Стена первого огневого заслона осталась позади. По расчету, группа штурмовиков точно вышла на станицу Киевскую, и тут град снарядов с еще большей силой обрушился на каждую из машин. Однако именно сейчас предстояло точно выдержать и курс, и высоту полета — любое отклонение нарушило бы непрерывность дымовой завесы, стало быть, смысл ее терялся. И Анна ждала…
Когда от впереди летящего самолета вырвался и потянулся следом густой шлейф дыма, она начала отсчет времени. «Двадцать один, двадцать два, двадцать три… Пора!» Нажав на гашетку, Анна замерла, и уже ни огненные трассы, ни удары о машину града осколков — ничто не могло отвлечь ее внимания от той прямой, по которой она летела, которую была обязана выдержать всем смертям назло!..
«Этот газ, соединяясь с воздухом, образует дымовую завесу…» — словно заклинание, в памяти Анны всплыли вдруг слова командарма, и тут, не выдержав, она оглянулась назад. Лишь одной секунды хватило, чтобы увидеть результат работы штурмовиков: странного очертания кучевое облако, рождаясь у самой земли и таинственной силой отделяя своих от врага, тянулось едва ли не до самого горизонта. По одну из сторон от этой стены замерли перед решающим броском в атаку тысячи бойцов.
Анна не могла угадать, когда начнется атака, твердо даже не знала, справилась ли группа Карева с теми дымами. Но вот еще в воздухе на подходе к аэродрому услышала:
— За успешное выполнение задания и проявленное мужество все летчики, участвовавшие в постановке дымовой завесы, награждены орденом Красного Знамени.
«Справилась…» — облегченно вздохнула Анна и провела ладонью по лицу, словно сбросив с себя непосильную тяжесть.
И все же на войне как на войне. Боевые удачи чередуются с неудачами, радость побед — с поражениями и потерями, привыкнуть к которым даже закованному в броню человеческому сердцу не дано.
В восьми километрах западнее станицы Крымской в одном из боевых вылетов был сбит и погиб комэск Андрианов…
Роковой мост через Кубань у города Темрюк унес жизни еще трех экипажей. Через тот мост тянулась важная военная магистраль — от причала на косе Чушка до Голубой линии, и немцы охраняли его десятками зенитных батарей.
— Пойдете шестеркой, — распорядился командир полка и ведущим группы назначил капитана Якимова.
Чем-то не нравился Анне этот капитан — высокомерный, с изысканными манерами, гладкой речью. Он тогда составил боевой расчет, дотошно проработал все детали полета и заключил:
— Вы, младший лейтенант Егорова, пойдете в шестерке последней — будете замыкать группу…
«Последней так последней. Хотя грамотней было бы замыкать группу экипажем со стрелком», — подумала Анна, но вслух этих своих соображений не высказала, хорошо памятуя, что приказы не обсуждаются.
Над Темрюком штурмовики появились с рассветом. С ходу ударив по цели, экипажи в считанные минуты закончили работу, но на обратном пути, уже над Азовским морем, на них налетели «мессершмитты». В плотном строю, отстреливаясь, группа штурмовиков отходила на свою территорию. Одна только машина из шестерки летела, казалось, безучастно к этой ожесточенной перестрелке. Она замыкала строй, но стрелка на ней не было, и, поняв это, немцы сосредоточили по той машине весь свой огонь.
Чуть влево, чуть вправо, вниз со скольжением и снова на место — метался беззащитный «ил», с трудом уходя от огненных трасс противника, и тогда в эфире раздалось:
— Ашота! Выходи вперед!..
По звонкому голосу Анна догадалась — это Володя Соколов. Увеличив скорость, она быстро заняла место в строю между ним и ведущим группы и признательно покачала крылом. Теперь ее надежно защищали стрелки с соседних машин.
Вечером на разборе боевых вылетов этот, казалось бы, незначительный эпизод оказался вдруг в центре внимания. Ведущий группы Якимов подробно и долго выговаривал, что могло бы случиться в результате самовольного перестроения Егоровой.
— Летчик Соколов мог принять бы вас за противника и расстрелять в упор!
Анна пыталась объяснить, что штурмовик без стрелка, замыкающий строй, по сути, беззащитная мишень, что если уж действительно нельзя было изменить боевой порядок экипажей, то чего проще — стать бы в оборонительный круг да затягивать врага на свою территорию.
— Не оправдывайтесь, Егорова! — все настойчивей повышал голос Якимов. — Вы нарушили боевой порядок, значит, приказ, и будете отвечать по законам военного времени!
— А я и отвечаю! — с вызовом отчеканила Анна, и в землянке, где проходил разбор боевой работы за день, наступила тишина, не предвещающая ничего хорошего. Анна хорошо запомнила, как совсем недавно в гневе брошенное слово летчиком Покровским едва не стоило ему жизни. Тяжкие обвинения нарастали над летчиком как снежный ком, и уже навис над ним суровый приговор, готовый быть приведенным в исполнение, но выручили боевые друзья. Они пришли на помощь и Анне.
— Вы сказали, что самолет Егоровой я мог бы принять за вражеский, — нарушив молчание, поднялся Володя Соколов. — Да как же это? Разве не видно, что у Егоровой из-под шлемофона голубая косынка торчит?
Пилоты засмеялись. Якимов покраснел, и к вылету группы под его командованием больше не возвращались.
А на следующий день командир полка распорядился выделить младшему лейтенанту Егоровой двухместный «ил» — с кабиной для воздушного стрелка.
— Ну за вас и дали Якимову! — весело пересказывал адъютант эскадрильи Бойко разговор летчиков с командиром полка. «Это тебя надо судить — за безответственность! — говорит батя Якимову. — Куча здоровых мужиков спряталась за спину девушки: замыкающей поставили да без стрелка!..»
Бойко смутился, заметив недовольный взгляд Анны — никаких даже намеков о снисхождении к себе в боевой работе она не принимала. И, поняв свою оплошность, адъютант тут же нашелся:
— Вы сейчас, как заместитель командира эскадрильи, можете выбрать самого лучшего стрелка. Имеете право.
— Кто придумал такое право? — все еще исподлобья глядя на адъютанта, спросила Анна. — Давайте любого…
Вскоре на самолетной стоянке появился краснощекий сержант. Из-под его пилотки, едва державшейся на затылке, непокорно выбивался русый чуб, и, подойдя к машине Анны, он лихо тряхнул им, облокотился на плоскость и радостно, с каким-то даже вызовом объявил:
— Ну вот и мой «горбатый»! Прошу любить и жаловать. Вместе будем работать.
Обойдя самолет, сержант остался доволен машиной и, приняв Анну не то за механика, не то за вооруженца штурмовика, принялся душевно и, судя по всему, искренне благодарить ее:
— Так держать, красавица! Люблю, чтоб порядок во всем был. А вот когда баба на корабле, скажу тебе прямо, делу труба. — Посмотрев на Анну, сержант снисходительно улыбнулся: — Ну конечно, механика всякий, моторы, пропеллеры — это годится. Тут главное — сноровку иметь…
Когда сержант улыбался, у него на щеках появлялись ямочки, и Анну поначалу забавляла эта его мальчишеская бравада.
— Скажите, товарищ сержант, — подчеркнуто с почтением обратилась она к нему, — а вы сами-то на корабле давно летаете?
— Как вам сказать?..
— Да так и скажите — как на духу.
Сержант, похоже, смутился и ответил односложно и неопределенно:
— Было, было…
— Ну вот и хорошо. А теперь представьтесь, кто вы такой. — Переводя риторическую беседу на деловой тон, Анна сбросила легкий комбинезон, в котором обычно работала на самолетной стоянке, и тут сержанта словно пыльным мешком по голове хватило! Он сначала замер, откровенно уставившись на боевые награды Анны, а когда растерянность начала отступать, быстро-быстро заговорил:
— Да Макосов я. Сержант Макосов. Меня адъютант эскадрильи послал на этот самолет…
— Ну и что же? Докладывайте, сержант Макосов, о своем прибытии как положено. Я командир экипажа.
— Чудно! Командир экипажа — и вдруг женщина. Первый раз вижу такое. — Сержант окончательно пришел в себя, и только румянец еще выдавал его смущение. — Неужто не страшно?.. — вырвалось у него, и тут совсем невпопад он захихикал, отчего смутился пуще прежнего и затоптался, затоптался на месте, переступая с ноги на ногу…
Анна больше не смущала сержанта. Случайно и не к месту сказанное им это: «Неужто не страшно?..» — вдруг отбросило в тот давний день, который, как казалось ей, уже никогда не воспрянет в памяти, но вот так просто ворвался и перевернул ее душу.
…Это случилось летом тридцать седьмого. Как-то в воскресенье Анна отправилась с подружками в парк культуры и отдыха имени Горького. Давно ей хотелось прыгнуть с парашютной вышки, чтобы проверить себя — хватит ли смелости?
И вот она на верхней площадке с группой девчат и парней. Все, желающие прыгать, словно сговорились, — в полосатых футболках и брезентовых тапочках. Строгий инструктор на вышке построил собравшихся, и первый вопрос — ко всем:
— Кто ни разу не прыгал?
Анна насторожилась: «Скажи правду, чего доброго, откажет?..» Но ни лукавить, ни откровенно врать она не умела и тихим, упавшим голосом ответила:
— Я не прыгала…
Тогда инструктор подошел к ней и решительно объявил:
— Вот с вас и начнем!
Последние разъяснения, последние слова напутствия. Незнакомый парень — тоже из новичков — помог Анне набросить и застегнуть парашютные лямки. Анна поблагодарила его за помощь, а он вдруг спросил:
— Неужто не страшно? — и улыбнулся добродушной, по-мальчишески доверчивой улыбкой.
Анна взялась за стропы парашюта.
— А что тут страшного? — ухмыльнулась и, зажмурившись, оттолкнулась от площадки.
С тех пор и этот парк, и аэроклуб, в который она вскоре записалась, чтобы научиться летать, стали ее любимым сказочным царством. В нем Анна воздвигала свои воздушные замки, в которых все большее место занимал тот самый парень с доверчивой и добродушной улыбкой — Виктор Кутов.
— …Так, товарищ Макосов, кем же вас прислали в ваш полк?
— Воздушным стрелком.
— Но раньше вы все-таки летали?
— Не-ет. Я только курсы стрелков