— Ласточка… Ласточка моя… Узнала… — повторял Володя. Волнуясь, он тряс Сергея за плечо. Потом, легко перепрыгнув барьерчик, кинулся навстречу лошади. Ласточка пыталась подняться. Тяжелым рывком выбросила вперед одну ногу, другую. Наконец встала и, кося черным глазом, как-то боком всем корпусом с хрипом двинулась к Володе.
— Как тебе досталось!.. Ласточка… Как же… — шептал он, прижавшись щекой к теплой шее лошади, и, не в силах оторваться, похлопывал, гладил, ласкал израненную, всю в шрамах и рубцах ее шею.
Майор Клещев, двадцатитрехлетний командир авиационного истребительного полка, только что ознакомившись в штабе фронта с обстановкой и получив приказ на боевые действия, торопился на аэродром. Старенькая полковая эмка неслась по разбитой дороге, объезжая выбоины и воронки от снарядов. Машину швыряло так, что шофер едва удерживал в руках баранку, а Клещев, посматривая на часы, то и дело приговаривал:
— Ну, давай, давай, Петров. Дави на газ!
Полк уже выстроился в ожидании, когда Клещев на ходу выскочил из машины и, не принимая рапорта, направился прямо к середине строя. Невысокого роста, плотный, широкий в плечах, он шагал настолько быстро, что раскачивающаяся золотая звездочка Героя на его выгоревшей гимнастерке, казалось, вот-вот оторвется.
— Все в сборе? — спросил начальника штаба, когда поравнялся со строем полка. Получив подтверждение, выдохнул: — Ну тогда начнем!
Командир полка говорил негромко, будто боясь вспугнуть минутное затишье на аэродроме.
— Товарищи, перед нами стоит большая и трудная задача. Мы защищаем Сталинград… Союзники не спешат с открытием второго фронта в Европе, и это немецко-фашистскому командованию на руку: для боевых действий на сталинградском направлении оно сосредоточило огромные силы. Обеспечивая наступление армии Паулюса, гитлеровцы наносят удары с воздуха по железнодорожным узлам, переправам, по Сталинграду. Под сильным прикрытием истребителей бомбардировщики непрерывно бомбят войска. Нам предстоит отражать налеты гитлеровских бомбардировщиков, прикрывать пехоту, артиллерию…
Клещев говорил, всматриваясь в лица однополчан. Он верил в своих людей, твердо знал — они сделают все, что в их силах, не дрогнут перед врагом.
На Сталинград гитлеровцы бросили всю авиацию своего 4-го воздушного флота под командованием одного из упорнейших фашистских фанатиков Рихтгофена. Свыше тысячи самолетов засыпали город фугасными и зажигательными бомбами. В первый свой боевой вылет, получив задание прикрывать аэродром, Володя даже не смог увидеть пылающего вдали Сталинграда. Уже давно стояла сухая, жаркая погода, над степью за несколько недель не выпало ни капли дождя, и окутанный пожарищами город потонул в тяжелом дымном облаке. В воздухе висел чад, смешанный из запахов сожженной травы, пороха, пепла. Поднявшись кверху, этот чад замер над землей, взъерошенной и почерневшей.
До восьми — десяти боевых вылетов в день делали летчики полка Клещева. Взлетая группами, ожесточенно кидались они на превосходящего по силе противника. А вечерами, измученные невероятным напряжением, пилоты собирались в землянке, чтобы поделиться подробностями работы за день. Чем ближе к опасности, тем человек свободней душой, и о своих боевых вылетах клещевцы рассказывали весело, как вообще рассказывали про фронт задним числом, что бы там ни случилось.
— Сошлись мы, значит, братцы, на виражах. «Шмидт» тянет, будто угорелый — с форсажем, видно. И тут кто-то из наших, гляжу, на помощь мне идет — прикрыл сверху.
Александр Котов рассказывал увлеченно, отчаянно жестикулируя, а Володя слушал, стараясь не пропустить ни одного его слова.
— Немец, черт, глазастый попался. Заметил того, который мне на помощь шел, — и камнем вниз. Я за ним. Да поди-ка поймай. Хорошо, что тот мой приятель не ушел. Как даст он из всех дудок — и привет пилотяге! А кто, думаете, это был? — Котов посмотрел в сторону Парфенова: — Вон сидит, помалкивает.
Николай хмуро усмехнулся:
— А я, знаете, лечу и вижу: в стороне штук двадцать «юнкерсов» идут, сверкают лаптями, а подо мной этак элегантно пара аэропланов виражи отрабатывает. Дай-ка, решаю, сцепу ревности им устрою. Когда разобрался — понял, что теплую беседу с фрицем Котик наш вел.
Дружный хохот летчиков сопровождал рассказ друзей. Легче становилось у всех на душе, спадала усталость. Выбрав момент, в разговор вмешался и Володя, первый боевой вылет которого пилоты и собрались отметить.
— Ребята, возьмите с собой завтра. Надоело, Саша, дежурить да аэродром прикрывать. Что я, не на таком, как все, самолете летаю?
Котов понимал: в бой новичков вводили не сразу. Подумав, все же пообещал помочь.
Когда показался командир полка, Парфенов кивнул Котову:
— Ну-ка, шуруй, старшой! — И тот принялся разливать по стаканам водку.
— Как только вы ее, стерву, пьете? — спросил Клещев.
— Да как? Так уж. К трудностям нам не привыкать, сам знаешь, — ответил Котов.
Пилоты сдержанно улыбались, и было понятно, что дело вовсе не в этой старой немудрящей шутке, а просто всем было хорошо: вот так вот собрались, чтобы отметить памятное в жизни летчика-истребителя событие — первый боевой вылет.
По-осеннему прозрачное, раздольное, занималось над степью утро. Пахло туманом, едкой дымной сыростью. Володя поднялся, когда все еще спали. Осторожно приоткрыв тумбочку, взял у Степана бритву, металлический стаканчик для воды, зеркало и тихо вышел из землянки. Совсем рядом стояли замаскированные истребители. Заметив летчика, часовой, охранявший самолет, направился к Володе.
— Что-то вы рано поднялись, товарищ старший лейтенант? Пока спокойно, поспали бы.
Солдат был немолод, в тоне его чувствовалась отцовская теплота и доброжелательность.
— Таким-то утром — какой сон! — ответил Володя.
— Смею заметить, командир, в вашем-то возрасте утром только и спать! Извиняюсь, вот такой вопрос: «Что есть жизнь?» — И, склонный к философии, пожилой солдат сам же пояснил: — А это вот вроде как деревья тени бросают. Утром они огромные, густые, к полудню тоньше и меньше, а к ночи все сливается в общую тьму…
— Но за ночью ведь новый рассвет, — мягко улыбнулся Володя и от неловкого движения бритвой порезался.
— Подорожничком, командир, подорожничком, — засуетился солдат и, отыскав холодный в росе листок, заботливо протянул Володе. — Случаем, не впервой броетесь, извиняюсь за любопытство?
— Да, впервые, — смущенно ответил Володя.
Часовой покачал головой, помялся с ноги на ногу и, что-то бормоча про себя, удалился к самолетам.
…Сквозь дымные тучи, сквозь непроглядный серый чад самолеты под командой капитана Избинского пробивались в район прикрытия. Володя, выдерживая строй, четко следовал за машиной ведущего, временами посматривая вниз. Нагромождение металла, скелеты домов, перемолотый взрывами камень, — казалось, ничего живого не могло остаться там, под этими руинами. И все же Володя знал, что где-то рядом, в окопах, совсем недалеко от него, лежали тысячи незнакомых, но родных парней — из Рязани, со Смоленщины, из Сибири, с Кавказа. С минуты на минуту они ждали сигнала «в атаку», и вот этих мужественных неизвестных солдат доверили прикрывать от налета вражеских бомбардировщиков ему — летчику-истребителю полка майора Клещева.
Очередь светящихся трассирующих снарядов прочертила небо. «Красиво…» — подумал Володя, но в тот же миг, повторяя общий маневр, резко бросил машину вниз. Атака!..
В атаке мозг работает с непостижимой точностью, нервы напряжены до предела. Володя, крепко сжимая ручку управления, терпеливо ждал, когда «юнкерсы» впишутся в прицелы его боевых друзей, и уж тогда почти одновременно они откроют огонь. А самолет все плотнее и плотнее окутывали огненные кружева вражеских трасс. Казалось, со всех сторон они тянутся только к его кабине. Вот над самой головой прошла, как морзянка, красная пунктирная очередь «эрликонов». «Что же медлит Избинский? — подумал Володя. — Когда же стрелять?..» И тут к гитлеровским бомбардировщикам рванулись снаряды от машины ведущего. Следом заработали пушки остальных наших истребителей. Немцы, не приняв боя, бесприцельно побросали бомбы и спешно удалились.
После посадки пилоты собрались у замаскированной в кустах походной столовой.
— Ну как, размалеванных тузов видел? — спросил Володю Котов.
— Кроме тебя, командир, никого не видел. Ты же говорил, зубами держаться за машину ведущего. Вот я и держался.
— Ну и молодец! Если уж у меня от перегрузок в глазах темнело, представляю, как тебе было.
— А я только все маневры за тобой повторял. Думал, ты испытать меня решил — смогу ли удержаться…
К походной столовой подошел Клещев. Только что со своей группой он провел трудный бой против тридцати «юнкерсов». Летчики сбили четыре вражеские машины, но победа не радовала майора: с задания не вернулся лейтенант Команденко. Минута-другая еще оставляла надежду. Но вот стрелка отсчитала последние обороты — по расчету, на самолете Команденко кончилось горючее.
Мертвая тишина летнего полдня казалась более грозной, чем тишина самой глухой, темной ночи.
— Избинский, Котов, — прервал наконец тягостное молчание командир полка, — готовьте два звена. Пойдем со штурмовиками к Тракторному заводу. Ждать, кажется, нечего…
— А я? — по-мальчишески непосредственно неожиданно вырвалось у стоявшего рядом с Клещевым Володи.
Пилоты улыбнулись.
— Тебе — отставить. Будешь дежурить на аэродроме. Видишь, что получается… — Клещев горестно развел руками, словно извиняясь за несчастье, случившееся с Команденко.
Володя, с обидой взглянув на командира, резко захлопнул карту.
— Да ты не горячись. Над Тракторным сейчас такой огонь, что хоть шасси выпускай да рули по осколкам.
Без пафоса, без лишних фраз умел двадцатитрехлетний командир полка заставить людей выполнять свои приказы беспрекословно. Клещева любили в полку — каждый готов был отдать за него жизнь, и он платил людям тем же.