Однажды после очередных полетов Володя взял свой парашют и за кого-то из товарищей и понес сдавать полковым укладчикам. Идти надо было километра два, а день выдался на редкость жаркий, солнечный. Николай Парфенов, шагавший с Володей тоже с тяжелыми сумками с боевыми парашютами, ворчал на батальонное начальство:
— Нет чтоб полуторку подогнать — обязательно волоки…
Володя молча шагал по пыльной дороге… Его худые ноги свободно болтались в широких голенищах сапог, передвигаться было трудно, но он ни на шаг не отставал от товарища. Николай в тот день был явно не в духе. И то ли возмущаясь молчаливой покорностью молодого летчика, то ли просто не зная, на ком сорвать свое плохое настроение, вдруг с непривычной для Володи резкостью сказал:
— Слушай, кавказский человек, твоя фамилия Микоян?
— До сегодняшнего дня была Микоян. А ты что, Коля, забыл, что ли?
— Подожди, подожди. Ты где жил?
— Москва. Кремль, квартира тридцать три, — недоумевая, ответил Володя.
— Так какого же черта таскаешь на горбу эти спасательные мешки, дорогой юноша? Сидел бы себе на печке да наяривал на гармонике «Светит месяц, светит ясный…».
Володя остановился. Сбросив парашюты, тряхнул Николая за плечо. С минуту оба стояли, пристально глядя друг другу в глаза, ни слова не говоря.
Володя уже был наслышан, что на фронт начальство предполагает послать одного Степана. И вот сейчас слова Парфенова как-то особенно больно резанули его.
— Коля, не надо… Заслуги моего отца — не мои заслуги. Об этом ты мог бы догадаться и без популярных лекций. А сидеть я буду, пока жив, на той же самой печи, что и ты!
Вечером, весело перебирая бесконечные свои озорные частушки, Парфенов доверительно рассказывал Котову, как вместо батальонного начальства ни за что ни про что отругал самого молодого из своих собратьев по полку:
— В жизни я все видал: птицей в небе летал, вина лучшие пивал, женщины меня любили. Я веселый, но гордый, и Володька этот мне нравится. Характер у парня есть. Только, если откровенно, лучше бы для обстрелян послать его куда-нибудь не под Сталинград. Степан — другой разговор, он поопытней… Ведь немцы так обнаглели, что над нашими же аэродромами вымпелы кидают: выходи, Иван, драться будем!..
— Ничего, Колюха! Не горюй, — успокаивал Котов, — набьет еще им Иван морду. А насчет Володьки думаю, что не сразу же его в бой бросят. Говорят, молодых-то нам еще подошлют — постепенно всех и начнут вводить в строй.
Переучивание летчиков 434-го истребительного авиационного полка заканчивалось. Каждый день приближал время отлета на фронт. Устав от томительного ожидания, Володя пишет на имя начальника инспекции рапорт:
«Прошу Вашего разрешения об отправке меня с 434-м истребительным авиационным полком для участия в боевых операциях. К работе в полку считаю себя подготовленным.
Старший лейтенант Микоян В.»
И все же не рапорт, не самые веские и убедительные, на Володин взгляд, доводы стали решающими в повороте его судьбы.
Как-то уже перед самым отлетом полка под Сталинград он заехал с аэродрома домой. В новой, непригнанной форме, в скрипучих сапогах, Володя шагал угрюмо из угла в угол, то и дело посматривал на часы и, казалось, был чем-то встревожен.
К полудню все собрались в столовой. Когда вошел Анастас Иванович, сыновья встали, приветствуя отца. Заметив на лице Володи волнение, Анастас Иванович спросил:
— Что нос повесил?
Будто только и ожидая этого вопроса, Володя с возмущением почти выкрикнул:
— Все из-за этой фамилии — Микоян!..
Щеки юноши вспыхнули румянцем. В семье никогда не видели его таким взволнованным. Понимая, что сын чем-то не на шутку встревожен, Анастас Иванович спокойно спросил:
— А чем она тебе мешает?
— Очень даже мешает, — горячо заговорил Володя, и за столом все притихли. — Вот если бы я был, скажем, Ивановым — завтра же полетел бы на фронт. А сейчас начальство запретило лететь. Объясняют, мол, достаточно в полку старшего брата Степана. Знают, что дело там опасное, вот и не хотят рисковать жизнью сразу двух братьев.
Как обстояли дела на фронте, знал и Анастас Иванович. Гитлеровское командование, воспользовавшись затяжкой с открытием второго фронта в Европе, к лету 1942 года сосредоточило свои силы для наступления на сталинградском направлении. Немецкая авиация, обеспечивая боевые действия армии Паулюса, наносила тяжелые удары по нашим наземным войскам. И вот 434-й истребительный авиаполк, только что переучившись на новый самолет Як-7б, вторично вылетал под Сталинград противодействовать гитлеровцам. На участке фронта, куда он направлялся, немцы в воздухе превосходили наши силы в три-четыре раза.
Хорошо обо всем этом знал Анастас Иванович, возможно, потому твердо и убежденно сказал сыну:
— Ты не прав, Володя. Фамилия твоя не должна быть помехой в этом деле. Передай своему начальству от моего имени, что ты военный летчик и должен быть там, где твои товарищи.
Радостно загорелись глаза юноши после этих слов. Он бросился благодарить отца, но Анастас Иванович опередил:
— Подойди к матери, Володя. Спроси ее.
Мама… Своим примером, скромностью с детства учила она его уважать людей, ценить их труд. Учила быть преданным, честным, твердым.
И вот дрогнуло что-то в груди Ашхен. Гулко, как набат, ударило в сердце — пришло… «Наш полк… под Сталинград… со своим полком…» — отзывались в ее висках слова сына. Судьба разрывала последние непрочные нити материнской надежды, а все существо ее сопротивлялось и кричало: «Нет, не отдам!..»
Любящие глаза Ашхен смотрели на сына. Володя заметил, как вмиг осунулось, почернело от тревоги лицо матери, когда она благословила его на защиту родной земли.
Ночь слабо спорила с зарей. Встав затемно, Ашхен сложила в вещевой мешок теплые шерстяные носки, платочки, полотенца, присела возле кровати сыновей и долго-долго смотрела то на Володю, то на Степу. Сколько раз вот так по ночам ей приходилось прислушиваться к их дыханию, подстерегая пробуждение, мучительно ждать в часы их детских болезней, пока спадет столбик ртути на градуснике. Никто никогда не слышал от нее ропота. Только ночи и знали, сколько выстрадало сердце. Как лелеяла и охраняла мать сыновей! И вот через несколько часов они, может быть, навсегда уйдут от ее нежности, ласки, заботы.
…Утро погасило звезды. Дымный солнечный луч заглянул в окошко. Чтобы не потревожить сна сыновей, Ашхен осторожно расправила занавеску, подумала: «Пусть еще немного поспят».
После разговора с родными, получив доброе их напутствие и благословение, Володя от радости, казалось, не чувствовал под собой ног. За день он по нескольку раз успевал обежать кабинеты инспекции, то тут, то там спрашивал скороговоркой:
— Что слышно? Скоро летим?.. — и торопился дальше: с кем-то надо было попрощаться, передать кому-то привет.
Накануне отлета Володя навестил в госпитале раненых друзей. Уже выходя из палаты, он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и невольно оглянулся.
— Сережка!
— Так точно, товарищ старший лейтенант. Разрешите представиться по случаю временного бездействия.
Володя крепко обнял Сергея Маслова, но тот шутливо взмолился:
— Помилуй! Пожалей кости — только склеили.
— Ты ранен… — Володя осторожно потрогал руки товарища и тут заметил на его гимнастерке награды — поблескивающий эмалью орден Красной Звезды и медаль «За отвагу».
— А это что?.. Ну, молодец! В каких же ты войсках, Серега?
Сергей хитро улыбнулся:
— В тех, куда вместе готовились. В кавалерии я. Да, вспомнил! Здесь сейчас наши из школы конников — Коля Корзинкин, Андрюха Пересыпкин, Костя Гриднев, Юрка Малинин. Подскочим на манеж?
Володя, посмотрев на часы, решительно махнул рукой:
— Давай! Авось медицина тебя не хватится.
По дороге Сергей Маслов рассказал, как вместе с товарищами по кавалерийской школе защищал Москву, в сабельном эскадроне ходил в атаки под Рузой, Бородино.
— Запомнился первый бой. Мороз тогда стоял под сорок градусов. Заиндевевшие кони несли нас от одного пепелища к другому. А ночью жутко: печи, сугробы. Кажется, всюду притаился враг. Немцы-то уже начали сдавать — отступая, жгли деревни. Так что нашей задачей было бить этих факельщиков, гнать их. И вот настиг я одного у избы. Как махану шашкой, классическим взмахом «вниз направо руби», а немец — за угол. Налетаю второй раз — опять увернулся. Мне-то тяжелей: ведь и конем управлять надо, а у фрица к тому же автомат. Вспомнил я тогда, как нас не только рубить — и колоть учили. На том и порешил гада…
Внимательно слушал Володя рассказ своего закадычного дружка по кавалерийской школе о переходах через линию фронта, о том, как Сергей доставил под пулями ценные сведения для координации действий окруженных войск. За мужество при выполнении этого задания генерал Масленников лично вручил ему, сняв со своей груди, орден Красной Звезды.
— Ты не можешь себе представить, какая громадная разница между трассой снарядов, пущенной из пушки того же истребителя, и обычной пулей, — говорил Сергей. — Трасса — вещь вполне рыцарская. Устремляясь на тебя, она уже издали цветастыми огоньками оповещает о своем приближении, дает тем самым в твое распоряжение по крайней мере секунду, чтобы подготовиться и достойно встретить ее. Совсем не то — пуля. Она не видна, не слышна издали, а ее свист, ее разрыв — всегда жалоба на загубленную жизнь…
Незаметно Володя и Сергей оказались в манеже. Щемяще знакомый запах конского пота, сена с луговой клубникой и мятой словно вернули их к тем безоблачным мальчишеским годам, когда всей кавалерийской школой они выезжали в подмосковные лагеря.
…Раннее утро. Туман над рекой. Легкий бег разгоряченных копей… Володе почудилось даже знакомое ржанье — Ласточка. Он замер. Не галлюцинация ли?.. Но вот тревожное нервное ржанье повторилось. И тогда Володя заметил, как из стойла прямо к нему рванулась гнедая лошадь. Пробежав немного, она оступилась на перевязанную ногу, неловко упала, ткнувшись грудью в землю, и, словно извиняясь за это неуместное свое падение, огласила манеж еще более пронзительным, жалобным ржаньем.