Милена обернулась:
– Ты там долго торчать будешь? Я ж тебе сказала: уже можно. Идти можно. Ногами пошевели! Кривыми своими!
Это она зря. Нижние лапки у меня такие, что можно женские колготки рекламировать, если предварительно уничтожить растительность. Вот лапками этими модельными я и пошевелил. Получилось. Обрадовался! И побежал к супруге.
Все ясно-понятно: мы выбрались-таки из зоны поражения прибора, ушли достаточно далеко от накрытой «поляны», а потому могли уже самостоятельно передвигаться, без взаимной поддержки и пинков. Милена первая это обнаружила, только внятно объяснить не смогла. Блондинка, что с нее взять?..
Притормози я и оглянись, наверняка увидел бы, как лучи света втягиваются обратно в щели полусферы, а сама полусфера уменьшается в размерах, как бы сдавливается, образуя кокон, внутри которого застыл Резак.
Но я не оглянулся.
Не смог себя заставить.
Глава 8ДОРОГИ ВЕДУТ НЕ В РИМ
У нее были черные-пречерные глаза.
Чернее Патрик ни у кого не видел. У него вот голубые, как у мамы. А у девочки черные-черные. И кожа у нее темнее, чем у Патрика, но все же не такая темная, как у его дружбана Джитуку, который все время норовит выменять свою плохую поломанную машинку на машинку Патрика, хорошую и целую.
Ну, уже не совсем целую… Вспомнив о любимой гонке, Патрик загрустил. Колеса от нее лежали в кармане, а осей не было, чтобы надеть их обратно, оси он потерял в подвале, когда его схватил противный дядька. Не надо было вообще их снимать. Но тогда Патрик не открыл бы замок, не увидел бы те баллоны со знаком химической опасности…
Только эта девочка с черными-пречерными глазами – на ней красивое голубое платьице, на ногах носочки и сандалики – осталась с Патриком в классе. Остальных деток позвали в коридор и, построив парами, побрызгали духами и увели. А Патрику и девочке велели остаться и сидеть, где сидят, не вставать, не ходить, и вообще вести себя тихо. После чего дверь закрыли на ключ, оставив их вдвоем.
В классе неприятно пахло хлоркой. Все пахло: дощатый красно-коричневый пол, выкрашенные белым стены, здоровенная, в три створки, доска на стене, лакированные парты и стулья. Наверное, чтобы отбить эту вонь, деток и побрызгали духами.
Патрик хлопнул в ладоши – получилось звонко и вообще не тихо.
Он собрался нарушить чужие правила игры и установить свои.
– Тебя как зовут? – спросил Патрик у девочки. Та сидела за партой через одну парту от него. Девочка как раз обернулась, чтобы посмотреть на того, кто хлопнул в ладоши. – Ты красивая девочка.
Ему понравились ее глаза. И курчавые волосы, заплетенные в короткие косички. И улыбка у нее была отличная. Когда она улыбалась, как сейчас, становились видны белые зубки – ровные, блестящие, – и совсем незаметными становились ритуальные рубцы на щеках. В отверстии на мочке левого уха вместо серьги у нее была вставлена стреляная гильза 5,45 × 39. На руках девочки распустились черные цветы, нарисованные хной.
– Меня зовут Амака, – ответила она и не спросила, как зовут Патрика.
Наверное, постеснялась. Потому и отвернулась.
Патрик задумался. Джитуку приехал в Вавилон из ЮАР вместе со своей мамой Гердой Генриховной, которая там воевала, а потом усыновила его и недавно стала воспитательницей в детском саду Патрика. Девочка, наверное, тоже из Южной Африки.
Он решил уточнить:
– А ты откуда к нам в город приехала?
– Я тут родилась, – ответила девочка и, вновь обернувшись, добавила с гордостью: – Я – местная!
– А ты в садик ходишь? – Патрику понравилось говорить с ней. Он хотел говорить с ней долго-долго, а потом отдохнуть и опять говорить. – В детский садик? Где детки? Или ты уже в школу?
– Нет, – девочка Амака опустила черные-пречерные глаза. – Не хожу в садик. И в школу не хожу.
– Как? – удивился Патрик. – Почему?
– Меня не пускают. Мой папа – очень большой человек. Он в городе всем заправляет, он – самый главный.
– Моим папой никто не заправляет. И мамой. И мной. – Подумав, Патрик уточнил: – Мной только мама и папа. И воспитательница в садике еще. А почему, если папа главный, то в садик нельзя?
Девочка Амака совсем застеснялась.
– Потому что меня могут украсть из садика. Меня должны все время охранять, – сказала она и добавила, явно копируя кого-то из взрослых: – У нашей семьи много врагов. Мы должны быть осторожны.
Патрик вытащил из кармана машинку. Хотел прокатить ее по парте, но вспомнил, что у машинки нет осей, на которые можно и нужно насадить колеса. А без колес только дружбан Джитуку машинки катает. Патрику никак без колес. Он спрятал игрушку в карман и решительно встал из-за парты.
– Как тебе игра, нравится? – он подошел к девочке Амаке. – Я вот с Бабой Ягой сюда приехал, и мы давно уже играем, а мне все нравится. И друг папы тоже будет играть. У взрослых никогда нет времени поиграть, а тут все играют. Ты тоже ведь играешь?
Девочка Амака с испугом посмотрела на Патрика, – наверное, ей не понравилось, что он нарушил правила игры, – и в глазах ее блеснули слезы:
– Я не играю. Меня украли.
– Кто? – удивился Патрик. Он впервые слышал такое, чтобы деток крали.
Папа рассказывал ему, что есть такие люди – воришки, и что надо держать свои игрушки крепко, чтобы никто не отобрал. Но игрушки – понятно. Они же всем нужны. А детки кому нужны, кроме пап и мам?
– Те взрослые, с которыми ты играешь, – сказала Амака. – Ты, наверное, с ними заодно. Тебя оставили за мною присматривать?
Патрик сел рядом с девочкой. И не потому, что ему хотелось оказаться поближе к ней, а просто потому, что, как говорят взрослые, в ногах правды нет.
– Нет, – сказал он, – меня не оставили за тобой присматривать.
– Тогда тебя тоже украли, – уверенно сказала Амака.
Патрик задумался. Вообще-то он ждал, когда придет друг отца. Он ведь обещал с Патриком поиграть. Но друг отца был злым, Патрик это точно знал. Он всегда знал такое о злых взрослых, стоило только на них посмотреть. И они никак не могли скрыть от него зло за добрыми улыбками и подарками. Даже если злой взрослый дарил Патрику машинку, Патрик не заблуждался на его счет. И вовсе не потому, что Патрик какой-то особенный, просто все детки умеют определять злых людей.
Но не умеют противиться злу.
Вот Патрик и поддался чарам Бабы Яги. Решил, что она только притворяется злой – для игры. А она вовсе не притворялась.
А значит, Патрика украли.
Это нехорошо, это не понравится маме и папе.
Они будут ругать Патрика за то, что он позволил себя украсть, как ругали за то, что он как-то обменял дружбану Джитуку две свои новые машинки на одну его старую. А Патрик не очень любит, когда его ругают, и очень любит, когда хвалят.
– Пойдем, – он протянул Амаке руку.
– Куда?
– Домой. Я уведу тебя отсюда, – пообещал ей Патрик.
У нее были очень приятные на ощупь пальчики.
– Край, куда подевался бэтэр? – в очередной раз спросила моя благоверная и добавила сакраментальное: – Что делать, Макс?
– Неба утреннего стяг, в жизни важен первый шаг[17]… – бодро процитировал я старую, советскую еще, песенку.
Мы отлично проводили время в лесу, разыскивая следы «коробочки» или хотя бы парнокопытных, но никак не могли обнаружить ни то, ни другое, что только добавляло пикантности нашей ситуации. Наконец я решился поговорить с Миленой о гибели Резака. Кабанья тропа обрывалась внезапно, метрах в двадцати от того места, где мы с нее свернули согласно капризу покойного ныне «африканца». Ничем, кстати, не обоснованному капризу. Видите ли, он решил срезать путь-дорожку. Будто бы знал, куда идти и где конечный пункт нашего квеста, вот и решил покороче… Тогда из-за семейных разборок ни Милена, ни я не придали этому значения, но теперь… Чем больше я обо всем этом думал, тем меньше мне это нравилось.
Почему Резак свернул конкретно там, где свернул, а не раньше? Не хотел, чтоб мы добрались до края тропы и обнаружили, что БТР-80 будто в воздухе растворился или сквозь землю провалился? Первый вариант, который насчет воздуха, я отбросил сразу, а вот окрестности у конца тропы облазил чуть ли не на брюхе, пока Милена прикрывала мои изыскания, пребывая в полной боеготовности встретить стрелами любого врага, который вздумает к нам нагрянуть… Увы, щелей в дерне обнаружить не удалось, хотя, признаться, я был всерьез настроен найти вход в громадный подземный схрон, куда без труда можно загнать и бронетехнику, и небольшое кабанье стадо.
Просто чудеса чудные, да и только! Был бронетранспортер – и оп-па! – нету его.
Вместо следов протектора мне постоянно попадались следы чудовища, уничтожившего целый отряд «американцев». Либо монстр этот обладает потусторонними способностями, либо ветераны, попав на Полигон, стали вдруг кроткими агнцами господними и потому не пожелали даже пальцем пошевелить в свою защиту.
Чтобы не пугать Милену, следы монстра я незаметно затаптывал. У меня создалось впечатление, что чудовище обитает неподалеку и тут его охотничьи угодья. Настроение мое от этого не улучшилось.
– Макс, ты ничего не хочешь мне сказать? – Милена возвышалась надо мной, все еще стоящим на карачках.
– Хочу. Любимая, дело в том, что я… – наткнувшись глазками на снайперский прищур красавицы-супруги, я непроизвольно выдал то, чего сам от себя никак не ожидал услышать: – Давай собаку заведем. Давно ведь хотели. И Патрик просил, и…
Я думал, она меня нашпигует стрелами, а потом разведет костер и зажарит на медленном огне. Но – сдержалась, хоть и побагровела так, что удивительно, как из носу кровь не пошла.
– Край, если ты сейчас мне не объяснишь, что происходит, я…
– Любимая, если не хочешь собаку, так и скажи. Чего нервничать?
В общем, вынудила она меня покаяться.
Как на духу я рассказал Милене о странной вещице Резака, которую покойный держал в кармане шорт и постоянно щупал через ткань. И о том, что меня одолело любопытство, тоже рассказал, ничего не утаивая. Потом сообщил свои соображения насчет самой вещицы, – вот она, кстати, смотри, любимая, – мол, лишившись ее, Резак стал таким же беспомощным на Полигоне, как мы. Типа до этого он уверенно чувствовал себя на этой загаженной чужаками территории, а тут засуетился, страх почувствовал. Наверное, эта штуковина, камушек этот, как-то блокирует выброс адреналина в кровь или еще что… Ты разве не заметила, любимая, как парня под ней колбасило? Ах, ничего такого? Странно. Я думал, женщина в этом смысле чувствительнее. Ах, ты не засматриваешься на чужих мужиков, тем более – на пацанов совсем безусых, у тебя свой есть, усатый? И ничего, любимая, я не сошел с ума, нет у меня никакого стресса, я вообще – кремень, у меня вмес