Plaut. Epidic. 226). Полибий не раз любовался блестящим кортежем нарядных дам. Всех затмевала Эмилия. Она была словно королева. Она ослепляла грека великолепием своих выездов и драгоценностей. Эмилия, рассказывает он, «выступала с блеском и роскошью в праздничных шествиях женщин… Не говоря уже о роскоши одеяния и колесницы, за нею следовали в торжественных выходах корзины, кубки, и прочая жертвенная утварь, все или серебряные или золотые предметы» (Polyb. XXXII, 12, 3–5). Наследником всех этих сокровищ стал наш Сципион.
Вскоре был какой-то праздник. Все женщины Рима ехали в торжественной процессии. Вдруг среди них явилась какая-то незнакомка в ослепительном уборе и на великолепной колеснице. Женщины в недоумении во все глаза глядели на таинственную Золушку. И вдруг они узнали ее!.. То была Папирия, мать Сципиона. Она жила бедно и уже очень давно не участвовала в праздничных выходах. Они разом поняли все. Сын подарил ей праздничный выезд Эмилии! Да, они теперь узнали и колесницу, и лошадей, и мулов, и драгоценности. В едином порыве женщины воздели руки к небу и молились, чтобы боги осыпали всеми возможными милостями этого необыкновенного сына. Их умиление и восхищение еще возросло, когда они узнали, что Публий не оставил себе ничего: все до последней чаши, до последнего кубка он подарил своей матери. Много дней все женское население Рима было в невероятном возбуждении. Завидев нового слушателя, дамы устремлялись к нему, окружали плотным кольцом и без умолку трещали об этом чудесном, милом, прелестном, добром, необыкновенном, удивительном, изумительном, божественном юноше. Полибий, выслушав в очередной раз этот волнующий рассказ, саркастически заметил:
— Женщины поистине неистощимы в похвалах своим любимцам (XXXII, 12).
От Эмилии остались еще деньги. Распорядиться ими должен был опять-таки Публий. Сципион Великий когда-то обещал дать своим двум дочерям по 50 талантов приданого. Обе вышли замуж после смерти отца. Оказалось, что денег таких нет, и решено было выплатить половину. Другую половину они должны были получить после смерти матери. По римским законам приданое полагалось выдавать в течение трех лет, по одной трети в год. Зятьями Сципиона были Тиберий Гракх и тот самый Назика, который оставил такие красочные воспоминания о битве при Пидне. И вот в конце года они пришли к банкиру и спросили, перевели ли уже их женам деньги. Банкир ответил, что давно перевели и они хоть сейчас могут получить по 25 талантов. Они очень удивились и сказали, что произошла ошибка: им положено только 8 и 1/3 таланта. Банкир возразил, что ошибки тут нет — таково распоряжение Публия Сципиона. Тогда они догадались, что неопытный юноша просто не знает законов, и немедленно отправились к нему. Здесь они «с родственным участием» стали говорить, что он дал им намного больше, чем нужно, и принялись подробно объяснять Сципиону закон о завещании. Он с улыбкой прервал их и сказал, что все это прекрасно знает, но считает, что букву закона надо соблюдать с посторонними, а с друзьями и родственниками лучше рассчитываться быстро и щедро. Полибий, по-видимому, наблюдал всю эту сцену, и она привела его в восторг. Он ликовал, видя, насколько его воспитанник превосходит всех великодушием и благородством. Даже эти два достойнейших человека, происходящих из лучших римских домов, показались ему рядом с ним просто мелочными (XXXII, 13).
Через два года умер Эмилий Павел. Сыновья, носившие его имя, скончались, и он разделил наследство поровну между Фабием и Сципионом. Тут Сципион «опять поступил благородно и замечательно». Он сказал, что и так очень богат, деньги ему абсолютно не нужны и отказался от своей доли в пользу брата. Теперь нужно было устроить похороны Эмилия. Тут Полибий с изумлением узнал, что похороны знатного римлянина стоят безумных денег. Я уж не говорю о роскошных погребальных носилках, о драгоценных пурпурных пеленах. Главное были поминки. Пригласить надо было весь Рим. Народу собиралось столько, что иной раз приходилось накрывать столы прямо на Форуме — ни один дом не мог вместить такую толпу. Надо ли говорить, что закуска и сервировка должны были быть достойны имени умершего. А на девятый день еще устраивались представления и игры, и, видимо, опять угощение. Некоторые разумные люди стремились несколько сократить эти бессмысленные расходы. Но только не сыновья Эмилия Павла. Отец их был человек широкий и щедрый. И они хотели устроить все широко и щедро. «Все издержки на празднество, если желали сделать его блестящим, превышали тридцать талантов», — говорит Полибий. Иными словами, на него должна была уйти половина наследства! Полибий был ошеломлен, но возражать не стал. Он уже понял, что попал к принцам крови и у них не те мерки, что у него. И закон, и обычай требовали, чтобы все это устраивал наследник. Но тут Публий решительно объявил, что берет на себя половину расходов.
Вскоре умерла мать, и драгоценности Эмилии снова вернулись к Сципиону. «Далекий от мысли брать назад то, что когда-то подарил», он отдал их сестрам, а заодно уж уступил им и всю свою долю материнского наследства, на которое они не имели никакого права (видимо, они вообще были от второго брака)[37]. Теперь уже сестры Сципиона появились среди дам в блестящих уборах Эмилии. И опять удивление, восторг, восхищение, толки. Опять римлянки волновались и говорили без умолку (Polyb. XXXII, 14, 1–9; 11; ср.: Cic. Pro Mur. 75–76; Liv. ер. 48).
Так в самый короткий срок Сципион с удивительной легкостью и щедростью раздал три наследства, не оставив себе ни асса[38]. Все это произвело на римлян сильнейшее впечатление. Отныне все изменилось. Сципион приобрел в Риме «никем не оспариваемую славу благороднейшего человека» (XXXII, 14, 11). Ему простили все его чудачества, все безумства, им восхищались и позволили жить своей странной жизнью.
Читая этот рассказ Полибия, замечаешь удивительную вещь: грек поистине сделался членом семьи Сципиона. Он точно знает все имущественные дела Публия, подсчитывает все его расходы до последнего асса, читает завещание Сципиона Великого, присутствует при важнейших семейных советах, даже изучает ради своего воспитанника римские законы о завещании.
И уж конечно, ни о ком Полибий не рассказывает так подробно. Он с видимым наслаждением останавливается на каждой детали, на каждой мелочи. Если это и означает, что он всей душой полюбил своего названого сына, то тут все-таки была и другая причина. В своей жизни Полибий встречался со многими людьми — греками, римлянами, египтянами и жителями совсем уж экзотических стран. Но никогда не встречал он такого необыкновенного человека, как Сципион (XXXII, 16, 2–3). Он сравнивает его с прекрасной статуей, творением великого мастера, где важна каждая деталь (fr. 162).
И Полибий не был одинок. Прошло немного лет, и весь Рим, мало того — вся Италия были влюблены в младшего сына Эмилия Павла.
Но случилось это позднее.
Полибий теперь не разлучался со Сципионом. Они жили то в Риме, то на одной из вилл Публия — а у него, как у каждого знатного римлянина, их было несколько. Одна, например, находилась в сердце Лациума среди Альбанских гор, другая — на берегу моря. Полибий не был под стражей, никто за ним не следил, он мог ездить сколько угодно по Италии, даже выезжать за ее пределы. Только путь на родину был ему закрыт. И не он один так жил. Однажды он охотился на кабанов возле Цирцей, приморского городка Лациума. И повстречал какого-то охотника с блестящей свитой и великолепными собаками. Оказалось, что это сирийский царевич, тоже заложник. Жил он в роскошном доме на склоне Палатина, построенном на казенный счет (Asc. ad Cic. in Pis. LII, 1190). Его тоже не охраняли, и никто за ним не следил (XXXI, 22, 3).
Сципион и Полибий были неутомимыми путешественниками. Вдвоем они объездили всю Италию. Они проезжали через бескрайние дубовые леса, покрывавшие весь центр и север страны. Они побывали в благословенной Кампании, которую в древности называли лучшим, прекраснейшем краем на свете. По выражению Плиния Старшего, это единственное место на земле, «где природа трудилась радуясь». Когда-то там часты были землетрясения и вулканические извержения, повсюду раскиданы были валуны и били из земли горячие источники. Вот почему легенды говорили, что именно здесь была великая битва богов и гигантов, и камни — следы сражения этих исполинов. Полибий говорит, что это, конечно, сказки, но Кампания так хороша, что стоит того, чтобы за нее сражались боги и гиганты (III, 91, 2–7). Путешественники осматривали города Великой Греции и знакомились с жителями.
Они выходили рано, еще затемно, когда дорога была пустынна. Они видели, как свинопасы в широкополых шляпах выгоняют свое хрюкающее стадо. У каждого в руках был рожок, и каждый наигрывал свой особый мотив, и свиньи знали эту мелодию: стадо бежало за своим пастухом (XII, 4, 5–14)[39]. Они проезжали мимо колосившихся полей и наливавшихся виноградников. Через поля шли дети и женщины — высокие, стройные, красивые. Италийцы вообще поражали Полибия своей красотой и высоким стройным ростом (II, 15, 7). Они казались такими спокойными, и он невольно ловил себя на мысли, как это они так беспечны, почему не озираются поминутно и не ждут набега соседей. Глядя на эти спокойные многолюдные деревни, он все время вспоминал выжженные изуродованные поля своей родины. Когда путники уставали, то входили в какую-нибудь придорожную харчевню, чтобы закусить и отдохнуть. Полибий не переставал удивляться изобилию и сказочной дешевизне продуктов. Еда стоила сущие гроши. У хозяина даже не спрашивали о цене того или иного блюда, а только сколько он возьмет с человека. За поласса можно было наесться вдоволь и мяса, и каши, и овощей и выпить вина (