Полгода из жизни капитана Карсавина — страница 12 из 43

рючего, но иначе и нельзя было. Все лежащие по пути зенитные преграды и аэродромы противника как-то ведь следовало обходить.

И шестерка штурмовиков с этой нелегкой задачей справилась. Только береговая артиллерия немцев стала для них той стеной, одолеть которую было не так-то просто. Прорваться сквозь пушечный огонь береговой черты удалось дорогой пеной — жизнью капитана Покровского…

После посадки Анна вылезла из кабины и как была — с парашютом, в шлемофоне — отбежала от боевой машины, упала в траву и громко-громко, навзрыд запричитала по-бабьи о том горе, которое рвало на части ее сердце, которому в ее жизни, казалось, и конца не будет.

В тот день Анна еще раз вылетела на боевое задание. Вылетали снова шестеркой, а домой возвращались парой — она и Карев. На обратном пути в море Анна заметила перегруженную баржу — не удержалась и атаковала ее. Баржа на глазах затонула, и тогда пробежало полное тревоги сомнение: «А чья она? Вдруг наша?..» Чуточку успокаивало, что баржа та отходила от Керчи, где еще стояли немцы. Однако докладывать о потопленном транспорте Анна не стала.

Каково же было ее удивление, когда на разбор боевой работы за день прибыл комдив и лично рядом с орденом Красного Знамени привинтил ей серебряную медаль «За отвагу».


В конце весны сорок третьего ваши войска начали подготовку к прорыву Голубой линии. Полоса этой обороны противника была сильно укреплена, и пилоты поговаривали, что хваленые гитлеровские эскадры «Удет», «Зеленое сердце» и «Рихтгофен» пополнились новым составом и не намерены уступать русским господство в воздухе.

В дни, предшествующие прорыву, на аэродром зачастили представители различных служб дивизии, армии, фронта. Начпо Тупанов прямо у самолетов вручал штурмовикам партийные билеты, тут же проводил политинформации, собрания. Анна не раз видела на стоянке боевых машин и политотдельца Шверубовича. Он почему-то сторонился летчиков, а если бывал на аэродроме, то обычно крутился возле механиков, оруженцев, младших авиаспециалистов.

Но вот однажды под вечер Шверубович появился в летной столовой. Ужин давно закончился, однако пилоты расходиться не торопились. Эти редкие минуты, когда все собирались вместе, Анна очень любила. Обычно здесь, прямо за столиками, обсуждалась боевая работа штурмовиков. Когда день выдавался удачный, летчики шутили, с юморком рассказывали о только что пережитом, о минутах, когда даже бесстрашное сердце сжимается и невольно прощаешься с жизнью… Пафос, высокие слова, как и бравада, здесь, среди поистине героических дел и поступков, не приживались. Не случайно появление в столь неурочный час политотдельца Шверубовича насторожило пилотов.

— Товарищи! — остановившись у входа в столовую, официальным тоном, каким привык говорить с трибун, обратился он к бойцам. — В канун ответственной операции нашей победоносной армии по освобождению от гитлеровских оккупантов родной Тамани…

— Короче! — прервал Шверубовича Гриша Ржевский и на вытянутой руке поднял котенка — очередной свой талисман-причуду, — которого никак не мог приучить сидеть за пазухой. — У меня вот хозяйство не кормлено…

— Прошу не шутить! — сдвигая к переносице брови, произнес Шверубович, и Анна вспомнила это его выражение лица: Гошка всегда так картинно хмурился, когда хотел подчеркнуть, что за его лбом скрывается нечто недоступное пониманию его ровесников-метростроевцев. — Речь, товарищи, идет о ряде политических мероприятий, которые нам предстоит провести среди летного состава… — Большие навыкате глаза Гошки Шверубовича смотрели нагло — так же, как тогда в юности, и Анне показалось, что в них вспыхнул злой огонек.

— Что за мероприятия? — выкрикнул сидящий с ней за столиком Валентин Вахрамов.

— Нам, товарищи, предстоит провести, — упрямо повторил инспектор политотдела, — собеседование по четвертой главе истории ВКП(б)… — Губы Гошки — красные, бесформенные — шевелились, будто два червяка ползли по лицу, а из ноздрей крупного носа раздувались пучки волос. Сделав паузу, он расшифровал: — Поговорим о диалектическом материализме…

Что произошло в следующее мгновение, минуту назад не смог бы, пожалуй, предвидеть даже зачинщик происшествия. А вышло все само собой, без всякого сговора, без заведомой подготовки. Кто-то из пилотов запустил в Гошку Шверубовича соленым огурцом, что вызвало мгновенную и единодушную реакцию остальных — тут же с разных сторон в него полетели такие же огурцы, которыми упорно вот уже несколько месяцев кряду снабжал пилотов начпрод батальона.

Гошка Шверубович мгновенно ретировался.

— Ну, братцы, готовьтесь, — когда всеобщее веселье стихло, прокомментировал текущий момент капитан Карев. — Пороть будут!..

На следующий день действительно на аэродром прилетел начпо Тупанов. Чем-то явно озадаченный, начал он издалека: какое настроение у бойцов перед ответственной операцией — прорывом Голубой линии противника, какие трудности?

— Доктор Фауст в таких случаях восклицал: «Что трудности, когда мы сами себе мешаем и вредим!..» — простодушно заметил Карев.

Тогда начпо, отбросив дипломатию, сурово спросил, отчего так по-мальчишески повели себя пилоты с одним из его сотрудников.

Не сразу, но прояснилось, что в ответственные часы боевого дежурства на аэродроме предлагаемые инспектором Шверубовичем мероприятия по четвертой главе истории ВКП(б) не слишком-то нужны, что моральный дух штурмовиков и без того силен, поскольку с приказом на боевой вылет им вручается достаточно мощное оружие, которым они и руководствуются от имени народа.

— Будь по-вашему! — сменил гнев на милость начпо.

Вскоре боевые события над Голубой линией закрутили полк штурмовиков и встревоживший политотдельцев инцидент забылся, тем более что те события для 805-го авиаполка начались значительно раньше, чем для всех остальных.

Как-то в один из майских дней командир полка Козин собрал летчиков и не зачитал приказ на боевой вылет, а обратился к ним с вопросом, почти просьбой:

— Кто готов выполнить особое задание командования Северо-Кавказского фронта, прошу — два шага вперед.

Строй колыхнулся и сдвинулся навстречу Козину всем составом.

— Спасибо, друзья. Я верил в вас, — сказал командир полка, и на мгновение над летным полем нависла непривычная тишина. — Придется выбирать…

И вот из строя вышел комэск Карев — признанный мастер штурмовых ударов. «Этот боец дело знает», — подумала Анна. Следом за ним шагнул Иван Сухоруков. «Ванечка отличился в боях на подступах к Военно-Грузинской дороге. Его грех не взять…»

— Пашков! — третьим командир полка вызвал пилота, о котором фронтовые газеты рассказывали чудеса. «Еще бы! — улыбнулась Анна безошибочному выбору Козина. — Этот «мессеров» сшибает, словно сам истребитель».

«Фролов. Соколов. Зиновьев. Грудняк. Страхов…» — доносилось до Анны, и она поняла, что выбирают лучших из лучших, стало быть, задание предстоит чрезвычайно трудное. В группу уже вошли два комэска, несколько командиров звеньев.

— Егорова! — Анна замерла. — Выйти из строя…

В тот день в полк прилетели командующий фронтом генерал И. Е. Петров и командующий 4-й воздушной армией К. А. Вершинин. Собрав выделенную для задания группу, командующий фронтом объяснил, что потребуется от них в предстоящем боевом вылете:

— Необходимо пройти по прямой семь километров. Высота предельно малая. Идти без маневра. Ни бомб, ни эресов не брать. Пушки и пулеметы не заряжать. На каждом самолете установят специальные баллоны с дымным газом. Вот этой дымовой завесой, как стеной, укроются наши войска и начнут прорыв…

Пояснение командующего фронтом уточнил генерал Вершинин:

— Лететь придется над огнем и под огнем. И среди огня. А маневрировать — значит сорвать задание…

Командарм внимательно обвел всех летчиков взглядом, остановился на Анне, и она тревожно опустила глаза: «Все. Сейчас отстранит. Баба на корабле…» Но Вершинин только заметил — всей группе:

— Возможно, кто-то устал? Плохо чувствует себя? Откажитесь. Нужно, чтобы на задание пошли те, кто твердо верит, что выполнит все и обязательно вернется на свой аэродром.

На предложение командарма никто не ответил. Тогда он заключил:

— Доброй вам работы и счастливого возвращения!


26 мая рано утром группа летчиков, определенная для постановки дымовой завесы, перед прорывом Голубой линии заняла места в кабинах штурмовиков. Вот уже и команда на запуск моторов. Все готово для работы. Но что-то мешало Анне. «Отчего так неуютно сегодня в кабине?» — подумала она, поправила парашютные лямки на плечах, осмотрелась еще раз: на бомбодержателях вместо бомб баллоны с дымным газом, задние кабины соседних машин, как одна, без турельных пулеметов, все снято. На штурмовиках — ни снаряда, ни патрона. «Хоть бы одного оставили с боекомплектом…»

Когда мотор заработал, Тютюнник, механик самолета Егоровой, протянул руку в кабину и вложил Анне в ладонь моченое яблоко. «Экий смешной! — кивнула она в знак благодарности. — Все что-нибудь придумает…» Но тут мысль Анны оборвалась — над полем взлетела и быстро потухла зеленая ракета. Тютюнник торопливо скатился с плоскости штурмовика, Анна захлопнула фонарь кабины — и все, что минуту назад еще как-то тревожило ее, словно бы осталось за этой призрачной защитой…

После взлета вся группа пристроилась к Кареву. К Голубой линии летели молча — без команд ведущего, без запросов с земли. Но эта тишина, словно затишье перед бурей, ничего хорошего не предвещала. Оборонительная линия противника была усеяна тысячами дальнобойных зениток, шестиствольных «эриконов», крупнокалиберных пулеметов. Они, похоже, ждали этот налет, и уж во всяком случае появление «ильюшиных» для немцев не оказалось неожиданностью. Плотным четырехслойным огнем встретили они группу штурмовиков. Анна подумала было о маневре против зениток — как бы сейчас кстати! — но оглянулась на летящих рядом — все стояли на месте. Степочкин, Усов, Пашков, Фролов, Сухоруков… «Эх, да какой уж тут маневр!..» — проговорила вслух и, как в детстве, когда, бывало, упрямилась, горячо добиваясь чего-то своего, до боли закусила губу.