о дела я узнал, что перед каждым расстрелом не кто-нибудь иной, а именно представитель 1 Спецотдела обязан лично фактически проверить наличие приговора или решения несудебной инстанции о расстреле, а в случае, если таковой отсутствует, он, представитель 1 Спецотдела, обязан не допускать расстрела. В данном случае это было особо обязательно для начальника 1 Спецотдела, так как (в отличие от существующего для таких случаев правила) прокурор при расстреле группы арестованных в Куйбышеве не присутствовал. Между тем Баштаков не имел на руках и не видел решений несудебных инстанций, а тем более приговоров о расстреле Локтионова, Штерна, Рычагова и других (в количестве 20 человек), но не только не запретил расстрел, а безоговорочно выполнил предписание Берия, допустив этим чудовищное беззаконие. И тем не менее он на свободе, а я оказался в этом без вины виноватым.
Таким образам, из приведенных и других подобных фактов очевидно, что следствие по моему делу шло не по линии установления объективной истины, а тенденциозно в направлении искусственного усугубления оценки моих действий только как преднамеренных, как вытекающих только из контрреволюционного умысла и только из преступной связи с Берия, Меркуловым и Кобуловым. Тогда как в действительности ни преступных связей, ни контрреволюционного умысла и умысла вообще в моих, хотя и преступных, действиях не было и быть не могло. Не имея никаких намерений умалить действительную свою вину перед партией, я заверяю Президиум Верховного Совета СССР, что я был безотказно послушным, но воистину слепым орудием в руках бывших руководителей НКВД, которые, являясь (как впоследствии оказалось) злейшими врагами партии и народа, использовали вслепую меня (как и многих других работников НКВД того периода) в осуществлении своих коварных черных замыслов. Преклоняясь перед авторитетным в то время именем Берия, я также безоговорочно, как и безрассудно, выполнял исходившие от него и от его сообщников указания о применении к арестованным мер физического воздействия для получения от них показаний, нисколько не вдаваясь в рассуждение о том, что это могло приводить и что (как теперь установлено) фактически приводило к фальсификации показаний и дел на честных, преданных партии, заслуженных людей. Вина моя в этом достаточно велика, и тем более потому, что мои и других следственных работников, хотя и слепые, неосмысленные и без всякого злого умысла действия объективно помогали истинным и злейшим врагам советского народа варварски расправляться со своими противниками и неугодными им людьми. За свою действительную вину перед партией я заслуживаю наказания, и сурового, но без всякого искусственного преувеличения моей роли, без приписывания мне того, в чем я не виновен.
В своем стремлении во что бы то ни стало создать видимость моей «исключительной близости» к бывшим руководителям НКВД, обвинитель на суде не раз цитировал дававшиеся мне Кобуловым и Влодзимирским характеристики, в которых указывалось, в частности, что я провел ряд важных дел. При этом обвинитель подчеркивал, что теперь все эти дела признаны сфальсифицированными. Это факт. Но ведь фактом является и то, что аналогичные и подобные характеристики за проведенные такие же дела давались всем следственным работникам того периода (а их было, пожалуй, более трехсот). Страшная беда в том именно и заключается, что враг народа Берия сумел обманом и коварством в той или иной степени использовать в своих целях очень многих работников НКВД, но они (в том числе и я) тогда не понимали того, что своими действиями совершали грязное, преступное дело.
Ни в ходе предварительного следствия, ни на суде вовсе не принимались во внимание важные обстоятельства, свидетельствующие о том, что мои отношения с бывшим вражеским руководством НКВД не носили преступного характера. Факты говорят о том, что тех, с кем у Берия, Меркулова и Кобулова действительно была близкая или преступная связь, они держали подле себя и при себе. Тогда как меня еще в 1946 году, то есть 10 лет тому назад, Абакумов не без участия его покровителей (Берия, Кобулова и Меркулова) выдворил из центрального аппарата на периферию. Произошло вскоре после того, как я направил в адрес быв.[шего] в то время секретаря ЦК Кузнецова заявление об известных мне компрометировавших Абакумова с политической стороны сведений, которые были известны и Кобулову. Не исключено, что это мое заявление было передержано соответствующим подразделением МТБ и попало в руки к Абакумову. По указанию того же Абакумова я, будучи уже в Крыму, в 1948 году был переведен в неоперативный отдел, а затем в начале 1952 года и вовсе уволен из органов без пенсии.
Если бы моя связь с быв[шими] руководителями НКВД действительно носила преступный характер, они вряд ли допустили бы увольнение меня. Они наоборот старались бы держать меня при себе, чтобы использовать меня в своих злодейских целях. Однако, как всем известно, этого не было. В начале 1953 года Кобулов даже отказался принять и выслушать меня по поводу увольнения из органов без пенсии. Когда он возвратился на работу в МВД, я подавал на его имя заявление с просьбой о восстановлении меня на работе в МГБ, на это последовал отказ с мотивировкой «из-за отсутствия вакантных мест». Можно ли после этого утверждать, что я был близок к Кобулову и состоял с ним в преступной связи?
После перевода на периферию в 1946 году я в течение двух с половиной лет возглавлял в УМГБ Крымской области следственный отдел. В течение всего этого времени никаких нарушений социалистической законности я не допускал. Больше того, начальник УМГБ Кондаков всячески третировал меня за то, что я не допускал проведения необоснованных или недостаточно обоснованных арестов. Вскоре после приезда в Крым я написал в Москву рапорт о нарушениях и недостатках в следственной работе в УМГБ Крымской области. За это быв[ший] тогда начальник УМГБ Фокин лишил меня хлебной карточки.
Не только в период до середины 1937 года (когда я работал на периферии) я участвовал в борьбе с истинными врагами партии и народа. Будучи сотрудником центрального аппарата, я весной 1940 года примерно в течение двух месяцев находился с оперативной бригадой во Львове. Там была проведена нами большая работа по выявлению и разоблачению забрасывавшихся из-за кордона эмиссаров оуновской террористической организации. Дни и ночи (почти без отдыха) я непосредственно участвовал в операциях, причем постоянно с риском для жизни, так как у каждого оуновца было огнестрельное оружие. В результате проведенных с моим участием операций было выявлено и арестовано много заброшенных из-за кордона активных участников оуновской организации, изъято значительное количество пулеметов, винтовок, револьверов, пистолетов, гранат и боеприпасов. Была также обнаружена и изъята материальная база польской антисоветской организации в виде ценностей (большое количество бриллиантов, золотых, платиновых вещей) на сумму примерно до 15 миллионов рублей золотом. За эту работу бывший нарком Украины генерал Серов наградил меня и ряд других работников НКВД именными часами.
При моем участии был пойман и разоблачен пытавшийся бежать с женой за кордон Успенский.
В период Великой Отечественной войны я участвовал в следствии по делу вскрытой в Москве террористической организации «Возрождение России». Характерно, что все без исключения работники, принимавшие участие в агентурно-оперативной и следственной работе по этому делу, были по приказу награждены. Только я один был совершенно обойден. Это ли не свидетельствует о том, что быв[шие] руководители НКВД относились ко мне хуже, чем к многим другим работникам наркомата?
Также в период Великой Отечественной войны я участвовал в выявлении и предотвращении подготавливавшегося в гор. Орске Чкаловской области вооруженного восстания против советской власти. Проводились с моим участием и многие другие операции и дела против истинных врагов партии и советского народа.
Несмотря на большую мою вину перед партией, я не окончательно потерянный для своей Советской Родины человек и могу еще быть полезен.
Я убедительно прошу Президиум Верховного Совета СССР о пощаде. Ходатайствую о проявлении величайшего милосердия в честь XX съезда великой партии о помиловании меня. Ради ни в чем неповинных моих детей, старушки-матери и жены я умоляю Президиум Верховного Совета СССР сохранить мне жизнь, для того чтобы я мог употребить свои силы на частичное хотя бы искупление самоотверженным трудом в любых условиях своей вины перед партией и народом.
Очень прошу пожалеть моих ни в чем неповинных детей ради их будущего, ради возможности участия их в строительстве вместе со всем советским народом коммунистического общества. Еще и еще раз убедительно ходатайствую о помиловании. Прошу сохранить мне жизнь, и я трудом докажу, что не был и не являюсь врагом партии и народа, каждая минута жизни будет безраздельно отдана мною честному и безупречному служению делу и интересам великого Советского Союза.
Родос
28 февраля 1956 г.
Верно: [п.п.] [подпись неразборчива]
п. 53 экз.
ЛП-2004
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 479. Л. 26–41. Копия. Машинопись
№ 1.199
Постановление Президиума ЦК КПСС от 4 мая 1956 г. об исключении Н. И. Крайнова из членов КПСС и лишении его воинского звания — генерал-майор
Совершенно секретно
Подлежит возврату не позже
чем в 7-дневный срок в Канцелярию Президиума ЦК КПСС
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Коммунистическая Партия Советского Союза,
ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ
№ П14/1
Тт. Суслову, Швернику, Громову, Коробову; Московскому обкому КПСС, Московскому горкому КПСС
Выписка из протокола № 14 заседания Президиума ЦК КПСС от 4 мая 1956 г.
Решение Комитета партийного контроля при ЦК КПСС по делу Крайнова Н. И.
Утвердить следующее решение Комитета партийного контроля при ЦК КПСС:
«1. Учитывая, что Крайнов Н. И., работая в 1937–1938 гг. заместителем начальника отделения экономического отдела Управления НКВД Московской области, нарушал советскую социалистическую законность, вымогал путем незаконного ведения следствия вымышленные показания от подследственных, фальсифицировал дела на работников Московского электрозавода (Петровский), завода «Динамо» (Жуков) и других, по которым было необоснованно осуждено большое количество ни в чем не повинных руководящих работников, — исключить Крайнова Н. И. из членов КПСС.