А. М. Шуйский впервые появляется в разрядах в 1523/24 г. воеводой на Угре[256]. В сентябре-октябре 1531 г. он уже воевода правой руки передового полка в Нижнем Новгороде[257]. После долгого перерыва А. М. Шуйский упоминается в июне 1540 г. воеводой большого полка в Коломне[258]. Последняя запись о нём относится к 1542 г.: «Ондрей Михайлович Шуйский вскоре на службу не пришел»[259]. О его гибели официальная летопись сообщала: «Великий государь велел поимати (1543 г. — А. Ю.) первосоветника… князя Андрия Шюйскаго, и велел его передати псарем, и псари взяша и убиша его, влекуще к тюрьмам»[260]. Иван Михайлович Шуйский упоминается в разрядах с 1530/31 гг. В 1532 г. — он воевода на Угре. В феврале 1533 г. упомянут в числе гостей на свадьбе Андрея Старицкого. И. М. Шуйский вновь появляется в 1537/38 гг. воеводой большого полка на Угре.
После «совместного» упоминания братьев в июне 1531 г. Андрей и Иван на некоторое время исчезают из разряда. У Андрея этот промежуток растянулся надолго. Иван Шуйский появляется в феврале 1533 г., а затем, как и брат, пропадает из поля зрения. Вновь он упомянут в 1537/38 гг.
В майской разрядной росписи 1533 г., т. е. сразу после свадьбы Андрея Старицкого, имя И. М. Шуйского отсутствует[261]. Если верить данным официальной версии Летописца о том, что оба брата попали в опалу при Василии, а выпущены были из «поимания» в период правления Елены, то предполагать можно следующее: где-то в марте-апреле 1533 г. князья Шуйские оказались вновь в опале, а в начале декабря 1534 г. отпущены на свободу.
По летописцу Андрей Шуйский — злодей: «Мало побыв тако, паки мыслил ко князю Юрье отъехати, и не только отъехати, но и на великое княжение его подняти; а у князя сего на мысли не было, понеже бо крест целовал великому князю: како было ему изменити»[262].
Летописец начала царства был составлен в 1553–1555 гг. А. А. Зимин связывал создание летописи с именем А. Адашева[263]. Объясняя тенденцию Летописца в рассказе о «поимании» Юрия, А. А. Зимин, в частности, писал: «Оценка деятельности князя Юрия Ивановича объяснялась посмертной реабилитацией дмитровского князя в 50-х годах XVI в.»[264]
Ранее Н. Ф. Лавров высказал мнение, что Летописец был составлен вскоре после болезни Ивана Васильевича в 1553 г., поэтому политические настроения, проявившиеся в тот момент, были весьма сходными с настроениями в минуту воцарения Ивана Грозного[265].
При такой противоречивости источников трудно дать однозначную оценку событий (упрощая это, скажем, до схемы «заговора» удельной оппозиции против наследника)[266]. Единственный, намой взгляд, верный путь решения вопросов, естественно возникающих после прочтения диаметрально противоположных версий, лежит через реконструкцию общей картины происходивших событий. Использование в этом случае «здравой логики» не повлечёт за собой искажение действительности, так как оно является лишь способом объяснить то, что недоговаривает источник. Разумеется, такой путь ограничен кругом имеющихся источников.
Летописец далее рассказывает, что Андрей Шуйский «помыш-ляше злое православному христианству», сказал свой «совет» своему брату Борису Горбатому[267]. Этот совет заключался в том, что «посылает по него (А. Шуйского. — А. Ю.) князь Юрьи, и он к нему хочет отъехати»[268]. В тексте Летописца, где каждое слово оправдывает действия удельного князя Юрия, сообщение источника, что к Шуйскому кто-то явился от Юрия с предложением служить у него — важная деталь, проговорка источника.
Эта проговорка Летописца подтверждает сообщение рассказа Воскресенской летописи, что к Андрею Шуйскому приходил дьяк Третьяк Тишков. Можно считать бесспорным тот факт, что между Юрием и Андреем Шуйским были какие-то переговоры.
В тексте Летописца дословно цитируется то, что сказал А. Шуйский своему брату: «А здесе нам не служить и нам не выслужити, князь великий еще молод, а се слова носятся про князя Юрья. И только будет князь Юрьи на государстве, а мы к нему ранее отъедем, и мы у него тем выслужим»[269]. Борис Горбатый не захотел отъехать к князю Юрию и уговаривал Андрея Шуйского не совершать этого. Видя, что «неугоден явися совет его князю Борису», А. М. Шуйский донёс Елене Глинской на брата, сказав, что тот приходил к нему и звал ехать к Юрию, «а к нему хотят будто многие». При расследовании этого дела выяснилось, что А. М. Шуйский лгал, а его брат говорил правду.
Шуйского вновь посадили в тюрьму. По Воскресенской летописи это произошло И декабря[270]. В источниках утверждается, что разговор между А. М. Шуйским и дьяком Третьяком Тишковым шёл о переходе Шуйского на службу к Юрию. Однако Воскресенская летопись рисует Юрия явным крамольником, пренебрегшим крестным целованием. Причем, по этой летописи, Юрий приглашает к себе служить с расчётом, что ему удастся стать великим князем и он не забудет заслуги тех, кто перейдёт на его сторону. Не случайно поэтому дьяк Третьяк Тишков в разговоре с А. М. Шуйским объявляет «невольным» крестоцелование Юрия после смерти Василия[271].
По Летописцу, обвинение против Андрея Шуйского содержит тот же смысл, что и преступный умысел Юрия по Воскресенской летописи: Андрей зовёт своего брата Бориса Горбатого отъехать на службу к Юрию с тем, чтобы выслужиться перед будущим великим князем.
Посадив А. М. Шуйского в тюрьму, бояре требовали у великой княгини «поимати» князя Юрия. Елена, будучи в великой «кручине» по великому князю, сказала боярам: «Как будет пригоже, и вы так делайте». Бояре призадумались. В этой части летописного текста редактор Летописца яростно защищает удельного князя: «А у князя никоторого же помышления лихово не было». Наоборот: его бояре и дворяне советовали ему вернуться в Дмитров. По Москве ходили слухи, что Юрия собираются арестовать; это беспокоило дмитровских дворян. Но Юрий им отвечал: «И мне как крестное целование преступите. Готов есми по своей правде и умерети». Московские бояре, подумав, решили арестовать Юрия. Они сказали свою «думу» Елене. Великая княгиня ответила им: «То ведаете вы». И судьба Юрия была решена: его посадили в тюрьму, откуда он уже не вышел.
Летописец, как видно, пытается изобразить Юрия непричастным к делу А. М. Шуйского, Елену невинной в «поимании» князя Юрия. Эта политическая тенденция вполне соответствовала событиям после мая 1553 г.[272] Но так ли это? До нас дошла челобитная Ивана Яганова великому князю Ивану Васильевичу, из которой, между прочим, видно, что ещё при Василии осуществлялся тайный надзор за Юрием, его боярами, дворянами («И яз государю сказывал, а которые дети боарские княжь Юрьевы Ивановича приказывали и отцу твоему со мною великие, страшные, смертоносные дела, и яз государь, те все дела государю доносил»).
В челобитной Иван Яганов жалуется великому князю на несправедливое отношение к нему: за очередной донос его посадили в тюрьму — «и меня, и моего человека велели оковати и в заточенье посадити». При Василии он числился платным осведомителем — «и яз, государь, те все дела государю доносил, и отец твой меня за то ялся жаловати своим жалованьем…». После его смерти некоторое время он продолжал так же верно служить князю М. Л. Глинскому и И. Ю. Шигоне Поджогину[273].
Почему так резко изменилось отношение к тайному агенту? В достаточно завуалированной форме Иван Яганов рассказывает об этом так: «И ныне, государь, приказал ко мне княж Юрьев Иванович сын боярской Яков Мещеринов, который наперед того некоторыми делы отцу твоему служил… и язь, государь, то сказал Ивану Юрьевичу Шигоне; и Шигона молвил: "поеде к Якову, нечто будет у него которое дело государево поновилось, и ты и с Яковом ранее езди к Москве; и язь Якова и его службу скажу государю"; и приехал есми к Якову, и Яков мне которое дело сказал и язь, государь, часа того послал ко князю Михаилу и к Шигоне своего человека с грамотою, а велел тобе государю сказати, а сам поостался у Якова побыти, доведатись про то дело полных вестех; Иван Шигона моего человека к нам отпустил, а велел нам быти к Москве, и мы часа нарядились к Москве ехати, и ты, государь, по нас прислал своих детей боарских, велел нас Москве взяти. И здесь, государь, перед твоими бояры, Яков то дело с меня снял, что он мне сказывал, а слышел, сказывает, у княлс Юрьевых детей боарских; а которые речи Яков мне сказывал о Дмитровских делех, и язь тех речей список дал твоим боаром…»
Из челобитной Ивана Яганова видно, что кроме него в уделе был осведомителем и Яков Мещеринов[274]. «Некоторое дело», ради которого И. Яганов вместе с Я. Мещериновым уехали в деревню, означало, вероятно, что они вели какое-то наблюдение за дмитровскими детьми боярскими. С. М. Соловьев справедливо полагал, что этот донос вряд ли относился к замыслам Юрия, так как со времени смерти Василия до ареста Юрия прошло немного времени (всего около недели)[275]. К тому же Юрий из Москвы не выезжал, а в челобитной речь идёт о какой-то поездке, по всей видимости, в Дмитровский удел. Для нас важно, что руководство тайной слежкой за удельными князьями осуществлял князь М. Л. Глинский и тверской дворецкий И. Ю. Шигона Поджогин, лица очень влиятельные, близкие к семье умершего князя