С нескрываемым волнением встретила это сообщение о брате Ариадна Сергеевна. Единственная строка архивного документа оказалась ей дороже сотен бумаг всего двухлетнего поиска.
…Мы долго говорили о Георгии, делали различные предположения о последних днях его жизни. Если солдата с передовой отправляли в тыловой госпиталь, где-то же хранятся документы этого прохождения, передвижения. Не исключено, что и кто-то из раненых, попавших в июле сорок четвертого в 183-й медсанбат, помнит бойца, лежавшего рядом.
После ожесточенных боев полк оставлял за собой могилы, все они учтены. На каждую вычерчены кроки с указанием точного места захоронения погибшего воина. Все-таки был уже не 1941 год… Вот деревни, где росли могильные холмики 437-го стрелкового: Поддубье, Заборье, Коковщина, Орловка, Еленцы, Бертовщизна, Гороватка… Свои кладбища оставляли за собой и медсанбаты. О раненых и убитых из полка поступали сведения в дивизию. Тщательно проверяли документацию по захоронениям начальник отдела полевого управления армии майор Пешков, старший лейтенант Шариков. Не бесследно уходили из жизни солдаты…
Во все сельсоветы, дорогами которых в первой половине июля 1944 года прошел 437-й полк, ко всем попавшим в те дни в 183-й медсанбат, чьи адреса удалось установить, я уже отправил запросы о Георгии. Почему-то верил — что-то прояснится еще. Ариадна Сергеевна своих сомнений вслух не выражала, а в тот вечер, прочитав выписку на красноармейца Эфрона из книги учета полка, грустно сказала:
— Одного этого — так много!
А письма на мои запросы о Георгии продолжали поступать. Однажды пришло письмо от одного из самых близких его командиров. Правда, не сразу ответил он, да и отыскался не сразу: трижды пришлось запрашивать республиканский военный комиссариат, где проживает такой — Гашим Сеидов. Узнав его адрес, письмо отправил вместе со снимком Георгия…
Наконец из далекого азербайджанского села Дуданган получаю ответ. Припомнил своего подчиненного командир 7-й стрелковой роты Гашим Сеидов: «Скромный. Приказы выполнял быстро и четко. В бою был бесстрашным воином». Что ж, для солдата это совсем немало.
Давно приведены в порядок места захоронения героев войны. Никто не забыт, ничто не забыто. Не значился вот только в братских могилах Витебской области красноармеец Эфрон. Но как-то среди других мне пришло письмо из Друйского сельского Совета, которое я особенно ждал. В нем сообщалось: «Путем опроса местных старожилов установлено, что на территории нашего сельсовета имеется могила неизвестного солдата, захороненного летом 1944 года».
Деревня Друйка… Это ведь именно там в последнюю атаку поднялся Георгий! Умер солдат от ран. Поставили ему санитары временный фанерный треугольник со звездой — и ушел полк на запад. Имя дожди размыли, ветер выветрил. А могилу люди сохранили. Может статься, что и не Георгий в ней — другой солдат. Но звучит траурный реквием у обелиска героям Сталинграда. И как на перекличке, от одной братской могилы к другой, навечно застыла и пирамидка у деревни Друйка…
Так вышло, что в поисках одного «неизвестного солдата» скорее удалось найти другого. Как и в том бою, седьмого июля сорок четвертого, когда плечом к плечу в атаку за Родину поднялся весь 3-й батальон, они — и мертвыми! — встали друг за друга.
«…Прошу прощения за то, что не ответил и не поблагодарил Вас за Ваши старания, которые Вы приложили для розыска места захоронения моего отца — Хозяинова Якова Васильевича. Всей семьей, с женой и детьми, я побывал недавно в деревне Друйка и в поселке Видзы, где в начале июля 1944 года вел боевые действия 437-й стрелковый полк…» — такое письмо я получил от Николая Яковлевича Хозяинова, сына одного из однополчан Георгия. Он рассказывал, как с женой, дочерью и четырехмесячным сынишкой Яшей, названным в честь деда, приехал в Белоруссию из села Устьцильме Коми АССР, как искал могилу своего отца.
«В поселке Видзы и около него имеется два памятника погибшим воинам, однако фамилии моего отца на памятниках нет. В горисполкоме Видз такой фамилии также не значится. 17, 18, 19 августа мы находились в г. Браславе, и в военкомате были найдены списки захороненных и в картотеке — карточка отца со всеми данными. Точно указано место захоронения. Мне обещали, что на памятнике в Видзах будет высечена фамилия отца».
Отыскались списки захороненных! Еще запрос, еще надежда, возможно, последняя…
И вот долгожданная весть. Браславский районный военкомат Витебской области подтвердил предполагаемое мной место захоронения Георгия.
И справка военкома: «По Вашей просьбе высылаю фотографию памятника, установленного на месте захоронения советских воинов, и в их числе Г. Эфрона. Имена остальных воинов нам неизвестны».
И зимний снимок: на фоне голых ветвей под снегом — обелиск. На обелиске надпись:
Эфрон
Георгий Сергеевич
Погиб в июле 1944
Сын Марины Цветаевой пал смертью храбрых в бою за Отечество.
…Дети, сами пишите повесть
Дней своих и страстей своих.
Выходит, выполнил Георгий материнский завет.
ЗА БЕЛЫМИ ЖУРАВЛЯМИ
Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса.
«ИДЕТ ВОЙНА НАРОДНАЯ…»
У Ашхен Микоян много сыновей: Степа, Володя, Алеша, Вано, Серго. Пять детских кроваток, пять полотенец в ванной, пять мест за столом. Мальчики — каждый со своим характером, привычками, причудами — все равны для Ашхен. Каждый — радость ее и печаль, ее надежда, тревога и любовь.
Как-то незаметно бежит время. Словно молодые топольки, подросли сыновья. И вот первым улетел из родного гнезда Степан. В летной школе под Севастополем его застала война, когда следом за старшим ушел из дому и Владимир.
…Война бушевала уже вторую неделю. Вторую неделю голос диктора отсекал названия знакомых городов. Мешками с песком укрылись витрины, бумажными крестами перечеркнулись окна. Москва, шумная, величавая, с ее широкими площадями, просторными улицами, перекрашивалась в военный цвет.
Володя любил свой город. Здесь, у зубчатых стен Кремля, в тихих старинных переулках, на площадях, полных народа, прошло его детство. Летними днями, забравшись с мальчишками в Тайницкий сад, любил он искать в очертаниях облаков подобие чудовищных ущелий, гор, угадывать в них причудливые линии лиц, призраки далеких битв. Теперь в московском небе молчаливо повисли аэростаты заграждения. Настороженно замерли на крышах зенитные орудия. Время от времени над городом проносились истребители. Тогда Володя невольно думал о Степане: «Как он там? Скоро ли на фронт?..»
В начале июля радио передало сообщение о подвиге летчика Гастелло. В пылающем самолете пилот ринулся на колонну вражеских цистерн с горючим. Известие это так взволновало Володю, что он тотчас же позвонил своему школьному товарищу Юрию Ломову:
— Юрка, что делать будем? Ждать первого сентября да имена удельных князей зубрить? Или на фронт?
— Что ты? Какой фронт? — удивился Ломов. — Месяц назад тебе только семнадцать стукнуло. И мне не больше. Кто разрешит?
— Не в годах дело. Ильин — наш одноклассник, а уже в танковом училище. Надо действовать! Про князей доучим после войны…
И друзья решили разведать обстановку: может, возьмут на фронт?..
Двери и окна военкомата были раскрыты настежь. В пустых кабинетах теплый ветер тихо шелестел бумажками. На стене неровно висела картина «Ворошилов и Горький в тире ЦДКА»: Ворошилов отстрелялся и довольно улыбается, — видно, все пули в десятке, а у Горького лицо смущенное. За ними на грифельной доске мелом написано: В — 5 — 5 — 5 — 5 — 5 = 25, Г — 3 — 4…
Это была очень популярная картина. Наряду с портретом Сталина она висела почти во всех учреждениях, учебных заведениях, общественных местах.
Потоптавшись в пустом военкомате, друзья ушли ни о чем. Володя, однако, полностью утвердился в мысли о фронте. Он рассуждал просто и ясно: «Бить гитлеровцев — долг каждого честного парня. Стрелять меня обучили. Конем владею, — значит, научусь и летать. А там следом за братом Степаном — в бой!» Но прежде предстоял разговор с родителями.
Решающее слово было за отцом, и почему-то именно на поддержку и помощь Анастаса Ивановича рассчитывал Володя.
Отец всегда был для сыновей непререкаемым авторитетом. В редкие свободные от дел часы он рассказывал им о подпольных марксистских кружках, о боях за Советскую власть на Кавказе, о днях Бакинской коммуны.
С детства запомнились Володе рассказы о пламенных революционерах: Камо, Шаумяне, командарме гражданской войны Гае. Полюбился легендарный армянский герой Андраника. Подвигами этого воина в освободительной борьбе болгар против султанской Турции восхищался в свое время семинарист Анастас Микоян. Это в его добровольческую дружину в начале первой мировой войны ушел он втайне от родителей. Из рассказов отца перед Володей поднимались образы тех, кто сражался на баррикадах, погибал в царских застенках. Революционеры, люди высокого гражданского мужества, вошли в жизнь мальчика с первых сознательных шагов.
Володя очень рассчитывал на поддержку отца…
Вечерами на опустевших улицах Москвы стали появляться дружинники местной противовоздушной обороны. В парке, где совсем недавно звучали веселые голоса, теперь учили стрелять, метать гранаты, ползать по-пластунски бойцов Всевобуча. А с фронтов продолжали идти нерадостные вести. И из Москвы ежедневно уходили эшелоны с добровольцами.
Седьмого августа в Качинскую военную школу пилотов уезжал Володя.
Гудела на перроне многоликая толпа. Плакали матери, провожая безусых солдат — сыновей своих, плакали невесты. Звучали бодрые напутственные слова, пожелания скорого возвращения с победой. Но вот дрогнули вагоны. Невыразимой тоской захлестнул людские души старинный солдатский марш «Прощание славянки».