Вокруг этих законов со временем наросли различные легенды и анекдоты о создавших их законодателях. Вряд ли эти рассказы соответствуют действительности, тем более что в них Залевка и Харонда часто путают, связывают один и тот же эпизод то ли с одним, то ли с другим из них.
Например, сын Залевка (или Харонда) якобы однажды выбил глаз одноглазому и должен был, согласно закону своего отца, совсем лишиться зрения. Законодатель, желая и сыну помочь, и закон соблюсти, предложил компромиссный вариант: он готов принять на себя часть наказания, положенного виновнику. Пусть один глаз выколют сыну, а другой – ему самому. Так и поступили.
Опять же, как-то Харонд (а может быть, Залевк), задумавшись, вошел на агору с оружием в руке. Спохватившись, что он по недосмотру нарушил собственный закон, законодатель выхватил меч и закололся – казнил сам себя, чтобы другим неповадно было.
Разумеется, верить во все это мы совершенно не обязаны. Ясно одно: в сводах законов начала полисной эпохи, наряду с архаичными и примитивными элементами (а им удивляться не приходится – ведь это же были самые первые шаги в развитии греческого права), четко прослеживается тенденция к укреплению коллективистских, общинных устоев.
Часть IIИнтеллектуальные искания
Порыв и мера
Итак, начиная с архаического периода (VIII–VI вв. до н. э.) во всем бытии Эллады сосуществовали и противоборствовали две мощные тенденции: индивидуализм и коллективизм. «Рождение полиса» и «рождение личности» происходили одновременно, были разнонаправленными (и даже противоположно направленными) процессами, но при этом взаимно дополняли друг друга. Как проявилась динамика этих процессов в сфере культуры, духовной жизни?
Индивидуалистические начала находили выражение в духе состязательности, соревновательности, который пронизывал собой буквально все поры общества, был заметен на всех его уровнях, от войны до поэзии, от атлетики, бывшей уделом знати, до керамического производства, которым, естественно, занимались лица невысокого статуса. Напомним, что состязательность, о которой идет речь, часто называют в науке «агональным духом» (от греческого слова агон – соревнование) и что этот термин был введен в XIX в. известным немецким историком культуры Якобом Буркхардтом[57].
Уже один из первых представителей древнегреческой литературы, поэт-мыслитель Гесиод (рубеж VIII–VII вв. до н. э.) говорит в поэме «Труды и дни» о том, что есть два вида зависти (для обозначения этого чувства Гесиод, творящий еще всецело в рамках мифологического мышления, употребляет имя Эриды – богини раздора). Одна зависть – пагубная, вызывающая вражду, а другая – полезная, творческая, побуждающая к соревнованию, к труду, к стремлению делать свое дело лучше, чем другие:
Видит ленивец, что рядом другой близ него богатеет,
Станет и сам торопиться с посадками, с севом, с устройством
Дома. Сосед соревнует соседу, который к богатству
Сердцем стремится. Вот эта Эрида для смертных полезна.
Зависть питает гончар к гончару и к плотнику плотник;
Нищему нищий, певцу же певец соревнуют усердно[58].
Эти слова, сказанные на заре истории античной Эллады, и в последующие эпохи неоднократно находят подтверждение. В высшей степени характерна надпись, сделанная художником-вазописцем на одном расписном сосуде рубежа VI–V вв. до н. э.: «Расписывал это Эвтимид, сын Полия, так, как еще не расписывал Эвфроний»[59]. Вот уж воистину: «зависть питает гончар к гончару»! И – горделивое осознание собственного превосходства.
Эвтимид (Евтимид) и Эвфроний (Евфроний) были двумя знаменитыми вазописцами своего времени, находившимися, как видим, в отношениях острой конкуренции. Собственно, их имена известны нам именно потому (и только потому), что они подписывали свои работы. Кстати, обратим внимание уже на сам этот обычай: он о многом говорит, ведь подписью-то снабжались не шедевры искусства, которым было суждено храниться в музеях и коллекциях, быть предметом внимания восхищенной публики, а самые обычные вазы, использовавшиеся рядовыми греками в своем повседневном быту, в основном на пирах. И цена-то этих изделий была ничтожной! Расписной сосуд самой тонкой и великолепной работы стоил в десять раз меньше, чем такого же размера сосуд из меди, в тысячу раз меньше, чем серебряный, в десять тысяч раз меньше, чем золотой[60]. Расписная керамическая посуда считалась в Греции «посудой для бедных». Соответственно, мастер, делающий такую посуду, был в глазах окружающих (да и в своих собственных) даже не художником, а просто ремесленником. И тем не менее он тоже стремился увековечить свое имя.
Наверное, ни в одной или почти ни в одной другой человеческой цивилизации состязательность не была развита до такой высокой степени. Причем, подчеркнем, зачастую это была состязательность практически бескорыстная, не ориентированная на получение материальной прибыли. На современных Олимпийских играх и других спортивных турнирах победители и призеры получают крупные денежные награды, которые для них, конечно, служат далеко не последним мотивом участия в соревновании. А победители в древнегреческих Олимпийских играх получали. венок из листьев оливы на голову. Такой приз не стоил ровно ничего: в принципе, каждый мог пойти в оливковую рощу, нарвать листьев и сделать себе такой же. Но за этот олимпийский венок боролись, не щадя сил! Иными словами, стремились к победе как таковой – ну и, конечно, к почету, который победа порождала.
Атлеты относились к своим успехам очень трепетно. Проиграть или вообще не удержаться на однажды достигнутой высоте означало ударить в грязь лицом перед всей общиной и воспринималось как страшный позор. Вот несколько примеров, взятых из труда Павсания.
Один кулачный боец во время боя убил своего соперника. «Осужденный элланодиками (так назывались судьи на состязаниях в Олимпии. – И.С.) и признанный бившимся неправильно и потому лишенный права считаться победителем, он от огорчения сошел с ума… Войдя в школу, где тогда занимались 60 мальчиков, он, став у колонны, на которой держался потолок школы, свалил ее… Крыша свалилась на мальчиков»[61].
Другой гордившийся мощью своих рук атлет, «перестав выступать…тем не менее продолжал испытывать свои силы, натягивая каждый день большой лук. Но как-то ему пришлось уехать из дому, и тогда ему пришлось прекратить упражнение с луком. Когда же он, вернувшись, уже не был в состоянии натянуть лука, он, разведя огонь, живым бросился в этот костер»[62].
Агональный дух оказал необычайно плодотворное воздействие на греческую культуру, определил ее самобытность и неповторимость. Неслучайно именно Древняя Греция – родина такого феномена, как спорт. Да, в сущности, вся жизнь греков в каком-то смысле была спортом. Что бы ни делал эллин – воевал или писал стихи, принимал законы или ваял статуи, он всегда соревновался, стремился быть первым, победить всех соперников, обрести славу.
Зрителями же и судьями любого такого состязания выступали сограждане, жители полиса. Собственно, только в силу их присутствия, их оценки агон был возможен. А порой и сами полисы вступали в состязание друг с другом. Скажем, битва гоплитских фаланг в период расцвета Эллады гораздо больше напоминает не привычную нам «тотальную войну», направленную на взаимное истребление, а именно соревнование, где важен был моральный триумф, возможность провозгласить себя победителями. Количество жертв в этих гоплитских сражениях было, как правило, очень невелико – десятки погибших, а то и единицы. Требовалось вытеснить противника с поля боя. После этого бегущих врагов не преследовали и не добивали, ведь они сами, показав спину, признали собственное поражение. А победители, торжествуя, воздвигали на месте битвы трофей – посвященный богам памятник, сложенный из захваченных вражеских доспехов.
У греков было принято сразу после битвы проводить своеобразный конкурс, выявлять лучшего, наиболее отличившегося воина или полководца и награждать его. Так поступали обязательно, даже если обстоятельства никоим образом этому не способствовали. Вот пример. В 480 г. до н. э. эллинский флот одержал славную победу над персидским в морском сражении при острове Саламин. Война еще отнюдь не была закончена, в Греции оставалось сильное войско персов, опасность не миновала. Но что же делают греки сразу после боя?
Они, как рассказывает историк Геродот, «отплыли на Истм (перешеек между Пелопоннесом и Средней Грецией. – И.С.), чтобы вручить там награду за доблесть тому эллину, который в эту войну совершил самый выдающийся подвиг. Прибыв на Истм, военачальники получили у алтаря Посейдона вотивные камешки (то есть камешки для голосования. – И.С.), чтобы избрать того, кто получит первую и вторую награду. Тогда каждый из них положил камешки себе, считая себя самым доблестным. Вторую же награду большинство присудило Фемистоклу. Итак, каждый военачальник получил по одному голосу, Фемистокл же далеко превзошел всех по числу голосов, поданных за вторую награду. Из зависти эллины не пожелали присудить Фемистоклу первую награду и, не приняв никакого решения, возвратились каждый к себе домой»[63].
На самом деле, конечно, именно Фемистокл стал главным героем Саламинской битвы. Но, как видим, его «забаллотировали» коллеги – все из того же агонального духа, поскольку каждый из них хотел, чтобы его самого признали первым. Геродот упоминает тут зависть, о которой уже шла речь выше, в связи с Гесиодом. Этой зависти греков, которую нельзя не признать одной из характерных черт их «народного характера», нам еще и в дальнейшем предстоит касаться.