рез него — с фронтами. Что делал Берия в Тегеране, мне неизвестно, но я знаю, что он участия в работе конференции не принимал. У меня с ним никаких дел не было как в Тегеране, так и в дальнейшем до конца войны. Иногда Берия звонил мне как начальнику оперативного управления и спрашивал обстановку на фронтах, которая ему и докладывалась как члену правительства. Однажды он по телефону дал мне указание послать в МВД Мамулову справку, если не ошибаюсь, касающуюся работы группы, которая была с ним в Закавказье в 1942 году. Справка эта была нужна для получения медалей за оборону Закавказья.
Говоря о медалях за оборону Закавказья, следует обратить внимание на такой факт. Непонятно, почему медали за оборону Закавказья нам в Генштаб были присланы не из Президиума Верховного Совета, а из МВД, и грамоты к этим медалям были подписаны Берия. Я не знаю, каков был порядок выдачи этих медалей в войсках, но тогда в Генштаб эти медали были присланы из МВД с грамотами за подписью Берия. Может, эти грамоты выдавались им тем, кто с ним ездил?
В бытность мою начальником Генштаба с конца 1948 года по июнь 1952 года отношения с Берия были те же, что и раньше, т. е. видел я его при докладах у товарища Сталина или на заседании Президиума Совета министров. Лично у него в кабинете за это время был один раз, когда докладывал ему основные вопросы мобилизационного плана Советской армии, которые по указанию товарища Сталина докладывались мною лично каждому члену Политбюро. Со стороны Берия при этом докладе был один вопрос — что это, план войны или нет. Я ответил, что это план отмобилизования существующей армии. Больше никаких вопросов он не задавал, и весь мой доклад длился около 10 минут, не больше. За период пребывания меня в должности начальника Генштаба Берия звонил мне по телефону не чаще 2–3 раз в год по тем или иным вопросам справочного характера, точно ответить затрудняюсь, т. к. не помню. Года два или три подряд за этот период, помню, что он по телефону давал задание подработать совместно с министерствами угольной и нефтяной промышленности вопрос об освобождении угольщиков и нефтяников от очередных призывов в армию. Эти задания выполнялись Главным оргуправлением Генштаба и представлялись в Совет министров на утверждение. Иногда при своих обращениях ко мне по телефону Берия спрашивал, как идут дела в министерстве. Я ему обычно отвечал «все в порядке» или «удовлетворительно», иногда говорил, что у нас имеются нерешенные вопросы, в надежде, что он нам поможет решить их. Но его, видимо, мало интересовало, решаются наши вопросы или нет, т. к. после моего такого ответа он обычно, не давая никаких советов или указаний, клал телефонную трубку.
Примерно, в конце мая 1952 года Берия позвонил мне по телефону и, не задавая других вопросов, спросил, как идут дела в министерстве. Я ответил примерно так, что в делах Генштаба и министерства, особенно после ареста т. Яковлева, есть трудности, которые заключаются в том, что многие вопросы не решаются, возвращаются обратно, многие наши предложения не принимаются. Он спросил, где не решаются вопросы. Я ответил, что ряд вопросов представлен товарищу Сталину, большинство же вопросов находится в Совете министров и в Бюро по военным и военно-промышленным вопросам. Какие где находятся вопросы, я не перечислял, а он не спрашивал.
После такого ответа Берия сказал, напишите об этом товарищу Сталину и особо подчеркните, что Ваши вопросы не решаются в Бюро по военным и военно-промышленным вопросам. Я ему ответил, что нами уже подготавливается доклад товарищу Сталину о положении дел в министерстве и будет ему в ближайшее время представлен.
Следует доложить, что в этот день или накануне этого дня министр тов. Василевский А. М. и я как начальник Генштаба решили представить товарищу Сталину доклад, в котором указать, какие основные вопросы у нас не решаются, и хотели просить товарища Сталина помочь нам. До этого мы с маршалом Василевским не один раз обсуждали, как нам быть, составляли перечни нерешенных вопросов, которые он брал с собой при поездках в Совет министров, а потом решили, как я уже доложил, написать письмо товарищу Сталину. Об этом я и сказал Берия. После моего ответа Берия сказал, представляйте доклад товарищу Сталину, и еще раз подчеркнул, что особо остро нужно сказать о том, что наши вопросы не решаются в Бюро по военным вопросам. На этом разговор закончился.
На второй или третий день после этого я был отвезен в больницу на операцию, а по выходе оттуда уже не приступал к работе, т. к. был освобожден от должности начальника Генштаба. Таким образом, при мне указанный доклад так и не был представлен товарищу Сталину Представлялся ли он после, не знаю. Я убыл на новую должность в Группу советских войск в Германии.
После прибытия из Германии обратно в Генштаб, в марте 1953 года, имел с Берия один разговор по телефону в конце мая месяца. Он мне позвонил и спросил, могу ли я подобрать в Генштабе или в академиях двух офицеров, одного, который хорошо знал бы ход Отечественной войны, и второго, который мог бы хорошо обосновать события войны с политической точки зрения. Я ответил, что, безусловно, такие офицеры есть у нас, и они будут подобраны. Он сказал, что вскоре позвонит и спросит, кто подобран. Для какой цели нужны эти офицеры, Берия не сказал, а я постеснялся спросить. По этому вопросу мною было дано задание начальнику Военно-научного управления тов. Покровскому и начальнику Военно-исторического отдела тов. Платонову, которые подобрали и рекомендовали мне 4–5 человек, которых я взял себе на заметку, но Берия больше не звонил и эти кандидаты ему доложены не были.
Кроме изложенного мной выше никаких поручений Берия я не выполнял и от него никаких заданий не получал. Никогда Берия меня не спрашивал о характеристике тех или иных руководителей военного министерства или других лиц. Никогда, ни разу, ни устно, ни письменно я не докладывал Берия какие-либо факты, касающиеся работы того или иного руководителя военного министерства или другого лица.
Почему я докладывал Берия по изложенным выше вопросам? Потому что он был одним из руководителей партии и правительства. Я знал, какое он занимает положение, и не мог не докладывать ему, когда он меня спрашивал. Никто не мог отказаться от доклада ему по любому вопросу, который он мог спросить.
О трудностях в министерстве весной 1952 года, т. е. о том, что у нас не решались некоторые вопросы, докладывал ему потому, что считал, что он может оказать помощь министерству, но и опять-таки докладывал ему не специально, а отвечал на его вопросы.
Я, как и все коммунисты, считал и сейчас считаю, что о недостатках и трудностях в работе я обязан докладывать, кому положено, а тем более руководящим деятелям партии и правительства и не замазывать недостатки. Так учит нас партия.
Вопросы Берия ко мне не носили какого-то особо секретного или доверительного характера, и я, конечно, как и все, не мог тогда и думать, что свои вопросы, как видимо и все свои деяния, он использовал в своих корыстных целях. Видимо, рекомендуя написать указанное мной письмо товарищу Сталину, он преследовал какие-то свои цели, а вовсе делал это не из желания помочь министерству. Я не могу считать себя каким-то секретным осведомителем Берия, потому что, как я уже доложил выше, ни устно, ни письменно не докладывал ему ничего, кроме служебных вопросов, как начальник Генерального штаба. Нельзя же это рассматривать как сведения специального осведомителя.
В бытность мою начальником Генерального штаба со мной разговаривали по телефону и другие члены Политбюро и руководители правительства, и в том числе товарищ Сталин. Я выполнял и обязан был всегда выполнять все их указания, и обязан давать ответы на любые их вопросы. Это ясно каждому.
Мне говорят, почему я не докладывал министру о своих разговорах с Берия? Не докладывал потому, что разговоры с ним не носили принципиального характера и были очень редки. Я не докладывал министру, если мог сам решить, о разговорах по телефону и с другими членами правительства, т. к. обычно у меня спрашивали какую-либо справку, и эти разговоры также не были принципиальными, так как известно, что важные и принципиальные вопросы у нас по телефону не решаются, да, кроме того, по важным вопросам звонили министру, а не мне. Только про каждый разговор с товарищем Сталиным немедленно докладывалось министру, но такие разговоры были чрезвычайно редки.
Во всяком случае, у меня не было и в мыслях скрывать о своих разговорах с Берия, т. к. он был таким человеком, указания которого всеми беспрекословно выполнялись и их скрывать было нечего.
Товарищ Булганин Н. А. сказал мне, что якобы я через Берия докладывал товарищу Сталину разные сплетни на некоторых руководящих военных лиц. Я не делал этого, и мне больно и обидно было это слышать, я не такой низкий и бесчестный человек. Возможно, что этот мерзавец Берия, не гнушавшийся ничем и не считавшийся ни с кем, в разговоре с товарищем Сталиным, опорочивая и возводя клевету на отдельных военных руководителей, мог для убедительности ссылаться на меня, зная, что товарищ Сталин длительное время относился ко мне с доверием.
О том, что Берия мог использовать мое имя в своих грязных интригах, свидетельствует хотя может быть и маловажный, но показательный факт. Совсем недавно, в апреле или мае этого года, товарищ Булганин Н. А. сказал мне, что в разговоре с ним Берия сообщил ему, что в Генштабе нет доклада из Кореи от тов. Разуваева по вопросам, связанным с применением американцами бактериологического оружия, и что якобы о том, что такого доклада нет, ему сказал Штеменко. Я тогда же доложил маршалу товарищу Булганину Н. А., что никакого разговора по этому вопросу у меня с Берия никогда не было, очевидно, это какая-то ошибка. Зачем в данном случае этому подлецу Берия потребовалось ссылаться на меня, когда я с ним об этом не говорил ни слова, очевидно для подтверждения своих каких-то доказательств. Почему он не мог сделать то же самое в разговорах с товарищем Сталиным.