В конце духовной грамоты Ивана Даниловича Калиты, написанной около 1327 г.[163], читаем: «А приказываю тобе, сыну своему Семену, братью твою молодшую и княгиню свою с меншими детми, по бозе ты им будешь печалник…
А на се послуси: отец мои душевьныи Ефрем, отец мои душевьныи Феодосии, отец мои душевный, поп Давыд. А грамоту писал дьяк князя великого Кострома»[164]. В этой духовной грамоте московского князя можно уже отчетливо различить обязательную часть формуляра, состоящую из приказывания сыну, перечисления свидетелей, а также упоминания дьяка, писавшего грамоту. Характерные черты этого формуляра в последующих грамотах соблюдались как нечто непреложное. В духовной Семена Ивановича[165] читаем: «А по отца нашего благословенью, что нам приказал жити заодин, тако же и яз вам приказываю, своей братьи, жити заодин»[166]. В духовных Ивана Калиты, его сыновей Семена и Ивана, «послуси» — духовные отцы[167]. Характер раннего завещательного акта Северо-Восточной Руси на примере духовной грамоты митрополита Алексея хорошо изучен в работе Г. В. Семенченко. В статье исследуется формуляр самого раннего из дошедших до нас частных завещаний Северо-Восточной Руси. Достаточная традиционность содержания основной части документа (передача в монастырь земли и рабочей силы) позволяет говорить об имеющейся традиции оформления подобных актов. Однако отсутствие клаузул об отце духовном и о послухах заставляет автора предполагать, что «формуляр письменного частного завещания на Северо-Восточной Руси еще не сложился однозначно»[168].
Иначе обстоит дело с духовными великих и удельных князей. В процессе постепенной централизацзии государственного аппарата духовная грамота великого князя из акта еще в значительной степени частного превращается в акт публичный, общегосударственного значения[169]. Важнейшие части формуляра[170]: богословская часть, адресат, преамбула, распоряжение, заключение в великокняжеских духовных складываются раньше, чем в частных актах.
В первой духовной Дмитрий Ивановича[171] послухи — впервые лица светские: «А послуси на сю грамоту: Тимофеи скольничии… Иван Родивонович, Иван Федорович, Федор Ондреевич»[172]. Во втором варианте завещания конструкция формуляра не изменилась, но сам он приобрел новые черты. Осталось традиционное приказывание («А приказывал есмь свои дети своей княгине»), но исчезло слово «послуси». Снова появились отсутствовавшие в первом варианте — духовные отцы: «А писал есмь сю грамоту перед своими отци: перед игуменом Сергием, перед игуменом перед Севастьяном»[173]. Названные в первой духовной послухами бояре теперь значились так: «А туто были бояре наши: Дмитрий Михайлович, Тимофеи Васильевич, Иван Родивонович, Семен Васильевич, Иван Федорович, Олександр Андреевич, Федор Андреевич, Иван Федорович, Иван Аньдреевич…»[174] Как видно, слово «послуси» логически заменено словосочетанием: «А тут были бояре наши…» Бояре, сменившие послухов духовного звания, стали светскими гарантами завещания[175].
В духовной Дмитрия Донского выработался «классический» формуляр заключения, навсегда исчезает термин «послуси». Традиционное приказывание ближайшим родственникам детей, матери, жены встречается теперь не только в заключении, но и в начале и становится таким же обязательным элементом, как и «благословляю»[176]. Термин «приказываю» в контексте духовных означает «завещаю», «оставляю»[177]. В завещаниях он является формальным обращением. Так, в духовной грамоте серпуховского князя Владимира Андреевича[178], к примеру, после обязательной богословской части следует целый ряд «приказываний»: «Приказываю брату своему стареишому, великому князу Василью Дмитриевичу, княгиню свою и дети свои на бозе и на тобе, брате стареишои, князь велики, чтобы ся им печаловал». За этим приказанием следует новое: «Тако же и бояр своих приказываю брату своему старейшему, великому князю…» И наконец: «Так же приказываю дети свои княгине своей». Кончается вступление, и новая часть — распоряжение — снова начинается с «приказывания»: «А приказываю отчину свою Москву, свою треть, чем мя благословил отец мои»[179]. Насколько неоднозначным для духовной грамоты был реальный смысл «приказывания», можно проиллюстрировать на примере завещания Владимира Дмитриевича. Оно перерабатывалось трижды. В первом варианте вместо традиционного «приказываю» можно прочитать: «А о своем сыне и о своей княгине покладаю на бозе и на своем дяде на князи на Володимире Ондреевиче, и на своем братьи…»[180] Между первым и вторым завещаниями[181] в политической ориентации московских князей произошли некоторые изменения. В борьбе двух партий, ордынской и литовской, победу в правительстве одержала последняя[182]. Это, как видно, не могло не отразиться на завещании: всю полноту власти при малолетнем сыне Василий I передал регентше Софье Витовтовне, а попечителем назначил своего тестя — отца Софьи, всемогущего литовского князя Витовта[183]. В третьей духовной Василия I, написанной между 1419 и январем-февралем 1423 г.[184], существенных изменений не произошло. Василий I, круто изменив свою политическую ориентацию с востока на запад, надеялся, что после его смерти могущественный Витовт сможет защитить малолетнего наследника от династических притязаний своего брата — Юрия, который по духовной грамоте Дмитрия Донского имел право на занятие великокняжеского стола[185].
Сравним политическую атмосферу и характер завещательных распоряжений Василия Дмитриевича с духовной его сына — Василия Темного. «А приказываю свою княгиню, и своего сына Ивана, и Юрья, и свои меншие дети брату своему, королю польскому и великому князю литовскому Казимиру, по докончательнои нашей грамоте, на бозе и на нем, на моем брате, как ся оучнет печаловати мою княгинею, моим сыном Иваном, и моими детми», — читаем в заключении Василия Темного[186]. В начале же грамоты, как и в духовной отца, он приказывает своих детей матери: «Приказываю свои дети своей княгине. А вы, мои дети, живите заодин, а матери своей слушайте во всем, в мое место, своего отца»[187]. Всю полноту власти Василий Темный передал своему старшему сыну — Ивану. «А вы дети мои, чтите и слушайте своего брата старейшего Ивана в мое место, своего отца»[188]. Условия, в которых была составлена духовная грамота Василия Васильевича, были совершенно иные, чем при Василии Дмитриевиче. Василий Темный передал бразды своего правления своему двадцатидвухлетнему сыну[189]. Понятно, что при таких обстоятельствах не может быть и речи о назначении попечителей. И тем не менее формуляр приказывания великой княгини, сына Ивана, Юрия и младших братьев польскому королю Казимиру по форме мало чем отличается от предшествующего «приказывания» Василия Дмитриевича. Более того, кажется нелепым при взрослом сыне ставить мать по формуле духовной, «в… место своего отца» и тут же благословлять сына своего государством[190]. По поводу «приказывания» польскому королю детей Василия Темного Л. В. Черепнин выдвинул следующее предположение: «Это был политический жест, ставившей своей задачей поддержать ту систему равновесия между Московским великим княжеством и Литовским государством, которая была создана договором Василия II с Казимиром IV»[191]. «Приказание», как видно, не всегда определяло реальные действия, это был скорее официальный наказ, обращение, которое лишь в некоторых случаях приобретало свое первоначальное значение. В традиции составления духовных важную роль играли бояре, сидевшие «оу духовные» великого князя. Как уже было отмечено, бояре заменили «послухов» со времени завещания Дмитрия Ивановича. С тех пор они стали светскими гарантами выполнения всех предначертаний великого князя. Упоминание бояр в завещании не было связано с малолетством наследника престола, с необходимостью создания опекунского совета и т. д. Они являлись свидетелями акта не только большого политического значения (связанного, кстати, и с проблемой наследования, особенно актуальной для второй четверти XV в.), но также имеющего прямое отношение к передаче владений, имущества. Отсюда — необходимость в таких свидетелях очевидна. Пример тому — духовная грамота Василия Темного. В заключительной части завещания, как обычно, перечисляются бояре-свидетели: «А оу духовные сидели: отец мои духовный… да мои бояре князь Иван Юрьевич, да Иван Иванович, да Василей Иванович, да Федор Васильевич»[192]