«Как же это люди не поймут, — думала Аннушка, — железным трактором куда как больше земли вспахать сможем. Да сообща-то любое дело по плечу!..»
А утром Степанида, услышав дочкину агитацию за колхоз, решительно отрубила:
— Нюрка, ты мне голову-то не дури! Последнюю коровенку на общий двор не поведу! Хоть обревись вся!..
Словом, не справились тогда комсомолки Егорова и Рассказова с поручением ячейки. В деревне Жегини, с которой начался агитпоход, только к утру удалось уговорить семей двадцать записаться в колхоз. Но недели через две, едва только у крестьян принялись обобществлять домашний скот, из коллективной этой организации все двадцать семей и разбежались.
И вот в школе собрание комсомольской ячейки. Самый говорун Толька Бурьянов предлагает Егорову и Рассказову за невыполнение общественного поручения исключить из комсомола. Многие ребята возражали, но активист Бурьянов как пошел, как пошел сыпать цитатами великих людей — все и притихли. И пришлось Аннушке положить на стол свой комсомольский билет перед этим Толькой. А как было скрыть свои переживания от матери — разве скроешь?.. Так что Степанида, не зная, как помочь дочке в ее беде, осторожно, будто к слову, как-то завела с ней разговор издалека:
— Знаешь, доченька, прежде было горазд много добрых людей. Злые и те притворялись добрыми. К примеру, колдуны: сколько баб перепортили — сказать страшно! В редкой деревне не было. А вот ныне совсем не слыхать. Че уж там, ныне появись колдун да испорти хоть одну бабу — так башку-то и отвернут.
Степанида свои беседы попусту не вела, даже во время разговора что-то делала — то ли шила, то ли с печкой возилась, избу прибирала. Да мало ли в деревне всяких забот по хозяйству! Но на этот раз, пытаясь вникнуть в дочкину беду, она изменила своему правилу: сидела напротив Аннушки за столом, положив перед собой тяжелые натруженные руки и все посматривала, посматривала на нее — как же быстро выросла, совсем уже взрослая стала самая младшенькая…
— Ныне, как я погляжу, людей по-другому сушат. А, спрашивается, отчего все так? Да оттого, что ума между людьми много, а сердца мало — сухо оно и черство. Погляди-ко, сколь ученых-то развелось! Толька Бурьянов и тот по-ученому заговорил. А далеко ли ушли со своей мудростью? Отчего не оставляют по себе доброй памяти? Да оттого, что живут одним умом, а не сердцем. Мудрость-то свою да ученость только на словах показывают — не в добрых делах. А высокоумие да хитрословие без добрых дел что цветущее дерево без плода. Вот и получается, доченька: мысли у вас высоки, да в небо не летят…
Жизнь еще не раз сурово и беспощадно будет бросать вызов Анне Егоровой. Еще не раз несправедливо и равнодушно будут обходиться с нею люди. Но из всех-то испытаний выйдет она, сохранив в себе эту святую материнскую веру в торжество добра и правды.
А тогда — после собрания ячейки — Аннушка всю ночь писала письмо в губком комсомола с просьбой разобраться: за что все же исключили ее из рядов передовой молодежи? Потом долго ждала ответа. К окончанию школы ее и Настю Рассказову в комсомоле восстановили. Аннушку в знак высокого к ней доверия рекомендовали даже в педагогическое училище.
В то самое время на побывку в деревню приехал брат Василий. Рассказывая о больших стройках в Москве, он впервые произнес как-то не по-русски звучавшее слово — метрополитен.
— Это, скажу я вам, настоящие подземные дворцы коммунизма! Пленум ЦК прошлым летом постановил немедленно приступить к подготовительной работе по сооружению метрополитена. И вот года не прошло — начали грандиозную стройку.
Никак не могла понять Степанида — что это за штука такая, которая людей под землей возить будет. Да и дворцы те под землей для чего строить? И как это их строить? Только задумали — уже начали…
Не ответил бы Степаниде на такие вопросы и сын ее. Не знал Василий Егоров, что еще в 1925 году на столичных улицах и площадях было заложено девяносто разведывательных буровых скважин, что в 1930-м появилось два проекта: один немецкий — фирмы «Симменс Бауунион», другой — собственный, отечественный. Дело, однако, двигалось ни шатко ни валко, и вот июньский Пленум 1931 года постановил: «Немедленно приступить…» И началось строительство. Для этого не было ни машин, ни материалов, ни специалистов. Башни копров, шахты воздвигали, толком даже не зная, где пойдет будущая трасса. «А с качеством вопрос ясен: метрополитен пролетарской столицы должен быть лучший в мире…» — так сказал Сталин.
Ничего-то не стала расспрашивать Степанида о подземных дворцах коммунизма. Верила она своему старшему сыну — Василий человек грамотный, толковый, попусту болтать не станет. Но вот когда дочка заявила вдруг о своем желании работать на стройке этого самого метрополитена, она заволновалась, забегала по избе.
— Нет уж, Нюрка, нет. Не пущу! И из головы выбрось! Ишь, чего захотела!.. — Степанида приговаривала, грозила кулаком, сопротивлялась, как могла, — скорей, однако, для порядка, наперед зная, что, хоть и любят ее дети и считаются с нею, все будет так, как сами захотят, потому что и все-то в жизни пошло не по-писаному, не как прежде бывало…
Едва вместе с братом Василием Аннушка появилась в столице, тут же принялась за поиски работы. Разговор о метрополитене она не забыла и, когда в райкоме комсомола ее спросили, где бы хотела работать, твердо ответила: «Метро строить!»
«Строить-то надо умеючи», — заметили Анне и предложили поучиться в фабрично-заводском училище.
…Летит по московским улицам шумный городской трамвайчик — несет Анну Егорову навстречу ее будущему. В столице оживленно, много молодежи. Крепкие энергичные парни и девчата тоже куда-то спешат, у многих в руках книжки — учатся. Анне уже объяснили, как ехать до училища, она знает дорогу, но ей хочется, чтобы и все знали, что по Москве она не просто от нечего делать катается. Пусть вот хотя бы тот парень в полосатой футболке ответит ей, где такое ФЗУ «Стройуч» Метростроя! Парень, оказывается, знает — он направляется туда же — и подробно рассказывает, что потребует от нее приемная комиссия «Стройуча», какие условия работы будущих строителей метрополитена, сколько им предстоит сделать и какие же потом удивительные дворцы вырастут под землей. Ведь тридцать тысяч комсомольцев берутся за дело!..
Комиссия встретила Анну Егорову приветливо. Вопросов много не задавали, спросили только:
— Хочешь быть арматурщицей?
— Хорошо. Буду, — согласилась она, хотя, что такое арматурщица, понятия не имела.
Учеба в ФЗУ «Стройуч» проходила по уплотненной программе: четыре часа в день теория, четыре — практика. Теорию читали инженеры. Конечно, республика рабочих и крестьян и международные отношения с разными странами устанавливала, и торговлю завязывала, однако инженерное образование ценилось больше торговых дел, так что Аннушка, рассказывая брату Василию о своих преподавателях, не скрывала гордости за них.
Но больше всех полюбился ей производственный инструктор дядя Коля Нефедов. Не залетный молодец-халтурщик, а потомственный рабочий, терпеливо учил он парней и девчат своему мастерству — как правильно держать кусачки, как обжигать, как вязать проволоку для железобетонной «рубашки» будущих тоннелей метро. Поначалу у Аннушки нескладно все получалось: то кусачки из рук вылетят, то в чертежах запутается. И дядя Коля, всякий раз начиная все сначала, заново показывая, как правильно с инструментом обращаться или как те мудреные чертежи читать, приговаривал:
— Не спеши, Аннушка, не спеши. Тише едешь — дальше будешь…
«Как же не спешить? — думала Анна Егорова. — Товарищ Сталин наказал строительство метрополитена завершить к всенародному празднику Седьмое ноября. Для того чтобы уложиться в эти сроки, метростроевцам надо ежедневно вынимать девять тысяч кубометров грунта и укладывать четыре тысячи кубометров бетона! Как же ей не спешить?..»
Старый мастер Нефедов жил в бараке. Комнатуха у дяди Коли была маленькая, семья — едва ли не целый табор, но «фабзайчата» посещали его постоянно. Придут гурьбой, потолкутся-потолкутся у порога, потом гуськом — один за другим — потянулись к столу.
— А ну-ка, смелей! Проходите, проходите… — приглашает дядя Коля, и вот уже за чаем девчата и парни рассказывают о последних новостях на стройке метро, о том, кто что видел, и вообще.
Анна Егорова больше молчит, слушает своих новых друзей. Про себя она считает, что ей страшно повезло — все вокруг такие родные и славные люди!.. Она уже перебралась из квартиры брата в метростроевское общежитие — так ближе к училищу, да и веселей с девчатами. В комнате у них стоят три ряда кроватей, у каждой — тумбочка, а посреди комнаты — стол. На нем девчата и платья гладят перед танцами, и чертежи разбирают, здесь и пируют, когда кто-то разбогатеет случаем — посылку ли из деревни пришлют, получку ли свободную от долгов получат.
Парни в общежитие, конечно, приходят, но все свои — метростроевские. С незнакомыми парнями одна Машка рязанская гуляет. Она и в «Метрополь» ходила, и в «Гранд-Отель». О своих встречах любит рассказывать со всяческими подробностями. Как начнет, как начнет: «Знаете, девки, в зале-то все блестит, все сверкает! Пахнет — пальчики оближешь, не то что в метровской столовке. А как свет потушат, как Цфасман или Циперович вдарят со своим джазом — ноги сами пляшут…» Ноги у Машки длинные, красивые, натянет на них фильдеперсовые чулки, туфли на высоких каблуках наденет — загляденье!
— Дядя Коля, скажи, а ты кофе с ликером «какао-шуа» пил когда-нибудь?..
Дядя Коля замялся, забормотал что-то неопределенное, тогда Анна не выдержала и рассмеялась:
— Мы пили! — И, раскрасневшаяся, подтолкнула свою новую подружку Антонину Островскую: — Тося, расскажи.
Тосю просить долго не надо, минута — и все вместе с дядей Колей слушают очередную историю.
— Значит, так. Получили мы с Анкой по ордеру на ботинки. Это вы знаете. Денег выкупить их не хватило — тоже знаете?
— Знаем, знаем!.. — кричат за столом. — Давай короче.