В руках М. Л. Глинского и И. Ю. Шигоны Поджогина находился аппарат платных осведомителей, доставшийся им по наследству от Василия. Можно почти с уверенностью сказать, что то, о чём беседовали дмитровские дворяне, скоро становилось известно правительству Елены Глинской. Агентура доносчиков была направлена главным образом против удельных князей, и в особенности против Юрия[277]. Поэтому та атмосфера незнания и благородного выжидания, характерная для тенденции Летописца начала царства, не только не соответствует действительности, но и противоречит ей.
Иван Яганов, как считал С. М. Соловьев, был посажен в тюрьму за ложный донос. Отсюда история делает вывод, что это наказание за донос показывает, насколько правительство не было расположено верить всякому слуху «относительно удельных князей и что если оно решилось заключить Юрия, то имело на это основания». Советский историк И. И. Смирнов развил эту мысль С. М. Соловьева до логического завершения: «Поведение самого Юрия (которого пришлось приводить к присяге Ивану "заперши"), и действия его доверенных лиц, и поведение Шуйских с очевидностью указывали на готовящийся мятеж (если даже не придавать значения рассказу летописи о том, что планы мятежников были выданы самим Андреем Шуйским). Это заставило правительство принять решительные меры против заговорщиков»[278].
С. Б. Веселовский писал о двусмысленности в поведении удельного князя Юрия. При этом он отмечал: «Не одной великой княгине Елене, а всему московскому боярству следует приписать то, что князь Юрий непосредственно после смерти великого князя был посажен в тюрьму и умер "нужной смертью", а его удел как выморочный был присоединён к великому княжению»[279]. Мнения историков, как видно, разошлись. С. М. Каштанов считает правдоподобным сообщение Никоновской летописи о попытках А. М. Шуйского возвести Юрия на престол. По мнению Каштанова, Юрий строил планы по захвату престола и очень надеялся на скорейшую смерть великого князя[280]. Несколько иную позицию занимал А. А. Зимин, который считал, что «подавляющее большинство представителей боярской знати стремилось предотвратить сепаратистские тенденции, обнаруживающиеся в политике старицкого и дмитровского князей»[281]. Ещё С. М. Соловьев, а вслед за ним и Тихомиров обращали внимание на важный фактор, который необходимо учитывать при анализе событий «поимания» Юрия — краткость, быстрота, моментальность произошедшего[282]. Обе летописи сообщают, что арест А. М. Шуйского произошёл 11 декабря. По Вологодско-Пермской летописи, князя Юрия арестовали 12 декабря[283]. Некоторые источники отодвигают дату ареста Юрия на 9-й и 10-й день после смерти великого князя[284]. Однако вероятнее всего официальная датировка ареста дмитровского князя (11 декабря)[285].
А. М. Шуйский мог явиться в Москву сразу после смерти Василия, т. е. 4–5 декабря. О близкой кончине великого князя многие догадывались. Его болезнь, начавшаяся осенью на Волоке, уже тогда не оставляла почти никаких надежд. В. В. и И. В. Шуйские могли заблаговременно предупредить об этом своих сородичей и заранее договориться об их помиловании. Этот фактор необходимо учитывать при анализе событий[286].
Как уже указывалось, вторая опала на князей Шуйских произошла, вероятно, в марте-апреле 1533 г. Шуйские оказались в опале при Василии, а освобождены были по «печалованию» митрополита, бояр сразу же после смерти великого князя. Отъезд князей Шуйских произошёл в марте-апреле 1533 г., поэтому взятие поручной записи с князей Шуйских в 1528 г. не имеет отношения к этим событиям. Однако и здесь есть свои неувязки. Если бы отъезд князей Шуйских к Юрию состоялся в 1533 г., то в числе опальных наверняка был бы и сам Юрий. Этого, как известно, не произошло.
Не исключено также, что сам по себе отъезд не имел отношения к переходу князей Шуйских на службу к удельному князю. Как по Летописцу начала царства, так и по Воскресенской летописи, возможный отъезд А. М. Шуйского на службу к дмитровскому князю рассматривается через призму борьбы Юрия с наследником за власть и престол. Расчёт прост: бояре и дворяне великого князя переходят служить к Юрию, это подрывает силу великокняжеской власти; Юрий, став великим князем, жалует в первую очередь тех, кто перешёл к нему на службу в самом начале борьбы за власть. Именно в таком ключе Летописец передаёт речь А. М. Шуйского, обращённую к брату: «А здесе нам служить, и нам не выслужити, князь великий еще молод, а се слова носятся про князя Юрья. И только будет князь Юрьи на государьстве, а мы к нему ранее отъедем, и мы у него тем выслужим»[287]. В данном случае не важно, был этот разговор между братьями или нет. Для нас имеет значение другое — сознание современников, что такой вариант перехода на службу к Юрию мог быть выгодным для феодалов. Иной была политическая ситуация весной 1533 г. Никто ещё не мог знать, что осенью великий князь тяжело заболеет, а в декабре умрёт. Ничто не предвещало новой вспышки династического кризиса. Именно поэтому мне кажется сомнительным факт реального отъезда князей Шуйских к Юрию в 1533 г. Хотя официального запрещения переходить на службу к удельному князю не было и в докончании 1531 г. между Василием и Юрием, формально разрешался этот переход: «А бояром, и детем боярским, и слугам промеж нас вольным воля», такой отъезд был не только не выгодным для феодалов, но и опасным. Возможно, это был просто служебный визит в Дмитров, использованный врагами Шуйских для того, чтобы обвинить их в «отъезде».
Итак, возвратившись в Москву, князь А. М. Шуйский, как свидетельствует Летописец, «мало побыв», вновь решил попытать счастье — отъехать к Юрию. К А. М. Шуйскому действительно приходил дьяк Третьяк Тишков[288]. Можно только предполагать, о чём они говорили. Возможно, Юрий через дьяка хотел пригласить Шуйского служить у него. Правда, в этом случае Юрий слишком явно обнаружил свои намерения против наследника и правящей верхушки, так как обращался к человеку ещё недавно осуждённому за «отъезд» к нему и вернувшемуся из ссылки буквально несколько дней назад. Многолетняя борьба Юрия против Василия III, тайная и явная, надо думать, научила его осторожности. Визит Третьяка Тишкова к Андрею Шуйскому в этом смысле отличался большим риском.
Если, действительно, состоявшийся разговор Третьяка Тишкова с Андреем Шуйским касался перехода последнего на службу к Юрию, то, по крайней мере, странной покажется позиция А. М. Шуйского по Летописцу начала царства.
Только что вернувшийся из ссылки, прощённый правительством Елены, он не просто соглашается, но и активно призывает к этому своего брата Бориса Горбатого. По Воскресенской летописи А. М. Шуйский на предложение Третьяка Тишкова ответил демонстративным отказом. В рамках предполагаемого разговора версия Воскресенской летописи мне кажется более последовательной и здравой. Однако могло произойти и так, что обычной беседе, не имевшей целью (со стороны Юрия) открыто пригласить А. М. Шуйского к себе на службу, приписали в ходе расследования те мотивы, которыми оперирует Воскресенская летопись.
М. Н. Тихомиров предполагал, что «донос» на князя Юрия подал сын боярский сын Тишков. О нём известно, что в 1532 г. по приказу великого князя Василия III у «паробка» князя Юрия Афони Микитина сына Тишкова была отписана его вотчина с. Петровское в Горетовском стане Московского уезда за какое-то разбойное «дело»[289]. «Человек, замешанный в разбойном деле, и стал доносчиком» — так считал М. Н. Тихомиров[290]. Однако это неверно. В летописях речь идёт не о «паробке», который попал в опалу за разбойное дело, а о дьяке удельного князя Юрия. «Паробок» Афанасий Никитин Тишков был лишь однофамильцем дмитровского дьяка Ивана Третьяка Клементьева сына Тишкова.
Подытоживая сказанное об удельном князе Юрии Дмитровском, нужно ещё раз остановиться на его отношениях с Василием III. По словам А. М. Курбского, Василий III повелел «заповедающе жене своей и окаянным советником своим, скоро по смерти своей убити его (Юрия. — А. Ю.), яко и убиен есть»[291]. Написать об этом прямо, разумеется, Василий III не мог. Иначе звучат слова Курбского, когда становится известным, какую роль при малолетнем наследнике играли близкие родственники умершего великого князя. Юрий был отстранён от составления завещания, а значит, и не был опекуном.
Такая акция великого князя была расценена московским боярством и опекунами великого князя как знак, разрешающий расправу над Юрием.
Удельный князь, видимо, догадывался о грозящей ему опасности. Многие его дворяне советовали ему вернуться в Дмитров: «…а здесе тебе жить, и нас слухы доходят, кое, государь, тебе быти одноконешно пойману», — говорили они[292]. Летопись изображает Юрия как человека верного и преданного великому князю, «…и мне как крестное целование преступити? — спрашивает Юрий, — готов есми по своей правде и умереть». Однако Юрию в этот момент нельзя было выезжать из Москвы: по обычаю нужно было дождаться «сороковин», т. е. сорокового дня после смерти Василия. Отъезд Юрия из столицы рассматривался бы как враждебный акт, означал бы начало открытой борьбы, к которой он, видимо, не чувствовал себя готовым.