«Кажется, отсюда живым не выйти…» — подумалось тревожно. Но вот в тягостной напряженности раздались голоса:
— Браток, с какого фронта?..
— Давно взяли? Что там нового?..
К Дольникову подошли несколько человек. Среди них он узнал Крещука. Обрадовался: «Слава богу, свои» — и вздохнул облегченно.
На полу вдоль стен барака была набросана солома. Григорий устроился рядом с пилотом, который назвался Николаем Мусиенко.
— Соколов, — представился Григорий, скрыв свою настоящую фамилию.
Услышав это, Крещук спросил тихо:
— Зачем же темнишь перед своими?
— Да, знаешь, я у немцев прохожу как Соколов. Пусть и среди своих буду пока Соколовым…
Томительно долго тянулось время за колючей проволокой. Условия содержания пленных были невыносимы. На день выдавали по сто граммов эрзац-хлеба, в обед — миску темной вонючей похлебки и круг жмыха на десять человек. Утром и вечером, дополнительно, — по черпаку чая. Физические силы у людей при такой пище таяли. Пленных из этого барака не выпускали даже на работу. «Русский летчик будет драп-драп. Его надо много охраняйт!» — популярно объяснил один из охранников. По слухам, действительно при отправке в Германию одной из групп в полном составе удалось выпрыгнуть из вагона и разбежаться.
Мысль о побеге волновала Григория. «Надо бежать, пока еще есть силы, пока на родной земле…» Для разработки плана побега, четких действий выделилась группа. Возглавил ее летчик-истребитель Степан Иванов. Бесстрашный, но рассудительный, он был старше многих по возрасту, воинскому званию — воевал еще в небе Испании. В группу также вошли Николай Мусиенко, Василий Скробов, Павел Кулик, Николай Васильев, Петр Крюков. И началась подготовка к побегу.
План был прост и, казалось, вполне осуществим. На рассвете выбраться всем через окошко барака (оно располагалось у самой крыши), перерезать колючую проволоку заграждения и… бежать! Специальные ножницы-кусачки, резиновые перчатки для защиты от электрического тока, который был пропущен через проволоку, обещал каким-то образом достать рыжий лейтенант по фамилии Чулков. Он прибыл в лагерь вслед за Дольниковым, держался с охраной дерзко, за что получал оплеухи, чаще других его вызывали и на допросы. Чулков уверял, что договорился с местными девчатами — уборщицами при штабе и те помогут во всем, даже с подпольем сведут.
И вот настал день побега. О точном времени действий знали только немногие. Каково же было удивление заключенных, когда на единственное открытое окошко в бараке немцы поставили железную решетку!
Всю ночь на 23 октября не спали. Тревожней обычного гремела артиллерийская канонада, то и дело вспыхивали прожектора, блуждая по небу. Втайне Григорий надеялся на чудо: ахнет вот по бараку бомба или высадится наш десант, и охрана с перепугу разбежится. Но прошла ночь. Уже перед рассветом немцы забрали Чулкова. А к бараку подъехала машина, из нее вывалили кучу поношенного военного обмундирования всех армий и приказали пленным экипироваться на любой лад. Григорий подобрал румынские штаны, рубашку, синюю французскую шинель. Охрана торопила пилотов.
Неожиданно в воротах лагеря появилась черная закрытая машина. Она остановилась тоже у барака. И когда из нее вышел офицер в немецкой форме с пистолетом и сигаретой в руках, все в нем узнали рыжего Чулкова. Глядя на пленных, он нагло ухмыльнулся:
— До встречи в великой Германии, господа советские летчики!
Теперь всем стало ясно, почему забили окно в бараке.
Пленных построили в колонну, окружили со всех сторон охраной и повели на запад…
Голодные, обессиленные, к вечеру они дошли до села Александровка. Нескольких человек гитлеровцы отправили под конвоем заготовить соломы для ночлега. Разместить пленных на ночь немцы решили в помещении школы.
И снова заработало: бежать! Быстро оценили обстановку: большинство окон в здании выбито и наспех заколочено досками. Одно окно, со стороны двора, особенно замаскировано. Через него и бежать!..
Едва устроились с ночлегом на раструшенной по полу соломе, тотчас притихли, в нетерпении ожидая условленного сигнала к побегу.
Однако в полночь в селе открылась стрельба. Немецкие охранники с криком ворвались в помещение школы и, высвечивая каждого фонариком, принялись считать. Затем всех вывели во двор школы, еще раз пересчитали и так оставили стоять до утра в плотном кольце под стволами автоматов.
Стало ясно: кто-то из заготовлявших солому ушел. Наконец разобрались, и по колонне пролетело: Василий Иванов…
Утром к школе подъехали гестаповцы.
— Один из ваших пытался бежать, — объявил переводчик. — Его убили. Кто друзья убитого — два шага вперед. Надо копать яму…
Первым сделал шаг вперед Григорий. За ним вышел Крещук, Скробов, Кулик, Степан Иванов и другие заключенные — всего десять человек. Их отвели от строя чуть в сторону, приказали остановиться, и тогда всем был зачитан приказ коменданта:
— За одного сбежавшего — десять расстрелять! — переводчик кивнул на выступивших вперед. — Вот этих, добровольных…
Их повели на расстрел.
Сквозь струйки трепещущего утреннего тумана шел Григорий молча по околице украинского села, и не верилось, что так вот легко сейчас оборвется жизнь. Когда Александровка осталась позади, Степан Иванов толкнул Григория локтем и скомандовал шепотом:
— Бежим. Передай по шеренге: правые — вправо, левые — влево, передние — вперед, двое задних — назад. Кто-нибудь да уцелеет…
Прощаясь в последнем братском рукопожатии, взялись за руки. Но внезапно со стороны села послышался гул приближающегося автомобиля. Это подъехал рассыльный.
— Наш комендант на первый раз великодушно вас прощает, но если еще кто-то попытается бежать, расстреляют всех…
И все-таки невозможно было запугать, сломить волю людей к свободе. Едва только колонну пленных разместили снова в одной из школ, посреди большого села Ястребиново, они стали думать об очередной попытке бегства. С помощью живших в школе учительниц Веры Робего, Марии Руссовой, Александры Шевченко удалось узнать об охране, о полиции села. Бесстрашные девчата передали летчикам схему расстановки часовых у школы, патрулей на железной дороге. Было решено выбираться из здания школы прямо через крышу на веревках, тоже переданных учительницами. Затем огородами пробраться в условленное место. Но не повезло и на этот раз. Когда все было готово и продумано до мелочей, немцы заставили пленных построиться в колонну и погнали дальше.
Следующая остановка — село Кантакузинка. Оно располагалось неподалеку от Ястребиново, и пилоты через тех же учительниц связались с местными подпольщиками. В днищах плетеных корзин с продуктами, караваях хлеба передавали подпольщики пленным все необходимое для организации побега. И тогда родился новый план — довольно сложный, но приближающий к заветной цели.
Пленных летчиков немцы затолкали в амбар. Одна из стен амбара прилегала к хате одинокой местной селянки, и, прорезав дыру в комнату хозяйки, летчикам предстояло выбраться из ее жилья к обрыву, далее уже — в новое условленное место.
Около недели пришлось прорезать ножом дырку в стене. Работали скрытно, стараясь ничем не вызвать подозрений, не выдать себя. Однако едва закончили вырезать лаз в стене, как двери амбара распахнулись и через лежавших на полу охранники с собаками бросились к замаскированному соломой выходу.
На этот раз за попытку к бегству гитлеровцы назначили заключенным пять суток голода. Чтобы поддержать товарищей, Григорий Дольников сначала старался рассказывать анекдоты, потом и сам ослабел — просто лежал, стараясь меньше двигаться. На четвертые сутки кто-то обнаружил под соломой мякину, в которой изредка попадались зернышки ячменя, и решили из нее приготовить похлебку. В грязную воду насыпали этой мякины и стали есть.
Несколько человек от этой похлебки едва не скончались: у людей открылись рвота, понос, схватывающие боли — до крика…
— Руски свиния обожрался! — издевались немцы.
Весть о том, как голодают пленные летчики, пролетела по селам. Одному из крестьян чудом удалось передать пленным кое-какую еду. Через него они смогли наладить и связь с местным подпольем, узнать, что готовится отправка их в Германию.
К несчастью, в эти дни у Дольникова воспалилась зажившая было осколочная рана на правой ноге. Началась гангрена. В бреду он выкрикивал команды, просил кого-то из боевых товарищей прикрыть его, в воспаленном его сознании не прекращался воздушный бой… Тогда Григория погрузили на телегу, повезли в Вознесенск.
Операцию Григорию делали без наркоза.
— Фус, фус! — кричал немец-врач. Его глаза возникли близко у глаз Дольникова. Кто-то прижал ему ноги. Тогда немец чем-то тупым провел по ноге, и что-то раскаленное вошло внутрь, и до самого сердца. Больше Григорий Дольников ничего не слышал и не помнил…
В лагерь его отвезли в тот же день. Несколько часов он не подавал никаких признаков жизни. Но к ночи полегчало, опухоль на ноге начала спадать, а через неделю Григорий уже уверенно передвигался по амбару.
Очередную попытку побега назначили на второе декабря сорок третьего года. План побега был рискованный. Григорию Дольникову и Николаю Мусиенко предстояло снять часового и открыть двери.
…Слякотная, холодная ночь. Где-то в первом часу Николай Мусиенко перебрался поближе к выходу из амбара и начал просить часового выпустить его на двор:
— Камрад, баух капут. Битте туалет, камрад…
За дверью — шаги часового: десять туда, десять обратно — мимо дверей…
— Камрад, баух капут… битте… — не унимается Мусиенко.
Когда надежду, что Николая выпустят, почти потеряли, Григорий услышал скрежет амбарного засова.
В распахнутую дверь дохнуло холодом. Мусиенко вышел из помещения. Охранник спешно навесил замок, и время, кажется, остановилось.
Григорий Дольников почувствовал, как напряжен каждый его мускул, каждый нерв. Сейчас Николай будет возвращаться обратно. Он должен три раза кашлянуть — это условный сигнал, что поблизости никого нет, надо приготовиться. Когда снова откроются двери, Дольникову надо броситься на немца и обезвредить его.