Что вы можете сказать по этому поводу?
ОТВЕТ: Берия выкручивается и нагло врет. Он повседневно руководил в те годы работой НКВД Грузии, давал указания, кого арестовать, и в этом инициатива принадлежала только ему.
Берия ежедневно принимал меня с докладами, длившимися по нескольку часов, что могут подтвердить его бывшие технические секретари — Тевадзе и Вардо Максимелишвили. Он давал также указания по агентурной и другой работе НКВД Грузии, конкретно называл даже лиц, которых нужно вербовать. Мне неизвестен ни один случай, когда бы Берия не согласился с доводами НКВД Грузии об аресте людей.
Я не могу снять с себя ответственности за перегибы, извращения и другие факты, имевшие место в период моей работы в Грузии в качестве наркома внутренних дел Грузии, но я говорю все так, как было в действительности, а Берия, как это видно из приведенных его показаний, лжет и пытается переложить всю вину на плечи других. Я уже говорил, что полностью доверял Берия и выполнял безоговорочно все его указания, но я не могу признать того, чего не было в действительности.
ВОПРОС: Вам предъявляются заявление Саруханова от 21 октября 1937 года на имя Берия и резолюция Берия от 25 октября 1937 года об аресте Саруханова. За что вами был арестован Саруханов?
ОТВЕТ: Саруханов в момент ареста работал заместителем] директора Тбилисского филиала ИМЭЛ, а до 1937 года он работал в Закавказском] крайкоме партии вместе с Берия. Были ли какие-либо материалы на Саруханова, кроме указаний Берия на его арест, я сейчас не помню и не знаю, как его дело разрешено. Этим делом занимался Кобулов и, как видно из предъявленного мне заявления Саруханова и резолюции на нем, следствие по этому делу Кобулов поручал Айвазову.
Допрос окончен в 17 ч. 45 м.
Записано с моих слов правильно, мною прочитано.
Гоглидзе
Допросил: Полковник юстиции Кульчицкий
Верно: Майор адм[инистративной] службы (Юрьева)
[п.п.] Гасенева
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 469. Л. 166–172. Копия. Машинопись.
№ 1.116
Копия протокола допроса свидетеля А. О. Эйнгорн (Тараса) от 5 октября 1953 г.
Совершенно секретно
Товарищу Маленкову Г. М.
Представляю копию протокола допроса свидетеля Эйнгорн (Тараса) А. О. от 5 октября 1953 года.
Приложение: на 6 листах.
[п.п.] Р. Руденко
12 октября 1953 г.
№ 481/ссов
Протокол допроса свидетеля
1953 года, октября 5 дня, старший помощник главного военного прокурора полковник юстиции Иванов допросил с соблюдением ст. ст. 132–158 УПК РСФСР в качестве свидетеля
Эйнгорн (Тарас) Абрам Осипович, 1899 года рождения, уроженца г. Одессы, предъявлена справка спецпоселенца, выданная Управлением МВД по Красноярскому краю 11 сентября 1953 года за № 15275, женат, еврей, служащий УИТЛК Министерства юстиции СССР, Нижне-Ингашский район Красноярского края, с 1950 года находится на спецпоселении, образование высшее. В 1924 году окончил Военную академию имени Фрунзе, из рабочих, в 1933 году был осужден Особым совещанием НКВД СССР на 8 лет ИТЛ, наказание отбыл, беспартийный, состоял членом КПСС с июня 1917 г. по февраль 1937 года, исключен из партии в связи с арестом, прожив[ает] — Красноярский край, Нижне-Ангашский район, поселок Решеты.
В соответствии со ст. 164 УПК следователь меня предупредил об уголовной ответственности за отказ ох дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний.
Эйнгорн (подпись)
По делу объясняю:
В органах ВЧК — ОГПУ — НКВД СССР я работал с 1919 по 1937 г. 22 марта 1937 года я был арестован, и меня стали допрашивать о связях с Ломинадзе и об антисоветской деятельности. Я показывал, что я был знаком с Ломинадзе по работе в Коммунистическом интернационале молодежи, и отрицал какое-либо участие в антисоветской деятельности.
После систематических избиений в Лефортовской тюрьме в феврале 1938 года меня в бессознательном состоянии заставили подписать заранее подготовленный следователями Скурихиным, Щавелевым и Гейманом и отпечатанный на машинке протокол допроса, содержание которого я не помню.
После подписания протокола я написал заявление на имя наркома о том, что меня пытали и я подписал протокол, содержания которого не знаю.
Я помню, что на допросах в период с декабря 1937 г. по март 1938 года у меня требовали показания, что я готовил покушение на Ежова.
В марте 1939 года меня перевели во внутреннюю тюрьму НКВД СССР. В двадцатых числах марта 1939 года меня вызвал к себе в кабинет старший лейтенант госбезопасности Влодзимирский, который объявил мне, что на днях закончился XVIII съезд партии и что имеется решение об использовании арестованных старых чекистов на работе по их специальности. Влодзимирский подчеркнул, что ему известно о моей разведывательной работе в иностранном отделе НКВД СССР и что во мне как советском разведчике-специалисте органы НКВД заинтересованы.
По разъяснению Влодзимирского для доказательства своей чистосердечности я должен написать хоть что-нибудь о своей виновности, и тогда он будет иметь возможность поставить вопрос перед руководством НКВД о моем освобождении из-под ареста и дальнейшем испытании меня на работе.
После этого предварительного разговора Влодзимирский вернул меня в камеру, заявив, что вызовет меня позже.
Действительно, в тот же день, но поздно вечером, Влодзимирский меня вновь вызвал из камеры к себе в кабинет. Я заметил, что он был в радостно-возбужденном состоянии и имел знаки различия уже не старшего лейтенанта, а капитана госбезопасности. Влодзимирский мне с пафосом объявил, что он со мной разговаривает с ведома и по поручению самого наркома Л. П. Берия, которому, по словам Влодзимирского, лично известно о моем знакомстве с его земляком Бесо Ломинадзе.
Далее Влодзимирский мне сказал, что я должен написать свои показания о том, что мне известно, что Ломинадзе находился в очень близкой и тесной связи с Микояном Анастасом Ивановичем — членом Политбюро ЦК ВКП(б), что, когда Ломинадзе был снят с работы секретаря Закавказского крайкома ВКП(б) за связь с Сырцовым по антипартийному право-левацкому блоку, Микоян помогал ему и устроил его у себя в наркомате начальником Главного управления высших учебных заведений.
Далее Влодзимирский мне сказал, что нужно в показаниях подчеркнуть, что Микояну было известно, что Ломинадзе сохранял своих сторонников, устраивал их на работу в наркомате.
Влодзимирский потребовал от меня, чтобы в показаниях было особо указано, что мне известно со слов Ломинадзе, что Микоян сочувствовал ему и идейно был с ним близок.
По словам Влодзимирского, мои показания будут им переданы лично Берия и это даст возможность ему поставить вопрос о моем освобождении из-под ареста и использовании меня на чекистской работе.
Несмотря на все уговоры и обещания Влодзимирского меня освободить, я ему ответил, что мне ничего неизвестно о вражеской связи Ломинадзе с членом Политбюро Микояном, что я нахожусь под следствием уже третий год и сам никаких клеветнических показаний не давал и давать не буду. Влодзимирский, видя, что я не даю согласия клеветать на Микояна, перешел к угрозам. Я ему ответил, что я уже был в Лефортовской тюрьме два раза и что мне бояться нечего. Тогда Влодзимирский обещал перевести меня в другую тюрьму, пострашнее Лефортово, закончив разговор со мной угрозой: «Я тебе устрою такую жизнь, что ты и твои дети век меня будете помнить».
Свою угрозу перевести меня в другую тюрьму Влодзимирский реализовал, и после того как мне было объявлено об окончании следствия по моему делу, я был переведен в Сухановскую тюрьму, где один раз был избит и после этого отправлен в больницу Бутырской тюрьмы. В избиении меня Влодзимирский и следователь Иванов, который заканчивал мое дело, участия не принимали.
В апреле 1939 года меня допрашивал военный прокурор Коперник и следователь Иванов. После допроса на мой вопрос военный прокурор мне объявил, что мое дело заканчивается. В тот же день вечером меня вызвал к себе в кабинет следователь Иванов, к которому зашел и Влодзимирский. Когда Иванов вышел за нитками, для того чтобы подшить мое дело, Влодзимирский мне сказал: «Так как вы находитесь под арестом и следствием свыше двух лет, не даете никаких показаний, сильно обозлились на НКВД, то мы не освободим вас, несмотря на то что прокурор согласен вас освободить».
Об этом заявлении Влодзимирского я написал в своей просьбе о пересмотре моего дела на имя Президиума 19-го партийного съезда 25 сентября 1952 года.
Я считаю, что Влодзимирский свою угрозу полностью осуществил и добился моего осуждения через Особое совещание НКВД СССР, постановлением которого в июне 1939 года я был осужден к 8 годам ИТЛ.
Сам Влодзимирский как подручный и ближайший сподвижник Берия сделал быструю карьеру от старшего лейтенанта в 1939 году до генерал-лейтенанта в 1945 году.
Мне известно, что после прихода Берия к руководству НКВД в 1938 году от арестованных требовали клеветнические показания и на других руководителей партии и правительства. В частности, в ноябре 1938 года, когда я содержался в Бутырской тюрьме, со мной в одной камере был молодой инженер-паровозник из аппарата НКПС СССР.
Вернувшись с допроса сильно избитым, он рассказал мне, что следователи требовали от него дать клеветнические показания против наркома путей сообщения Л. М. Кагановича, которого он лично знал и который к нему хорошо относился по работе. Таких показаний, несмотря на его избиение, он не дал и, желая покончить жизнь самоубийством, во время прогулки с разбегу стукнулся головой о тюремную стену После этого арестованного инженера я больше не встречал и не знаю о его судьбе, фамилии его я в настоящее время не помню.
Во время следствия по моему делу весной 1939 года меня вызывал к себе в кабинет майор госбезопасности Макаров. В его кабинете были комиссар госбезопасности 3 ранга Кобулов Б. 3. и еще несколько сотрудников. От меня Макаров и Кобулов требовали показа