к хлеву и решила больше ничего не делать. Украинцы принялись разгружать сено. Двое передавали третьему огромные охапки сена. Тот складывал их в яму. На ее дне сидела Рената и ждала, когда ее завалят сеном. Но этого не произошло. Управившись с работой, украинцы крикнули ей на гортанном немецком пару шуток и ушли в дом. Это было странно, потому что в остальные дни они шли работать в хлев. Рената прокралась в кухню. Украинцы ужинали.
— Почему вы не едите вместе со всеми? — спросил ребенок.
Один из них засмеялся и сказал: «На сегодня мы свободны». Потом они ушли в свою комнату.
Камилла вернулась только через два часа. Ее глаза блестели, она выглядела совсем иначе, чем прежде, и не обратила внимания на подошедшую к ней Ренату. Камилла сразу же ушла с Гретой Ахтерер в комнату, и Рената опять осталась одна. Из упрямства она взяла табуретку и ягоды и поставила их посреди кухни, а потом ушла в большую комнату, где висела картина с горным пейзажем. Там она села ждать, когда ее позовут, но решила не откликаться. Ее будут искать, а она будет сидеть здесь совсем тихо, затаив дыхание, и радоваться тому, что ее не могут найти. Но ее никто не звал. Наконец она заснула, так и не умывшись, вся в соке от ягод.
Грета Ахтерер была довольна Камиллой. Она долго не хотела поручать девочке одно деликатное задание, но трудолюбие и старание, с каким та выполняла любую, даже тяжелую работу, расположили ее к ней. Так как Камилла проявляла большой интерес к монастырю и постоянно спрашивала, когда можно будет осмотреть его, Грета уговорила мужа, чтобы девочка распределяла между ранеными духовные тексты, подготовленные настоятелем. Тексты были безобидные, они должны были напомнить читателям о христианских добродетелях и христианском поведении. Вновь прибывший военный священник наверняка не будет иметь ничего против того, если настоятель передаст эти памятки своим бывшим подопечным. Но главное, никто не должен был слышать, как Камилла сообщала шепотом каждому раненому, что следующая встреча с отцом настоятелем назначена на воскресенье, в полдень, на хуторе Ганса Ахтерера. Камилла не спрашивала, зачем она это делает. Она достигла своей цели, и этого, как всегда, ей было достаточно.
— Ты передала, что они должны приходить поодиночке? — спросила Грета Ахтерер.
— Да, — ответила Камилла, — они обсудят это.
— Тебе понравился монастырь?
— Там очень красиво, — сказала девочка, — это самый прекрасный монастырь, какой я только видела.
Крестьянка гордо и немного завистливо сказала, что у городских другое отношение к искусству, чем у деревенских жителей.
— Ты не должна больше появляться там, — сказала она, — иначе это привлечет внимание и вызовет подозрения.
— Хорошо, — сказала девочка, выдержав взгляд Греты. Потом она сняла передник и сказала: — Я сейчас переоденусь и пойду в хлев. Сегодня утром доить было легче, чем вчера.
Грета Ахтерер посмотрела ей вслед. Она не могла до конца понять, что у этой девочки на уме.
Украинцы не спали, как хотел того Ганс Ахтерер. Они сидели втроем на одной кровати и смотрели на бочки с красной краской, составленные вместе. Они тихо разговаривали на своем певучем тяжеловатом языке и иногда босыми ногами колотили по бочке. Предмет разговора, казалось, очень волновал их. Их спокойные плоские лица были оживленны, иногда их голоса звучали громко, как угроза, потом они вдруг опять затихали, прикрывая рот ладонью, как будто хотели убрать слова обратно в горло.
Случилось из ряда вон выходящее. Их хозяин, которого они уважали за справедливость, объяснил им, что ему нужна их помощь в каком-то важном деле. При этом он сказал, что они никому не должны говорить, что они сделали.
Когда они все поняли, то на какие-то секунды вновь стали людьми, равными своему хозяину, который в какой-то степени был их врагом. В их простые мысли закралось новое, непреодолимое чувство победы. В эти секунды они были готовы отважиться на все, что диктовал им их инстинкт, а он подсказывал, что это событие могло быть первым сигналом их освобождения.