— Я хочу бить гадов лично, — услышала она однажды разговор Николая Потанина с комэском Булкиным. — Больше не могу так! Нас бьют, а мы…
Потанин только что вернулся из района расположения окруженных противником частей 37-й армии. Эскадрилья доставляла туда нашим войскам продовольствие, боеприпасы, медикаменты. А на обратном пути, как правило, экипажи У-2 вывозили раненых. Так было и в полете Потанина. Но вот, уже возвращаясь, он попал под обстрел с земли, затем его атаковали «мессершмитты». Самолет, объятый пламенем, упал и взорвался. Обожженный Потанин спасся, а раненый, которого он вывозил из окружения, погиб.
— Переведите меня в штурмовой полк, — просил Потанин майора Булкина. — Драться хочу!..
Комэск слушал молча, устало отмахивался от летчика. Тогда без слов рапорт с просьбой о переводе в штурмовую авиацию протянул Виктор Кравцов. И майор Булкин, даже не читая его, — уже шестой рапорт подряд! — решительно перечеркнул: «Отказать!»
Где-то уже на Северном Кавказе спустя два с половиной месяца 130-я отдельная эскадрилья связи наконец собралась. Подошедшие резервы Красной Армии нанесли контрудар, и немцы остановились. Но и в эти относительно спокойные дни работы экипажам подразделения майора Булкина ничуть не убавилось. «Чем ремонтировать машину — ума не приложу…» — озабоченно повторял механик Дронов, встречая всякий раз самолет Егоровой, иссеченный пулями.
Но однажды ни своего самолета, ни Аннушки Дронов так и не дождался. Только через два дня она явилась в эскадрилью, и по всему стало ясно — уцелела чудом.
…В районе Алагира группа «мессершмиттов» атаковала связной самолет Егоровой. Прижав машину к самой земле, Анна уклонялась от пушечных и пулеметных очередей противника энергичными маневрами. Что произошло в одно из таких мгновений, сказать трудно, но очередь «мессера» Анна Егорова видела, даже почувствовала всем своим телом и, уходя от огня, бросила машину вправо. Сильный удар — и она потеряла сознание…
Как очнулась среди обломков машины, как потом выходила из ущелья, снова добираясь до своих с разными фронтовыми приключениями, Анна рассказывала командиру эскадрильи и комиссару Рябову. Но комэск Булкин, похоже, и слушать не хотел.
— Знаю я эти ваши маневры! Все норовят оборваться — если не в истребители, то в штурмовики, не в штурмовики, так в истребители. А майор Булкин куда? Или полагаете, кроме как на этих этажерках я летать ни на чем не способен? Вот отправлю в штрафную роту!.. — ворчал он. Потом произнес несколько слов, предельно понятных русскому человеку, и распорядился: — Потанину и Егоровой разрешаю в учебный авиаполк. Больше из эскадрильи ни-ко-го не отпущу!..
На изучение самолета, среди пилотской братвы попросту именуемого «горбатым», а в инструкциях по эксплуатации — штурмовиком «ИЛ-вторым», старший инженер полка вновь прибывшей группе дал только двое суток.
«Две двадцатитрехмиллиметровые пушки, два пулемета, восемь металлических реек — направляющих для реактивных снарядов. Потом еще шесть стокилограммовых бомб…» — повторяла про себя Анна Егорова, готовясь к экзамену, и все больше проникалась нескрываемым почтением к бронированной машине, на которой ей предстояло летать.
Знание техники, оружия, штурманскую подготовку у Анны проверяли мастера своего дела, но она ответила на все их вопросы уверенно, без запинок. Серьезным препятствием для Егоровой на пути к новому самолету явилось совсем другое — то, что теперь постоянно следовало за ней, о чем она старалась не думать, тщательно скрывала, заполняя различные анкеты, отвечая на вопросы мандатных комиссий, обходила в беседах с комиссарами, но чего никак не могла вычеркнуть из своего сердца.
Брат Василий… Вот уже больше года назад, отправляясь с предписанием Центрального аэроклуба в город Сталино, Анна заехала по пути в Москву, надеясь узнать что-либо о его судьбе. Дома у брата никого не застала. Жена его, Катя, копала рвы на оборонительных укреплениях. Племянник Юрка был в школе. Однако Анна решила дождаться его, и, когда встретились, когда попритихли восторги обоих и от этой неожиданной встречи, и от воспоминаний о светлых днях довоенной жизни, она спросила:
— Что с отцом? Где он?..
Юрка ничего толком не рассказал. Одно лишь и запомнилось мальчишке — как ночью к ним вломились люди с малиновыми петлицами, как, перерыв все вещи и книги, даже детскую постель и школьные тетрадки его, арестовали отца и увезли в «черном вороне»…
Что могла писать младший лейтенант Егорова в анкете о своем прошлом? В белой армии не служила. Ни к правым, ни к левым уклонам отношения не имела. Не судилась. А родственники?..
— Приходите завтра на собеседование. Будут из политотдела дивизии… — получили указание вновь прибывшие в штурмовой авиаполк.
И рано утром к расположению штаба Анна явилась первой, раньше всех. Следом за ней пришел худенький, невысокий летчик, которого легко было принять за школьника, если бы не его военная форма.
— Вахрамов, Валентин, — хмуро и несколько официально представился он, но тут же улыбнулся открыто и просто и с нескрываемой завистью посмотрел на орден Красного Знамени, который Анне вручили за боевую работу в эскадрилье связи. — Тебя-то возьмут. Какие могут быть еще сомнения?..
А сомнения-то были, и прежде всего у самой Анны. Чувство осевшей в боевой работе тревоги вновь замутило ее душу, едва только она представила предстоящее собеседование. Припомнилось давнее: «Врешь, Егорова! Твой брат — враг народа!..» А тут еще в первый же день по прибытии к штурмовикам память Анны неприятно встревожило одно лицо. С этим человеком она едва не столкнулась в штабе дивизии. Большие навыкате глаза сразу же напомнили ей кого-то очень знакомого. «Гошка Шверубович? — подумала Анна. — Ну конечно, он, метростроевский активист! Такие же, как в юности, глаза — дерзкие, наглые. И этот нос — румпель… Подозрительная, недоброжелательная душонка…»
Анне захотелось поделиться своей нахлынувшей тревогой с голубоглазым Вахрамовым, но тут же что-то остановило ее — невольно подумалось: «Да надо ли этому лейтенантику знать обо мне? У каждого свои тревоги. Вот был бы здесь сейчас Виктор Кутов…»
И в молчаливом ожидании представителей из политотдела дивизии Анне отчетливо припомнилось 1 мая 1937 года.
…Колонны демонстрантов то медленно, то рывками продвигались со стороны Тверской к Красной площади. Над головами людей, нестройно поющих и танцующих на асфальтированных дорогах, колыхались кумачовые знамена, транспаранты и бесконечные лики Сталина, то государственно-сурового, то по-домашнему улыбчивого и родного — там, где он был нарисован с пионеркой Мамлакат.
Аннушка с Виктором Кутовым в колонну метростроевцев влились уже на Страстной площади. Издали заметив Гошку Шверубовича, она остановила Виктора:
— Не хочу с ним рядом идти.
— С кем? — не понял Виктор.
— Да вон, наш активист, — кивнула Аннушка куда-то в толпу, но Шверубович, должно быть, еще раньше заметил ее, о чем она догадалась, поймав на себе настороженно-любопытные взгляды идущих с ним парней и девчат.
— А что ему надо? — спросил Виктор. — Может, морду набить?
— Ну, какой ты! — засмеялась Аннушка, но Виктор уловил тенью пробежавшее по ее лицу что-то грустное и озабоченное. — Потом расскажу. Бежим!..
От Страстной площади до Охотного ряда колонны шли без задержек. Здесь, расходясь на два потока, обтекающие Исторический музей, демонстранты подтягивались, ускоряли шаг и по Красной площади, разделенные на ручейки рядами статных красноармейцев, уже почти бежали.
«Где Сталин?..» — взволнованно искала Аннушка, высматривая его еще издалека среди стоящих на трибуне Мавзолея. А голоса радиокомментаторов к чему-то призывали, громкоговорители усиливали звуки и шумы Красной площади, и, сбившись с направления, она чуть было не налетела на огромного рыжего красноармейца, который утесом стоял как раз напротив Мавзолея.
— Шире шаг! Шире шаг!.. — кто-то из идущих сзади не слишком любезно подтолкнул ее, и, уже не оглядываясь, Аннушка смешалась с толпой перед храмом Василия Блаженного, чтобы вынырнуть у набережной Москвы-реки.
Там демонстрантов поджидали грузовики, на которые ответственные с красными повязками укладывали медные трубы, барабаны, портреты и знамена. А затем все торопливо расходились к Каменному мосту и Пречистенским воротам, чтобы оттуда добираться по домам — кто в переполненных трамваях, а кто и пешком через весь город.
Аннушка с Виктором тогда разъехались в разные стороны. Она так ничего и не сказала ему о том активисте. Поговаривали, что Гошка — добровольный стукач. Не зря его не любили…
— Младший лейтенант Егорова!.. Егорова!.. — летело откуда-то. Анна огляделась по сторонам, но, никого не обнаружив, поднялась со скамейки и направилась к проходной штаба. — Да скорей же иди! Комиссар ждет…
На собеседование с руководством полка и представителями политотдела дивизии вновь прибывших летчиков вызывали поочередно. О чем там говорили, какие вопросы задавали каждому, — Анна расспросить не успела. Но то, что услышала сама от заместителя командира полка по политической части, который первым обратился к ней с вопросом, откровенно удивило. Батальонный комиссар, болезненного вида человек, бледный, с опухшим лицом и синими губами, спрашивал Анну о жизни: не надоело ли ей жить?..
Анна внимательно глянула на комиссара и тут же решительно заключила:
— Если у вас всегда такой юмор, то советую сменить профессию — на заклинателя змей… А мне жить не надоело! У нас в роду все долго живут.
Батальонный комиссар нахмурился:
— Простите, я хотел спросить, зачем вам подвергать себя смертельной опасности. В последних боях над поселком Гизель мы потеряли почти весь летный состав… Подумайте хорошенько. Да идите-ка лучше в учебно-тренировочный полк. Там вам подыщут место инструктора. Самолет-штурмовик — это не для женщин.
Вот-вот готовая расплакаться, Анна быстро и взволнованно начала припоминать все героическое, что совершили за годы после Великого Октября советские женщины. Затем она принялась перечислять то, чем вынуждены они заниматься на войне.