[419]. Однако вместо этого Андрея Ивановича «почтили», как и прежних братьев умершего великого князя, придав дополнительно лишь кубки, шубы, коней.
В Летописце о «вотчинах» ни слова. Вина Андрея рассматривается несколько иначе: «лихие» люди начали клеветать ему на великого князя и его мать, будто те хотят «поймать» его. В Москве же они наговаривали на Андрея, что он хочет бежать. Причины «замятии», таким образом, по Летописцу, выглядят более завуалированными, чем в Воскресенской летописи. Несомненно, редакторской обработке намеренно, а не случайно подвергли этот пункт обвинений. А. А. Зимин был прав, считая, что обвинения против Андрея в Летописце начала царства были смягчены в связи с тревожной обстановкой 1553 г.[420]
При несомненной текстологической близости текстов IV группы видно, что редакторская правка Летописца незначительна. Объясняя причины опалы на старицкого князя, редактор Летописца поучительно добавляет: «Чтобы въпред такие замятии и волнения не было, понеже многие люди Московские поколебалися были». Эта интерполяция могла возникнуть в связи с желанием автора придать тексту морализирующий характер. Не исключено также, что редактор располагал какой-то дополнительной информацией о колебаниях среди москвичей. Во всяком случае очень маловероятно, чтобы редакция 1553–1555 гг. использовала в этом случае неизвестный источник: слишком уж незначительное расхождение с редакцией 1542–1544 гг.
Рассмотрим теперь, насколько текстологически не близкие части редакции Летописца зависят или, наоборот, не зависят от редакции 1542–1544 гг.
ЛНЦ: «И лихие люди начата того горее смущати и князя подмолъвливати, чтобы он из своее отчины выехал, а Новгородцы Великого Новагорода будут ему ради»[421].
По редакции ВЛ 1542–1544 гг.: «лихие люди» говорили Андрею о близкой опале, но не сказано о том, что они с самого начала стали «подмолвливати» князя выехать из Старицы и поднять на мятеж Новгород[422].
Редактор ЛНЦ в этом случае мог по-своему понять пространный рассказ Воскресенской летописи и сделать вставку, соответствующую его представлениям о том, как было на самом деле. Новых же фактов, отсутствующих в Воскресенской летописи, нет.
ЛНЦ: «И как бояре на Волок приехали, а владыка и архимарит и отец его духовный еще князя не доехали, а княже Ондеев сын боярской Яков Веригин с Волока пригонил ко князю Ондрею в Старицу, а сказал князю, что будто бояре великого князя едут имати. И князь Ондрей от того дрогнул да из вотчины из своей побежал, месяца майя в 2 день в Новгород в Великии, и не дошед князь Андреи до Великого Новагорода, да своротил влево к Русе, да стал в Тюхале, от Заечского Яму за пять верст»[423].
В редакции 1542–1544 гг. читаем: «И в ту пору пригонил с Волока в Старицу князь Адреев сын боярской Яков Веригин, а сказал, что "приехали на Волок великого князя боаре князь Никита да князь Иван Овчина Оболенские, с многими людми, а едут тобя имати". И князь Андрей часа того побежал и с княгинею, и с сыном маиа 2 день… а князь Андрей от Заечного яму своротил влево к Русе. И князь Иван Овчина доехал князя Андрея в Тюхоли, от Заечного яму верст с пять»[424].
Таким образом, мы здесь снова встречаемся с сокращением в ЛНЦ текста ВЛ. Впрочем, при почти текстологической близости этих отрывков есть и небольшое различие. «Новым» в ЛНЦ является сообщение о том, что духовные иерархи «не доехали» (куда, в Старицу или на Волок, не указано) к тому времени, когда войска Оболенских уже стояли на Волоке, и Яков Веригин сообщил об этом старицкому князю.
Причина появления этого «нового» факта в ЛНЦ — в самом характере новой редакции. Редактор, сокращая сравнительно большие части рассказа ВЛ, уточнил то, что в редакции 1542–1544 гг. рисуется нечётко: по ВЛ действительно непонятно, где находились духовные иерархи в тот момент, когда Сатин и Яков Веригин сообщил Андрею о прибытии на Волок войск великого князя.
ЛНЦ: «И велел князя Андрея поимати и посадити его в полате за сторожи, а княгиню его с сыном посадити в городе же на Берсеневском дворе за приставы; а бояр княж Андреевъских, которые подмолвливали, тех велел соромотити торговою казнью да пометати в Наугольную стрельницу. А которые дети боярские те наугородские, как князь Ондрей из Старицы поехал в Наугородщину, и оне ко князю приехали служити, и тех велел князь великии казнити смертною казнью»[425].
ВЛ: «А князя Андрея велели поимати и в полату посадити, и тягость на него положили, а княгиню его да и сына посадили в городе за приставы на Берсеневе дворе. А на боар его: на князя Федора Дмитриевича Пронского, да на князя Ивана Андреевича Оболенского Ленинского, да на дворецкого на князя Юрия Андреевича Меншого Ленинского Оболенского, да на конюшего на князя Бориса Ивановича Палецкого, да на князей и на детей боярских, на тех, которые у него в избе были и его думу ведали, на князя Юрия Ондреевича Болшего Ленинского Оболенского, да на Ивана на Умного сына Лобанова Колычева, да и на шурина княжего на князя Ивана Ондреевича Хованского, опалу свою положили, велели их пытати да и казнити торговою казнью, да и сковавши велели в науголную стрелницу посадити: и боярина его князя Федора в той нуже не стало. А которые дети боярские великого князя помещики Наугородские, а приехали в ту пору к князю Андрею да и к Новугороду были пошли с князем, и тех детей боярских, Ондрея Иванова сына Пупкова да Гаврила Володимерова сына Колычевых с товарищи тридцати человек, велел князь великий бити кнутьем на Москве да казнити смертною казнию, вешати по Наугородской дорозе, не вместе и до Новагорода»[426].
Эта часть Летописца начала царства — явное сокращение текста Воскресенской летописи: в редакции 1553–1555 гг. сохранилась даже последовательность, в которой расположены факты в рассказе Воскресенской летописи.
Итак, редакция 1553–1555 гг. использовала в качестве протографа лишь рассказ Воскресенской летописи[427]. В одних случаях сокращая текст, в других сохраняя текстуальную близость, новая сокращённая редакция не внесла в текст новых фактов. Вместе с тем анализ этой редакции позволяет говорить о некоторой трансформации взглядов официальных кругов на мятеж Андрея Старицкого по сравнению с более ранней, официальной, редакцией Воскресенской летописи.
А. А. Зимин, отмечая противоречивость тенденции рассказа Летописца о «поимании» Андрея Ивановича, писал: «В обстановке 1553 года, когда в среде Избранной рады было много сторонников князя Владимира Андреевича, составитель Летописца начала царства изменил или несколько смягчил ответственность старицкого князя за мятеж. Однако в целом он оправдывает решение московского правительства, бросившего князя Андрея в заключение… Составитель летописного рассказа, следовательно, отнюдь не сочувствовал князю Андрею и являлся решительным врагом всякой замятии»[428].
Воскресенская летопись редакции 1542–1544 гг., являвшаяся протографом для Летописца, в рассказе о «поимании» Андрея Старицкого крайне тенденциозна[429]. Составитель Воскресенской летописи был близок князьям Шуйским и враждебен к И. Ф. Овчине Оболенскому. Так, в источнике говорится, что И. Ф. Овчина обещал Андрею Старицкому, что после возвращения в Москву его отпустят в Старицу, простив вину перед великим князем. При этом официальная версия указывает на то, что И. Ф. Овчина «дал правду» Андрею, «не обославшись» с великим князем. За это в Москве его подвергли словесной «опале». В других же летописных сводах говорится о «поимании» удельного князя без какого-либо указания на «самовольство» И. Ф. Овчины[430].
Хронологическая и повествовательная канва рассказа Воскресенской летописи построена таким образом, чтобы снять с правительства Елены всякую ответственность за «поимание» Андрея. В оглавлении рассказа источником и причиной «великой замятии» в отношениях Андрея с Москвой объявляются неизвестные «лихие люди», якобы рассорившие правительницу с удельным князем[431]. При сравнительном анализе всех имеющихся по истории «поимания» Андрея летописных известий и документов обнаруживается не только обнажённая тенденция Воскресенской летописи, но и недостоверность, особенно в хронологии событий Старицкого мятежа.
Между тем источник без критического рассмотрения широко привлекался как дореволюционными историками, начиная с H. М. Карамзина и С. М. Соловьева, так и по традиции некоторыми советскими[432]. Отсюда сложилась неточная картина событий «поимания» удельного князя Андрея Ивановича в 1537 г.[433] А. А. Зимин отмечал, что в московских сводах (имея в виду прежде всего Воскресенскую летопись) «даётся иная последовательность событий, чем в "Повести о князе Андрее". Правительство якобы получило сведения о намерении князя бежать из Старицы и, чтобы предотвратить побег, послало туда экспедицию И. Ф. Оболенского. Узнав об этом, князь Андрей бежал из своей удельной столицы. Эта версия нам в отличие от И. И. Смирнова представляется тенденциозной: данных о том, что князь Андрей заранее замышлял побег, у него нет. Версия "Повести о князе Андрее" ближе к истине. Она соответствует рассказам как Вологодско-Пермской, так и Ростовской летописи, основанной на новгородских сведениях»[434]