ВОПРОС: А вы лично не имели отношения к аресту Кедрова И. М. и Голубева В. П.?
ОТВЕТ: В отношении Кедрова И. М., которого я совсем не помню, я ничего сказать в ответ на заданный вопрос не могу. Что касается Голубева, то имел ли я отношение к его аресту — я не помню.
ВОПРОС: Вам предъявляется ордер на арест Кедрова И. М. от 20 февраля 1939 года, подписанный вами. Вы признаете это?
ОТВЕТ: Да, этого я не отрицаю. Ордер на арест Кедрова был подписан мною.
ВОПРОС: Объясните, почему арест Кедрова И. М. был произведен вами без санкции прокурора и только через три месяца, в мае 1939 года, была получена санкция прокурора на содержание Кедрова И. М. под стражей?
ОТВЕТ: Ознакомившись с материалами архивного следственного дела № 975036 по обвинению Кедрова И. М., я подтверждаю, что в нем на листе 1 имеется подписанный мной от 20 февраля, и на листе 2 — постановление об избрании меры пресечения Кедрову, санкционированное прокурором 16 мая 1939 года. Я не могу припомнить обстоятельства, при которых мною был подписан ордер на арест Кедрова, и потому не могу ответить на этот вопрос, но, очевидно, здесь было допущено мной нарушение закона. Судя по предъявленному мне архивно-следственному делу, должно быть еще агентурное дело на Кедрова, Голубева и Батурину. Возможно, из него можно установить основания для ареста Кедрова.
ВОПРОС: Вы что же, предполагаете, что в этом агентурном деле может быть санкция прокурора на арест Кедрова, которая была дана вам в феврале 1939 года, т. е. до подписания вами ордера на арест?
ОТВЕТ: Конечно, санкции прокурора в этом агентурном деле быть не может, но не имея никаких материалов, я не мог выписать ордера на арест, да еще сотрудника НКВД.
ВОПРОС: Значит, вы признаете, что грубо нарушили закон в отношении Кедрова, арестовав его без санкции прокурора?
ОТВЕТ: Да, закон был нарушен, но потом, спустя три месяца, санкция на содержание Кедрова под стражей была получена.
ВОПРОС: Какими материалами вы располагали в отношении Кедрова И. М. к моменту его ареста?
ОТВЕТ: Я сейчас не помню, какими материалами в отношении Кедрова я располагал к моменту его ареста. Они, очевидно, имелись в его агентурном деле.
ВОПРОС: Вы ознакомились с материалами архивно-следственного дела на Кедрова И. М. Есть ли в этом следственном деле какие-либо материалы о преступной деятельности Кедрова, добытые до 20 февраля 1939 г., т. е. до момента ареста Кедрова?
ОТВЕТ: В следственном деле таких материалов нет.
ВОПРОС: Вам предъявляется ордер на арест Голубева В. П. от 20 февраля 1939 г., подписанный вами. Вы признаете это?
ОТВЕТ: Да, признаю. Ордер на арест Голубева В. П. от 20 февраля 1939 года был подписан мной.
ВОПРОС: Голубев также был арестован вами без санкции прокурора и эта санкция на содержание его под стражей от прокурора была получена спустя три месяца?
ОТВЕТ: Как видно из дела — также.
ВОПРОС: Значит, и в отношении Голубева было допущено вами грубое нарушение закона?
ОТВЕТ: Да.
ВОПРОС: Из материалов архивно-следственного дела Голубева, предъявленного вам для ознакомления, видно, что никаких материалов о преступной деятельности Голубева до 20 февраля 1939 г., т. е. до момента его ареста — собрано не было. На основании чего же был арестован Голубев?
ОТВЕТ: В деле действительно таких материалов нет. Очевидно, материалы, послужившие основанием для ареста Голубева, так же, как и в отношении Кедрова, имелись в агентурном деле на них. Следует при этом иметь в виду, что Кедров И. М. и Голубев В. П. фактически проходят по одному делу.
ВОПРОС: Кто вел следствие по делам Кедрова И. М. и Голубева В. ГГ?
ОТВЕТ: Как видно из дел, с которыми я ознакомился, следствие по делам Кедрова и Голубева вели Мешик и Либензон, а руководил ими Кобулов Богдан.
ВОПРОС: В этот период времени Кобулов Б. подчинялся вам как первому заместителю наркома внутренних дел СССР?
ОТВЕТ: Да, конечно.
ВОПРОС: Вы предложили Кобулову и Мешик искусственно создать уголовное дело против Голубева и Кедрова И. М.?
ОТВЕТ: Нет, конечно.
ВОПРОС: Вы сами верите в то, что Кедров И. М. и Голубев были немецкими шпионами?
ОТВЕТ: Беглый просмотр архивно-следственных дел Кедрова и Голубева дает основание сказать, что вряд ли они были немецкими шпионами.
ВОПРОС: Разве не абсурдным было утверждение следствия о том, что якобы Кедров И. М. получил от германской разведки задание написать заявление в ЦК ВКП(б) о преступлениях Берия?
ОТВЕТ: Да, такое обвинение и неправдоподобно, и абсурдно.
ВОПРОС: Но ведь Кедров и Голубев, как это видно из их первых протоколов допроса после ареста, были арестованы в связи с обвинением их в том, что они направили заявление в ЦК ВКП(б), в котором указывали о преступных действиях вновь назначенного наркома внутренних дел СССР Берия Л. П. Как же вы могли дать указание об аресте Кедрова И. М. и Голубева?
ОТВЕТ: Я уже сказал, что не помню, какие у меня были тогда основания для ареста Кедрова И. М. и Голубева. Возможно, они находятся в их агентурном деле.
ВОПРОС: Теперь расскажите о судьбе отца Кедрова — Кедрова Михаила Сергеевича. Вспомнили вы теперь о деле Кедрова М. С.?
ОТВЕТ: Нет, не вспомнил.
ВОПРОС: Вам предоставляется возможность ознакомиться с материалами архивно-следственного дела № 100219 и агентурного дела на Кедрова М. С. Вы имели отношение к следствию по этому деду?
ОТВЕТ: Я этого не помню, но думаю, что не имел отношения к следствию по этому делу, так как уже беглый просмотр дела говорит о его исключительно безобразном характере, и я бы, наверное, его помнил.
ВОПРОС: Вам известно, что следствие по делу М. С. Кедрова велось с применением незаконных приемов следствия?
ОТВЕТ: Мне неизвестно, так как этого дела, как я уже показал, я не могу вспомнить. Об этом мне стало известно сейчас при ознакомлении с агентурным делом.
ВОПРОС: Вам оглашается выдержка из показаний Кедрова М. С.:
«Затем начались непрерывные, в течение 22 часов в сутки, безмолвные «допросы» с предложением «давать показания», и несколько суток подобных «допросов» уже совершенно расшатывало нервную систему и создавало полное безволие и готовность сознаться в преступлениях, если таковые на самом деле не были совершены арестованным.
Я не буду приводить всех мер воздействия, применявшихся ко мне в Сухановской тюрьме. Спустя 25 дней, т. е. 9 мая, я был переведен в Лефортовскую тюрьму.
Меры воздействия в этой тюрьме не только не были ослаблены, но усилились и приняли еще больший издевательский характер. Меня часами заставляли стоять в кабинете следователей в безмолвии, навытяжку, в то время как один следователь ложился спать, а другой сидел за столом в ожидании, когда я начну давать показания о моей «шпионской» и «агентурной» работе. Отвратительные издевательства проделывал надо мной в особенности гражданин] Либенсон. Он тряс меня за шиворот и сталкивал со стула, ставил меня, как мальчишку, в угол носом, хватал за бороду, рвал мою гимнастерку и, когда я пробовал отводить его руку, он, грозя мне пальцем, как собаке, говорил: «Тубо! Рукам волю не давай».
Когда в кабинет заходило несколько следователей, гражданин] Либенсон демонстрировал меня перед ними, как дрессированное животное: «Взгляните на эту харю! Шпик! Плюнуть хочется…» и т. д.
В начале июня, после отказа моего сознаться в преступлениях, которые я не совершал, и моего заявления, что я всегда был и остаюсь верным членом партии Ленина — Сталина, гражданин] Мешик отправил меня в карцер «за оскорбление партии», предупредив вместе с тем, что если я захочу давать показания, то буду немедленно возвращен к следователю. Это был не карцер, а форменный погреб, сырой, холодный, с замурованным наглухо окном. Пол совершенно мокрый, загаженный экскрементами.
Держать меня в подобном помещении и в одном нижнем белье после перенесенной мной тяжелой гангрены ноги являлось совершенно ненужной жестокостью, грозившей рецидивом и ампутацией ноги.
После нескольких часов сидения я был возвращен в кабинет (камеру) следователей, причем из-за дрожи во всем теле я не в силах был говорить, и мой общий вид свидетельствовал об ужасном впечатлении, произведенном на меня этой мерой воздействия. Но никакого другого выбора, как подтвердить свою невиновность, у меня не было. На следующий день я снова был вызван гражданином] Мешиком и после нескольких минут объяснений опять отправлен в карцер, теперь уже на двое суток…
Со 2–3 августа я был передан новому следователю гражданину] Албогачиеву. О циничности его высказываний я говорить не буду. В основном они сводились к тому, как и чем меня будут бить, если я в ближайшие же дни не дам показаний.
В первых же числах августа в кабинет, где работал следователь Адамов, вошел гражданин] Мешик. Он спросил, буду ли я давать показания и, получив ответ, что я невиновен, приказал мне встать со стула и принялся меня бить по лицу. Временами останавливался, повторяя свой вопрос, и, слыша тот же ответ, снова меня бил. Затем обратился к Адамову и сказал: «Хочешь, бей его», и Адамов подошел ко мне и тоже ударил меня по лицу».
Вы признаете, что применение подобных преступных методов ведения следствия является издевательством над социалистической законностью?
ОТВЕТ: Конечно, такие методы ведения следствия совершенно недопустимы.
ВОПРОС: Ознакомившись с материалами следственного дела Кедрова М. С., вы убедились в том, что Кедров М. С. Военной коллегией Верховного суда СССР 9 июля 1941 года был оправдан.
Вам предъявляется письмо председателя Верховного суда СССР от 30 августа 1941 года, адресованное вам, с отклонением вашего представления об отмене оправдательного приговора по делу Кедрова М. С.
Значит, вы обращались к председателю Верховного суда СССР с просьбой об отмене оправдательного приговора по этому делу
ОТВЕТ: Я не помню, писал ли я представление председателю Верховного суда СССР об отмене оправдательного приговора по д