Однако я полагал, что история с моим уходом из МГБ доставила Берия ряд неприятных моментов. Берия сам говорил мне, что из-за меня он имел от товарища Сталина много неприятностей. И хотя, как было сказано выше, Берия в период приемки и сдачи дел МГБ занимал не очень благожелательную ко мне позицию, тем не менее, находясь в Румынии в 1946 году, вдали от Родины, под влиянием минуты я написал ему под Новый год теплое, несколько «литературное» письмо, полагая, что оно несколько сгладит оставшийся у Берия, возможно, неприятный осадок от всего этого дела. Мне теперь стыдно за это письмо, я краснею от внутреннего негодования на себя, вспоминая, какие теплые слова я адресовал Берия, этому авантюристу и проходимцу, который, видимо, смеялся в душе, читая лирические излияния человека, к которому у него, вероятно, уже давно не было никакого человеческого чувства.
Отчуждение и безразличие Берия ко мне я заметил сам, когда вернулся из-за границы, но я по-прежнему неправильно анализировал положение. Мне казалось, что в связи со мной у Берия создалась сложная ситуация с Абакумовым.
Абакумов, я точно знал, ненавидел меня и писал на меня товарищу Сталину и в ЦК кляузы, которые, однако, не достигали поставленных Абакумовым целей, так как при проверке оказывались лживыми.
Берия же, как я полагал, тогда считал, что если Абакумову удастся скомпрометировать меня, то в какой-то мере косвенно будет в глазах товарища Сталина скомпрометирован и Берия, и потому неоднократно уговаривал меня «не портить отношений с Абакумовым, звонить ему, поддерживать с ним связь».
Считая Абакумова мерзавцем и карьеристом, рискуя оказаться жертвой какой-либо удачной провокации со стороны Абакумова, я все-таки не хотел следовать совету Берия, а года два даже не подавал Абакумову руки.
С 1946 года, после моего назначения в Главсовзагранимущество, я, по-моему, окончательно перестал быть нужным Берия и видел его, за редким исключением, только на заседаниях Совета министров СССР.
Можно привести ряд фактов, когда Берия демонстративно игнорировал меня, особенно если при этом присутствовал Абакумов. Что же, это было в характере Берия и меня нисколько не удивляло!
В 1948 году, узнав об очередной кляузе Абакумова, я хотел поговорить о ней с Берия и пришел к нему в приемную, но он меня не принял, передав через секретаря, что вызовет сам и, конечно, не вызвал, как я и ожидал.
Приступив к работе после первого инфаркта в прошлом году, я как-то снова зашел в приемную Берия. Однако он опять меня не принял, хотя у него никого не было. К этому времени Абакумов был уже арестован, и потому отказ Берия принять меня показался мне просто обидным, и я немедленно ушел из его приемной. Не хочет видеть меня, думал я, ну, что ж, его дело! Не он один меня знает!
Хотя товарищ Сталин, как известно, сам поставил вопрос о моем освобождении из МГБ, я знал, что товарищ Сталин продолжает доверять мне. А доверие товарища Сталина было для меня, как и для каждого из нас, — все! Знал я об этом из целого ряда фактов. Так, вскоре после моего назначения в Главсовзагранимущество на одном из дипломатических приемов Власик по секрету передал мне, что в случайном разговоре с ним товарищ Сталин прямо заявил ему о том, что он мне доверяет.
В мае 1947 года, представленный товарищем] Микояном, я был утвержден товарищем Сталиным в качестве начальника Главного управления советским имуществом за границей.
Кажется, в следующем, 1948 году, был случай, когда тов. Молотов вызвал меня и сказал, что намечается создание Министерства советского имущества за границей, и спросил, согласен ли я занять пост министра в этом министерстве. Я понимал, что предложение было сделано по указанию товарища Сталина.
В феврале 1949 года, как известно, по инициативе товарища Сталина Совет министров СССР принял постановление об одобрении моего доклада о работе Главсовзагранимущества за 1948 год.
Затем в 1950 году именно товарищ Сталин назвал меня как кандидата на должность министра Госконтроля СССР. И я определенно знал, что всем этим действиям товарища Сталина по отношению ко мне Берия не только не способствовал, но, может быть, даже противодействовал им.
Я чувствовал себя почти реабилитированным после освобождения от работы в МГБ в 1946 году. Последующий арест Абакумова показал, что я был прав, когда в ответ на кляузы Абакумова писал о нем товарищу Сталину как о личности подозрительной.
Неожиданно товарищ Сталин скончался. Я только за месяц до этого приступил к работе после второго инфаркта, и мне тяжело было перенести этот удар. Я всегда считал, что умру раньше товарища Сталина.
Накануне похорон товарища Сталина Берия неожиданно позвонил мне на квартиру (что он не делал уже лет восемь), расспросил о здоровье и просил приехать к нему в Кремль.
У него в кабинете я нашел Мамулова, Людвигова, Ордынцева, позже пришел тов. Поспелов. Оказывается, надо было принять участие в редактировании уже подготовленной речи Берия на похоронах товарища Сталина. Во время нашей общей работы над речью, что продолжалось часов 8, я обратил внимание на настроение Берия. Берия был весел, шутил и смеялся, казался окрыленным чем-то. Я был подавлен смертью товарища Сталина и не мог себе представить, что в эти дни можно вести себя так весело и непринужденно.
Теперь, в свете нам известного о преступных действиях Берия, я делаю вывод, что Берия не только по-настоящему не любил товарища Сталина как вождя, друга и учителя, но, вероятно, даже ждал его смерти (разумеется, в последние годы), чтобы развернуть свою преступную деятельность. Это, конечно, стало мне ясно сейчас, но тогда я объяснял поведение Берия его умением держать в руках свои нервы, как и подобает настоящему государственному деятелю.
Несколько дней спустя я даже счел своим долгом предложить Берия свои услуги для работы в МВД, так как полагал, что в связи со смертью товарища Сталина международная и внутренняя обстановка может потребовать усиления работы МВД, мои знания и опыт в этой области могут пригодиться, и я окажусь полезным Берия в этой работе, хотя, признаюсь, работа в МВД меня уже мало привлекала, тем более в сравнении с самостоятельной работой в Госконтроле. Однако Берия отклонил мое предложение, очевидно, как я теперь полагаю, считая, что я не пригожусь для тех целей, которые он намечал себе тогда, беря в свои руки МВД. В тот день я виделся с Берия в последний раз.
Когда в мае месяце т. г. я дважды просил у него по телефону приема, он сказал мне, и неожиданно довольно сухо, что сам мне позвонит — обычный прием, когда люди не хотят принять человека.
Можно было бы в заключение сказать здесь о некоторых возникших у меня соображениях в связи с необычайной активной деятельностью, которую Берия развил после кончины товарища Сталина, сказать о его не желании иметь главного контролера по МВД и брошенной им во время обсуждения этого вопроса на Президиуме Совмина фразе: «Что они (т. е. Госконтроль) могут проверять в МВД, сперва их самих надо проверить!», что доказывает, что он не желал иметь никакого контроля над собой, даже ограниченного узкими рамками финансово-хозяйственной деятельности.
Но я полагаю, что эти соображения в настоящее время уже не имеют значения.
Хотя Вы, тов. Хрущев, сказали мне 11 июля т. г., что мне не инкриминируется моя близость в прошлом к Берия, я все же счел необходимым рассказать здесь, когда и как эта близость возникла, в чем она заключалась и как развивалась на различных этапах моих отношений с Берия.
Отрицательные черты характера Берия, о которых я выше говорил, были мне, конечно, известны, но я никогда не подозревал Берия в политической нечестности и не думал о том, что он может оказаться врагом партии и народа, авантюристом худшего пошиба, буржуазным перерожденцем и агентом международного империализма. И, однако, это теперь непреложный факт, убедительно доказанный в докладе товарища Маленкова на Пленуме ЦК КПСС и в выступлениях членов Президиума ЦК.
Думая о том, что произошло, хочется проклясть день и час моего знакомства с Берия, с этим авантюристом, врагом партии и народа, своим преступлением запятнавшим биографии десятков и сотен честных людей, которые волею сложившейся обстановки были когда-то в какой-то степени близки к нему.
Я хочу сказать одновременно Президиуму ЦК нашей партии, что на протяжении всей моей сознательной жизни я был чист перед партией, Родиной, перед товарищем Сталиным и теперь также чист перед нынешним руководством Центрального комитета нашей партии.
[п.п.] В. Меркулов
23 июля 1953 г.
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 465. Л. 1-28 Подлинник. Машинопись.
№ 1.42
Копия протокола допроса Л. П. Берия от 23 июля 1953 г.
Совершенно секретно
Товарищу Маленкову Г. М.
Представляю копию протокола допроса обвиняемого Берия Лаврентия Павловича от 23 июля 1953 года.
Приложение: на 8 листах.
[п.п.] Р. Руденко
23 июля 1953 года
№ 73/ссов
Протокол допроса
1953 года, июля 23 дня, генеральный прокурор Союза ССР Руденко допросил обвиняемого
Берия Лаврентия Павловича (анкетные данные в деле имеются).
Допрос начат в 13 часов 15 мин.
ВОПРОС: Фамилия Белахов вам известна?
ОТВЕТ: Я его лично не знаю, но от Кобулова мне известно, что Белахов проходил по какому-то делу.
ВОПРОС: Когда и в связи с чем был арестован Белахов?
ОТВЕТ: Точно не припоминаю обстоятельств в связи с чем был арестован Белахов. Об этом, может быть, знает Кобулов.
ВОПРОС: Вам известно, какие незаконные методы применялись Кобуловым и подчиненными ему следователями при допросах Белахова, чтобы вынудить у него нужные вам показания?
ОТВЕТ: Я ничего не знаю.
ВОПРОС: Оглашаю вам показания Белахова:
«С первого же дня ареста меня нещадно избивали по 3–4 раза в день и даже в выходные дни. Избивали резиновыми палками, стальными пружинами и линейками, били по половым частям. Я терял сознание. Прижигали меня горячими папиросами, обливали водой, приводили в чувство и снова били. Потом перевязывали в амбулатории, бросали в карцер и на следующий день снова избивали.