ов разных оттенков тянулись к ним откуда-то снизу. «Бомбардировщики! Они стреляют по нас!..» — мелькнула мысль.
Сплошная стена самолетов метров двести в ширину и метров пятьдесят по высоте, ощетинившись воронеными стволами, двигалась к излучине Волги. Над головой летчика все чаще стали вспыхивать дымки трасс.
Время замедлило свой бег. С трудом сдерживаясь, чтобы не нажать кнопку пулемета, Володя ждал, когда откроет огонь ведущий. Наконец от самолета Клещева к вражеским бомбардировщикам метнулась светящаяся струя металла, и тотчас же длинную-длинную очередь по неуклюжей туше «юнкерса» выпустил ведомый. От стрельбы машина дрожала. Стремительно сближаясь с противником, Володя уже отчетливо видел черные кресты на плоскостях, видел, как «юнкерс» задымил, вздрогнул, закачался. Пора было выходить из атаки, а он все давил и давил на гашетку и лишь где-то совсем близко, в нескольких метрах от бомбардировщика, вырвал свой истребитель вверх. Чудовищной силой прижало к сиденью. В глазах потемнело. На какое-то мгновение строй «юнкерсов» исчез, а когда Володя вывел самолет из боевого разворота, от радости он едва не закричал: гитлеровец, объятый пламенем, падал на землю. Горело еще несколько бомбардировщиков, остальные беспорядочно уходили за линию фронта.
«Но где свои? Где ведущий?..» Володя искал знакомые силуэты машин и скорее инстинктивно почувствовал, чем заметил, как кто-то зловещей тенью прошел над ним. «Мессер!» — лихорадочно забилось сердце. Володя до упора двинул газ вперед, уткнулся в прицел и тут услышал голос Клещева:
— Какого черта прешь? Володька!..
В следующий миг самолет с грязно-голубым тонким фюзеляжем вспыхнул у него на глазах и полетел вниз. Покачивая плоскостями, следом за «мессершмиттом» проскочил истребитель с бортовым номером командира полка. «Пристраивайся», — приказал Клещев, и Володя понял, какой ценой мог расплатиться сейчас за свою оплошность, не выручи из беды командир полка.
На земле, после посадки, открыв фонарь кабины, Володя глубоко вздохнул: «Как хорошо в мире, боже ты мой, как просторно!» Он словно впервые вот так увидел все.
Клещев поздравил Володю с первым сбитым самолетом врага.
А когда боевой день отгремел, все собрались в столовой. Ужин на фронте — лучшее время: волнения позади, можно наконец отдохнуть, расслабиться. Понимая друг друга с полуслова, летчики обсуждали свою работу, каждый свой боевой вылет. В приподнятом, праздничном настроении был и Володя. Подсаживаясь то к одному, то к другому пилоту, он спрашивал:
— Ну, как мы им дали, гадам?..
— Я на тебя накричал сегодня, — нахмурился строго Клещев. — Все мы в бою нервные. Ты не обижайся.
— Я не обижаюсь. Нельзя обижаться. — Детски ласковые, бесстрашные глаза Володи преданно глянули на командира.
— Вот именно. Нельзя…
Опытные бойцы знают: радостное настроение новичка после боя — непроизвольная разрядка от внутреннего напряжения. Вернешься на аэродром живым-здоровым, забудешь на время пережитое, и все кажется таким родным, радостным; умиляет порой каждый пустяк.
Заметив стоящего с группой девушек Парфенова, Володя направился к Николаю. Ему не терпелось поделиться своей первой победой в воздушном бою. И возбужденный, взволнованный, он уже издали заговорил о сегодняшнем вылете.
— Ну, Коля, расскажи девчатам, как мы поработали!
— Хорошо, — привычно принимаясь за свой любимый жанр, начал Парфенов. — Лечу, значит, я с перекрученной назад головой. Гляжу, Володька шпарит из всех дудок, да так увлекся, вот-вот в этого фрица сам врежется. Страшно стало… Но ничего, успел вывести. А как два «мессера» по тебе строчили — видел?
— Какие два «мессера»? — удивленно спросил Володя. — Один!
В глазах его было столько откровенного недоумения, что все дружно рассмеялись.
— Эх ты!.. За тобой двое пристроились, а ты и не заметил. Одного-то Саша Котов сразу в расход пустил. А другой похитрей. Так косил — хоть матом крой. Хорошо, Иван Клещев вовремя подоспел…
Обстрелянные пилоты, как правило, весело вспоминают минуты серьезной опасности. Ее ощутимый сердцем холодок сменяется радостью видеть, дышать, жить. Возможно, потому с шуткой и говорят они об уже испытанной реальности смерти.
— Ну хорошо, Коля, признаюсь, «мессера» я не заметил. Но зато видел, как дрался майор Клещев. Ведь это он первым обнаружил обе группы — и бомбардировщиков, и истребителей. А как красиво вывел в хвост «юнкерсам»! Расскажи.
Парфенов снисходительно улыбался — не с солдата, вернувшегося после первой своей победы, требовать умения молчать.
— Эх, Володька, брось ты об этих боях. Давай-ка я лучше вам что-нибудь спою.
Синенький скромный платочек
Падал с опущенных плеч.
Ты говорила, что не забудешь
Ласковых, радостных встреч…
Парфенов пел по-вятски протяжно, тихо подыгрывая на гитаре, и задушевная песня далеко-далеко летела над степью.
Володя любил песни. Сразу затихал и слушал их как-то по-особому, широко открыв грустные глаза. Война в такие минуты, казалось, отступала куда-то, словно ее и не было.
Вечером, укрывшись кожаным регланом, он лежал в землянке, притихший, задумчивый. Где-то в соломе назойливо верещал сверчок. Порывами поднимался ветер, жалобно, как пойманный зверь, завывал в щелях. Все это никак не вязалось с увиденным и пережитым сегодня.
— Знаешь, Степан, что я сейчас вспомнил? — заговорил Володя. — Один смешной случай. Помнишь трехлетнего Миньку, сына нашего школьного дворника? Так вот, раз привели мы его на урок математики, спрятали под парту и сидим, делаем вид, что слушаем, как математичка бином Ньютона втолковывает. В классе тишина — на редкость. И вдруг тоненьким таким голоском Минька затянул: «Уж ты, сад, ты мой са-а-д…» Класс дрожит от хохота, математичка возмущается, а Юрка Ломов, главный вдохновитель сольного выступления Миньки, невинно улыбается. Кто бы подумал тогда, что через какие-то полгода Юра со штыком наперевес пойдет в атаку. Никто наверняка не скажет заранее, каким окажется человек в трудную минуту.
Помолчав, Володя спросил:
— Что может быть дороже жизни? — и сам же ответил: — Вера. Вера в то, что нужно и стоит жить. Что хороших людей больше, чем плохих. Разве не так?..
Лежа на деревянных нарах землянки, Степан слушал брата. В темноте лица Володи не было видно, но Степан отчетливо представлял его не по-юношески твердый взгляд, упрямую складку между бровей. Разница в возрасте братьев была небольшая — каких-то два года, и сейчас, когда Володя стал летчиком, Степан заметил, как он возмужал и изменился.
— Между прочим, знаешь, Клава Блинова зашла в хвост Карначонку, — неожиданно Володя перевел разговор на другую тему.
— Это еще как? — удивился Степан. — Зайти в хвост Карначонку! Выдумаешь тоже…
— А чего сомневаться-то? Человеку за отличную стрельбу досрочно звание присвоили. По двадцать попаданий в конусе привозила.
— Ну хорошо, хорошо. Завтра сам командир полка будет проверять звено красных девиц — вот и посмотрим. А сейчас отбой. Вставать рано…
Учебный бой Клещева с Нечаевой проходил на глазах у всех, прямо над аэродромом. Взлетев парой и набрав высоту, истребители разошлись, а затем, без преимуществ и скидок, на равных встретились на глубоких виражах. Опытный воздушный боец, майор Клещев управлял машиной легко и уверенно. На полном газу, с максимальным креном он бросал истребитель то в один вираж, то через полубочку энергично и резко уходил в другой. Клавдия Нечаева, повторяя маневры, казалось, была привязана к самолету командира тонкой нервущейся нитью. Пилоты, наблюдавшие на земле за поединком, сначала скептически комментировали происходящее.
— Черт знает что! Девчонка какая-то, вчерашняя школьница, воздушному змею, королю неба, в хвост норовит зайти! Ну, скажем, сестры милосердия — это понятно. На худой конец в аэроклубах на тарахтелках У-2 летать. А бой на истребителях…
Все круче становились виражи, стремительнее боевые развороты, петли. Володя стоял в стороне от группы летчиков и затаив дыхание ждал: выдержит ли проверку майора Клещева командир девичьего звена?
После очередного переворота истребитель Клещева ринулся вниз почти в отвесном пикировании. Скорость обеих машин росла с каждой секундой, но тем быстрей сокращалось и их расстояние до земли. Бой давно перестал походить на классический учебный с типовыми атаками, и это затянувшееся пикирование насторожило уже всех присутствовавших на аэродроме.
— Пора бы выводить… — с тревогой проговорил кто-то, но тут же замолк.
Дальнейшие события развивались настолько молниеносно, что времени на обсуждение не оставалось. Все видели, как в какой-то миг самолет майора Клещева чуть приподнял нос к горизонту, затем, почти переломившись, вышел из пикирования и, надрывно взревев мотором, взмыл вверх. Машина Нечаевой, чуть с запозданием, повторила вывод. Но это «чуть» едва не обошлось катастрофой. Истребитель, вырываясь из земного притяжения, дрожал, качался с крыла на крыло и вдруг резко свалился вниз. Он падал. Падал как-то беспомощно, будто оборвались те крепкие невидимые нити, что связывали с самолетом ведущего, падал, как кленовый лист по воле ветра. И тогда все замерли.
Штопор — не страшное дело для летчика-истребителя. В осоавиахимовских клубах с первых же полетов новичков знакомят с этим чаще всего неожиданным положением машины в воздухе. Но штопор не страшен, если у самолета есть запас высоты. А его у Клавдии Нечаевой почти не оставалось. Малейшая неточность, промедление или спешка в действиях летчицы повторную попытку вывода из штопора исключали. Оттого-то, когда истребитель, прекратив беспорядочное падение, уже у самой земли вышел в горизонтальный полет, аэродром ахнул. Справиться с таким трудным положением мог только очень искусный и хладнокровный летчик.
После посадки фронтовые товарищи восторженно встретили Клавдию Нечаеву. Экзамен девушка выдержала с честью. Как-то само собой и за всем ее звеном этот случай закрепил право на равное участие в боевых делах.