На это обстоятельство обратил внимание А. А. Зимин, когда исследовал княжеские духовные грамоты. Он предложил оригинальное объяснение претензий старицкого князя. «Действительно, — писал А. А. Зимин, — Андрей Иванович требовал земель сверх ("чрез") тех, какие отошли к нему по духовной грамоте Ивана III, так как свои претензии он основывал на завещании Василия III»[453].
Из обоснованной гипотезы А. А. Зимина видно, что претензии Андрея Старицкого не были беспочвенными: они основывались на не дошедшем до нас завещании Василия III.
Воскресенская летопись называется виновниками «замятии» в отношениях московского правительства со старицким князем — неизвестных «лихих людей». В Старице к Андрею «присташа» некие «лихии люди» и стали наговаривать ему, что великая княгиня собирается его «поймать». В положении старицкого князя поверить в это было нетрудно, если учесть сообщение той же Воскресенской летописи о конфликте Андрея с правительством по вопросу о землях, которые он должен был наследовать согласно завещанию Василия III. Об этих разговорах в Старице стало известно в Москве. Елена Глинская послала в Старицу Ивана Васильевича Шуйского и дьяка Меньшого Путятина «в том его (Андрея. — А. Ю.) увещевати, что то слова неправые, а у великого князя Ивана и у его матери у великие княгини Елены лиха в мысли нет никоторого». Андрей поверил посланцам и приехал в Москву. В столице он рассказал великой княгине и митрополиту о слухах, по которым его якобы собирались арестовать. Елена на это ему отвечала: «А у нас про тебя на сердце лиха нет никоторого, а объяви нам тех людей, которые меж нами сорят, чтоб вперед лиха никоторого не было». Старицкий князь «имянно» никого не назвал, но сказал, что к нему «пришло» мнение.
Возвратившись домой, Андрей должен был, казалось, успокоиться: в столице ему обещали, «что у великого князя и у и великие княгини у матери его на князя на Андрея лиха в сердце нет никоторого»[454]. Однако Воскресенская летопись сообщает, что Андрей хотя и дал «крепкое слово» не верить слухам, но все же «мнения и страху не отложил». А тут еще «присташа» к нему «лихие люди» с разговорами о тайных замыслах великой княгини. В Москве эти же неизвестные сообщали Елене Глинской, что старицкий князь собирается бежать. По Воскресенской летописи, Елена этим речам не поверила, так и «наперед того меж ими многие неправды говорили».
Новые события обострили конфликт.
В начале января 1537 г. земли Нижегородского уезда подверглись нападению казанских войск. Отношения с Казанским ханством стали враждебными после переворота в сентябре 1535 г., когда был убит ставленник Василия III, казанский хан Яналей. Вместо него заговорщики царевна Кавегоршад и князь Булат «взяли к себе на Казань царем» крымского царевича Сафа Гирея. Тогда же, в декабре 1535 г., правительство Елены Глинской в ответ на эту измену выпустило из «нятства» Шигалея в надежде сделать его ханом Казани, восстановив таким образом «дружественные» отношения[455].
Правительство Елены Глинской потребовало участия Андрея Старицкого в войне с Казанью. За ним послали в Старицу, но Андрей «сказался» больным и в столицу не поехал. Прибывший в Старицу по приглашению князя врач осмотрел больного и в Москве докладывал, что болезнь «легкая». Однако Андрей отказался явиться на общий военный сбор. В Старицу на этот раз отправили «посланников» к Андрею «о здоровье спрашивати и о иных делех», а заодно тайно узнать «какой слух и почему к Москве не поехал».
По официальной версии, «посланники» приезжали в Старицу только раз. В Москве они докладывали, что у князя неспокойно, есть какие-то «прибылые люди, которые не всегда у него живут, и те им сказывают тайно, что князь лежит за тем, к Москве ехати не смеет»[456].
В «Наказных речах», адресованных Елене Глинской, Андрей иначе излагает эти события. «Посланники» ездили в Старицу не один раз. Первым после врача Феофила был сын боярский князь Василий Федорович Оболенский. Ему Андрей жаловался на болезнь и просил передать Елене, что приехать не сможет. Елена Глинская, однако, не поверила в искренность слов удельного князя и послала в Старицу нового человека. «И ты, государь, — писал Андрей в «Наказных речах», — после того присылал к нам своего сына боярского князя Василия Семеновича Серебряного, а велел еси, государь, нам к себе ехати, и мы к тебе ко государю, с ним приказывали, что нам к тебе, ко государю, в своей болезни ехати немочно»[457].
Чтобы не навлечь на себя опалу за отказ подчиниться, Андрей посылает в Москву своего парламентера князя Юрия Андреевича Оболенского Пенинского бить челом великому князю, чтобы он «пожаловал… гнева своего не подержал»[458].
Неизвестно, чем бы кончились эти странные переговоры, если бы в апреле 1537 г. Елена не послала в Старицу своего представителя князя Бориса Щепина Оболенского с ультимативным требованием «к себе (в Москву. — А. Ю.) ехати, с великим запрещением единолично, как ни иметца»[459]. В «Наказных речах» Андрей отвечал на ультиматум Елены упреком: «…а прежде сего, государь, того не бывало, что нас к Вам, государем, на носилках волочили».
Вместо себя в Москву он послал князя Федора Дмитриевича Пронского[460]. Трудно сказать, был ли Андрей болен. Возможно, легкое недомогание он хотел представить более серьезным, чтобы не ехать в Москву и не повторить судьбу Юрия Ивановича. Ведь ехать действительно было опасно: в Москве уже считали Андрея злоумышленником, что видно из инструкции посланнику С. Ослябьеву-Емельянову: «Милосердный бог тот его (Андрея. — А. Ю.) умысл разрушил и его думы: то государю сказали, что он думает негораздо»[461]. Как бы там ни было, а находившийся в Старице Щепин Оболенский, не теряя времени, действовал, как ему было предписано.
В источнике неофициального происхождения — «Повести о поимании князя Андрея Ивановича Старицкого» говорится, что представителю Москвы в Старице было велено от имени великого князя послать в Коломну воеводу Ю. А. Оболенского Большого[462], «а с ним детей боярских многих». В дальнейшем источник поясняет, кого именно послал Андрей в Коломну: «дворян своих многих и детей боярских городовых, старинен, олексинцев, и вереич и Вышегородцев»[463].
Б. Д. Щепину Оболенскому было велено также проследить («повеле то видети») за отправкой войска и одновременно узнать его величество («колько с ним пошлет детей боярских»).
Нетрудно догадаться, какие планы вынашивало правительство Елены относительно Андрея: в случае, если старицкий князь не явится «однолично» в Москву, попытаться, как заявляет «Повесть», «от князя Андрея людей его от нево отвести», а потом обезоруженного «поймать». На существование такого плана действий указывает и Вологодско-Пермская летопись: «Здумав великая княгиня Елена з бояры имать князя Ондрея Ивановича и посла от него в Старицу»[464].
Дело шло к развязке: документальным подтверждением этих сложных и напряженных отношений может служить Опись Посольского приказа 1614 г.: «Свяска, а в ней грамоты от великой княгини и от сына ее, великого князя Ивана Васильевича всеа Руси ко князю Ондрею Ивановичу и от князя Ивана Васильевича всеа Руси ко князю Ондрею Ивановичу и от князя Ондрея Ивановича к великой княгине Елене и сыну ее к великому князю Ивану Васильевичу всеа Руси, до царева венчания, и к метрополиту Данилу и к боярам, как присылал бити челом за свои вины в 7045 году»[465].
Инициатива в этой борьбе за власть принадлежала правительству. И. И. Смирнов, однако, полагал, что Андрей уже в самом начале борьбы «готовил мятеж». Посылка войск в Коломну, а также дипломатические переговоры оказались не более чем «демонстрацией лояльности в отношении великого князя необходимой для того, чтобы рассеять подозрения в отношении себя в глазах правительства Елены Глинской и вместе с тем выиграть время для завершения подготовки мятежа»[466].
Никаких данных о том, что такой мятеж готовился заранее, у нас нет. Напротив, в «поимании» Андрея было крайне заинтересовано правительство. Это видно из тех задач, которые поставила Елена Глинская перед Б. Д. Щепиным Оболенским. Тем не менее позиция удельного князя, отказавшегося принять условия «посланников» Елены, давала повод к обострению отношений.
Итак, 12 апреля 1537 г. Андрей посылает в Москву боярина Ф. Д. Пронского с «Наказными речами» для правительства[467]. В них он жалуется Елене, что приехать не может, а явится в Москву «однолично», «как ни иметца» не в состоянии, так как «прежде того не бывало, что нас к вам, государям, на носилках волочили»[468]. Вместе с Ф. Д. Пронским в Москву отправился и дьяк Варган Григорьев[469].
«Повесть» сообщает, что «в селе Павловском в Яковлеве Поплевина на реке на Истре за 30 поприщ от Москвы» Ф. Д. Пронского встретил отряд И. Ф. Карпова, специально посланный из Москвы: «…и яша князя Федора и ведоша его к Москве и возвестиша о нем великому князю»[470].
Иван IV, как сообщает источник, распорядился посадить его на дворе старицкого князя. Очень важно, что в логической нити рассказа «Повести» это сообщение предшествует событиям 2 мая, когда, «истерпевшись от своих великих обид», Андрей Иванович «пошол» из Старицы.