Все вы слышали сегодня, как глашатай объявлял:
«Кто преступника – мелийца Диагора – умертвит,
Золотой талант получит…»[174]
Наконец, казнен был, как мы знаем, и Сократ. В отличие от вышеперечисленных мыслителей, он не пытался убежать от смерти, а честно принял чашу цикуты из рук палача, убежденный, что законам родины нужно повиноваться в любом случае, даже если в результате пострадаешь ты сам.
Но странный, однако же, «век Разума» прошел перед нашими глазами! Начиналось с критики традиционных религиозных воззрений, а кончилось горящими книгами и смертными приговорами для их авторов. Традиция явным образом победила, и победила жестокими средствами.
Однако в чем же причина того, что именно блистательные Афины, культурная столица Эллады, стали ареной подобной «охоты на ведьм»? На наш взгляд, здесь сыграло большую роль противоречие между передовыми теориями, культивировавшимися в Афинах заезжими философами и их местными последователями, и массовым сознанием рядовых граждан, настроенных еще вполне традиционалистски и совершенно не подготовленных к восприятию новых интеллектуальных веяний. Зерна новых учений падали на почти не подготовленную почву. То, что вполне спокойно воспринималось в V в. до н. э., скажем, в Ионии (именно она была родиной большинства прибывших в Афины «светил»), для афинян не могло не стать источником замешательства и напряженности, ведь «Афины V века со своей строгостью нравов, своим благочестием, своей неукоснительной верностью религиозным обычаям отцов, очень резко контрастировали не только с современной ей Ионией, но даже и с Ионией гомеровской эпохи», – справедливо писал выдающийся российский филолог начала ХХ века Фаддей Францевич Зелинский[175]. Дух философского умозрения, достигший к этому времени кульминации в ионийских полисах, в Афинах вплоть до эпохи Перикла не имел сколько-нибудь близкой аналогии. Это только потом Афинам было суждено стать «столицей» античной философии, где учили Платон и Аристотель, Зенон-стоик и Эпикур…
При Перикле же перемены в духовной жизни произошли как-то очень уж быстро и резко. Это и породило кризис. «Зазор» между верованиями народа и взглядами культурной элиты стал слишком широким. И со стороны народа последовала реакция.
«Век Разума» – в любых исторических условиях – вообще редко бывает очень долговечным. Вспоминается благодушное XIX столетие, когда казалось, что разумное начало в мире всецело восторжествовало, что наука скоро принесет людям всеобщее благоденствие. А за этим столетием пришло 20-е, полярно противоположное предыдущему, такое, какое ни у кого язык не повернется назвать «веком Разума». Напротив, время, когда на свободу вырвались самые страшные и разрушительные иррациональные инстинкты человеческой души. Век двух мировых войн, кровопролитных революций в ряде крупнейших государств, жестоких тоталитарных режимов, изобретения оружия массового поражения… «Сон разума рождает чудовищ» – называется известная картина Гойи. А не потому ли разум уснул, что слишком «перетрудился» в предыдущую эпоху?
Но вернемся к грекам. У них мы встречаем и рационализм, и традицию – то во взаимодействии, то в борьбе. Традиция проявлялась, помимо прочего, в ритуале, который занимал колоссальное место во всей жизни эллинов[176]. Но, впрочем, в каком обществе нет своих ритуалов, которым следуют не по каким-то рациональным соображениям, а потому, что «так принято»? Ритуал может быть религиозным, может иметь вполне светский облик, но он повсюду воплощает в себе именно традицию. Жизнь человека без традиций и ритуалов, по всей видимости, в принципе невозможна.
В классическом полисе был создан классический принцип культуры. Принципиальной сущностью этого классического принципа является, по меткому определению историка культуры Георгия Степановича Кнабе, «подвижное равновесие между единством общественного целого и свободным многообразием граждан с их интересами»[177]. Наблюдения Кнабе сделаны на римском материале, но они вполне применимы и к древнегреческому.
По нашему глубокому убеждению, классическое мировоззрение, классическая культура в пору своего расцвета, в лучших своих проявлениях отличается от культуры как предшествующего, так и последующего периодов именно этим равновесием между общим и частным, между коллективом и индивидом, между традицией и новизной, не взаимоисключавшими друг друга, а сочетавшимися в творческом синтезе. Равновесием, подчеркнем еще раз, подвижным, нестабильным, диалектическим.
Пределы технического прогресса
Выше уже говорилось, что древнегреческая наука – даже в период своего наивысшего развития – была, в отличие от науки Нового времени, совершенно оторвана от практики. И это не случайность, а сознательная позиция античных ученых, видевших в науке самоцель, а не «служанку» потребностей жизни.
Не являлся исключением из общего правила даже величайший ученый Древнего мира Архимед (III в. до н. э.). Он сделал немало выдающихся технических, практически применимых изобретений – архимедов винт, применявшийся для полива полей, мощные рычаги, позволявшие без усилий передвигать тяжелые грузы, оборонительные орудия и машины, с помощью которых жителям родного полиса Архимеда – Сиракуз – удавалось долго сдерживать натиск штурмовавших город римлян. Однако из трудов Архимеда мы узнаем, что сам он рассматривал все эти изобретения всего лишь как игру ума на досуге, а по своим взглядам тоже был сторонником «чистой» науки, развивающейся по собственным законам, а не под влиянием жизненных запросов.
Из такого отношения проистекал тот чрезвычайно значимый факт, что в греческом мире при очень большом прогрессе в теоретических науках в целом весьма слабо была развита техника. Отнюдь не потому, что греки не имели к ней способности или склонности! Напротив, изобретательством они занимались весьма активно.
Скажем, с чисто научной точки зрения поздняя Античность была вполне подготовлена к открытию парового двигателя. Более того, такое открытие было даже сделано, хотя об этом мало кто знает! Математик и механик Герон, живший в I в. до н. э., изобрел механизм, в котором вырывавшийся из отверстия пар своей силой подталкивал и заставлял вращаться металлический шарик. Конечно, конструкция еще довольно примитивная. Но главное – принцип был найден. Казалось бы, оставалось только развивать и совершенствовать его. Когда в XVIII в. паровая машина была вторично открыта Уаттом, это немедленно повело к техническому перевороту, появлению пароходов, паровозов и т. п.
Но не так было в Античности. Ни у самого Герона, ни у его современников не возникло ни малейшего интереса к практическому применению машины. Для ученого она была не более чем оригинальным плодом игры ума, а те, кто наблюдал за ее действием, видели в ней занятную игрушку.
Тот же Герон изобрел кукольный театр, состоящий из кукол-автоматов, которые самостоятельно разыгрывали целые пьесы, то есть действовали по сложной заданной им программе. Иными словами, они представляли собой что-то вроде первых в истории роботов. Но и это изобретение в античных условиях никак не было использовано на практике.
Техника развивалась сколько-нибудь интенсивно лишь в сферах, связанных с военным делом (осадные орудия, фортификационные сооружения) и монументальным строительством, преследовавшим главным образом престижные цели. А в основных отраслях экономики, будь то сельское хозяйство или ремесло, техническая оснащенность из века в век оставалась примерно на одном и том же уровне, не прогрессируя. Правда, у слабого развития техники была и своя позитивная сторона, о которой мы уже упоминали выше, – экологичность мышления и поведения греков (конечно, экологичность скорее интуитивная, чем осознанная). В результате цивилизация не наносила существенного ущерба окружающей среде.
Чем же вызвано подобное пренебрежение к технике? Обычно на этот вопрос дают такой ответ: в условиях рабовладельческого общества не было стимула к введению технических новшеств, ускоряющих и удешевляющих процесс производства, поскольку и без того была обеспечена даровая рабочая сила в лице рабов.
Часто в качестве аргумента, подкрепляющего эту точку зрения, приводят комедию Аристофана «Женщины в народном собрании». По сюжету этой пьесы описывается следующий утопический проект: женщины захватывают в Афинах власть и вводят полный «коммунизм» – с обобществлением всего имущества, отменой частной собственности и семьи. Труд в новом обществе тоже отменяется. Руководительница женщин Праксагора на недоуменный вопрос своего мужа: «Кто же будет возделывать пашню?»[178] – без тени сомнения отвечает:
Рабы. А твоею всегдашней заботой
Станет вот что: чуть длинная тень упадет,
Нарядившись, идти на попойку[179].
Действительно, нетрудно заметить контраст с утопиями Нового времени, в которых либо, напротив, предполагается необходимость труда для всех, либо этот труд перекладывается на плечи машин. Создается впечатление, что раб для античного грека действительно был панацеей от всех социально-экономических проблем.
Однако это первое впечатление обманчиво. Прежде всего, вышеназванное произведение Аристофана – не утопия и даже не антиутопия. Афинская комедия V в. до н. э. – это «мир, вывернутый наизнанку». В ней изображались ситуации, заведомо невозможные в реальности и даже немыслимые; в этом-то и заключался комизм данного жанра. Напомним то, что мы уже видели в одной из предыдущих глав. Один из героев Аристофана летит на небо, к богам, оседлав гигантского навозного жука; другой становится царем птиц и основывает город между небом и землей, на облаках; третий заключает сепаратный мир со Спартой и наслаждается благами мирной жизни, в то время как все его сограждане воюют. Комедия «Женщины в народном собрании» – не исключение. Сама идея, что представительницы слабого пола могут встать у власти в полисе, выглядела совершенно невозможной и вызывала дружный смех зрителей.