Философия политического времени: хронополитика
Мы сидим на секундной стрелке, отделяющей прошлое от будущего, а она движется так быстро, что этого движения мы почти не замечаем, какие замечаем движения Земли...
5.1. Это старое доброе время...
В классической политической картине мира политическое время обладало яркими качественными характеристиками, среди которых важнейшее значение имели вектор времени, его скорость, шкала и социокультурная специфика. Несомненно, политологи переосмысливали фактор политического времени как историческую категорию, и вновь открытые или постигаемые политические ценности могли получить право на жизнь только после их творческого включения в «дней связующую нить». Но сам вектор времени — от прошлого — к настоящему и будущему, — эта «цепь времен» казалась непреходящей и вечной в классической политической картине мира.
Качественное осмысление политического времени получило свою интерпретацию уже в античности. Древнегреческие философы различали хронос — формальное время и кайрос — подлинное время, исполненное содержания и смысла. Пауль Тиллих, размышляя над понятием «кайрос», подчеркивает: «Лишь для абстрактного, отстраненного созерцания время является пустой формой, способной вместить любое содержание; но для того, кто осознает динамический творческий характер жизни, время насыщено напряжениями, чревато возможностями, оно обладает качественным характером и преисполнено смысла. Не все возможно во всякое время, не все истинно во всякое время и не все требуется во всякое время»[95].
Политическое время — это время-кайрос, стерегущее эпохальные моменты истории. Его пульсацию можно почувствовать в маленьких политических кружках и на многотысячных митингах, где проявляется духовная тревога; оно может обрести силу в пророческом слове политического трибуна. Но политическое время нельзя продемонстрировать и навязать: оно свободно, подлинно и уникально, ибо само является судьбой культуры.
Структурные типы политического времени переосмысливались в классической политической науке в соответствии с общей теорией политического развития. Наиболее известными являются формационная, модернизационная и цивилизационная классификации. С точки зрения теории общественно-экономических формаций (К. Маркс) политическое время делится на пять эпох: первобытно-общинную, рабовладельческую, феодальную, капиталистическую и коммунистическую. В основу классификации здесь положен способ производства материальных благ, который задает определенную специфику всей исторической эпохе, а также темпу и качеству ее политического времени.
Теория модернизации, провозгласившая всеобщий переход от традиционного — к современному, модернизированному индустриальному обществу, значительно упростила процесс осмысления структуры политического времени. В модернизационной картине мира четко выделяются только два типа времени — традиционное и современное. При этом традиционность прочно ассоциируется с отсталостью, замедленностью, архаичностью и цикличностью политического времени, а модерн, напротив, — с прогрессивностью, линейностью и ускорением темпа и ритма политических часов истории.
Гораздо более глубоко в философии политики подошла к интерпретации феномена политического времени теория цивилизаций. С точки зрения цивилизационного анализа политические культуры разных стран и народов отличаются своей временной ритмикой: есть динамичные культуры, неудержимо устремленные в завтрашний день, но есть и другие — где замедленный ритм времени рождает вечное томление «по утерянному раю». Поэтому в диалоге цивилизаций нет единого для всех пространства-время, и это рождает один из драматических парадоксов классической хронополитики: чем более медленную временную ритмику имеет цивилизация, тем выше вероятность того, что ее традиционное политическое пространство станет сокращаться под влиянием вторжения более динамичных культур.
Вопрос о взаимосвязи политического и социокультурного времени — это вопрос о том, насколько политический процесс детерминирован культурой. Известно, что время никогда не бывает нейтральной количественной шкалой для измерения человеческого опыта. Социокультурное время отражает ритмы коллективных действий в каждой цивилизации, политическое время — ритмы политической жизни. Как и пространство, время выступает универсальным контекстом любой культуры. Питирим Сорокин и Роберт К. Мертон подчеркивают, что «системы времени варьируются вместе с социальной структурой»[96].
Точки отсчета для измерения социокультурного и политического времени в каждой цивилизации выбираются среди событий, социальная значимость которых зависит от национальных традиций и обычаев. Социальные антропологи считают, что основанием для определения длительности недели в каждой цивилизации может служить повторяющийся ритм рынка и ярмарок: восемь дней в раннем Риме, десять — в Китае, семь — в иудео-христианской традиции, пять или шесть — в отдельных районах Африки и Центральной Америки. Несомненно, счет времени отражает также биологическую необходимость в отдыхе для большинства людей[97]. Один день обязательно выделяется для отдыха или религиозных ритуалов и молитв (воскресенье — в христианстве, суббота — в иудаизме, пятница — в исламе). При этом социокультурное время обеспечивает определенные рамки для каждого типа человеческой деятельности — политической, экономической, социальной. Вместе с тем любой из этих видов деятельности обладает собственной, отличной от других временной матрицей.
5.2. Время политики и время культуры в классической картине мира
Цивилизационный анализ политического времени дал ответ на весьма важные вопросы: в какой степени социокультурное время способно определять ритмы времени политического и какова степень «свободы» политиков от национальных социокультурных традиций?
Обращаясь к социокультурной временной ориентации, политологи выделили несколько основных аспектов: уровень и глубину осознания времени, вектор времени и доминирующие ценности. Каким образом все эти факторы влияют на матрицу политического времени?
Начнем с уровня и глубины осознания времени. Исследователи отмечают, что для социокультурных процессов наблюдается прямо пропорциональная зависимость: чем выше уровень социокультурного развития цивилизации, тем выше уровень осознания социокультурного времени. Как пишет Петр Штомпка, «на одном полюсе — одержимая озабоченность течением, прохождением, недостатком времени и т.д. (синдром “время—деньги”), на противоположном — безразличие, пренебрежение временем, вседозволенность обращения с ним (синдром “отложим на завтра”)»[98].
На ранних стадиях развития культуры ритм задают периоды сбора урожая, охотничьи сезоны, периоды дождей или засухи. Е. Эванс-Причард заметил, изучая племена нуеров в Судане, что они живут сиюминутным временем, воспринимают лишь настоящий момент, связанный либо с метеорологическими условиями, либо с естественным окружением и повседневной деятельностью[99]. Наблюдения Эванса-Причарда подтверждает Барбара Адамс: по ее мнению, время в жизни ранних обществ было чем-то вроде вторичной, зависимой переменной, выполняя исключительно инструментальные функции[100].
На более поздних этапах развития культуры ритм задают религиозные праздники, торговые ярмарки, социальные и политические ритуалы. В индустриальном обществе время превращается в центральный координатор человеческой деятельности. Джек Гуди пишет, что время — «это ключевая машина современного мира, превосходящая по важности паровой двигатель»[101]. Помимо ритма трудовой недели в рыночном обществе важное значение играют сезонные распродажи и каникулы. Поэтому временные периоды, даже номинально равные, проходят с неодинаковой скоростью, а даты имеют не только календарное, но и культурное значение.
Для индустриального человека время принимает форму ресурса, который можно потратить, сэкономить, продать, распределить или обменять. Льюис Мэмфорд пишет: «Оплата по часам, контракты по часам, работа по часам, еда по часам; и ничто не свободно до конца от печати календаря или часов»[102]. Деспотизм времени свидетельствует о том, что оно перестает играть роль рабочего инструмента и превращается в независимую переменную, определяющий фактор социально-политической жизни.
Однако уровень осознания социокультурного времени неоднозначно влияет на матрицу политического времени цивилизации. Тоталитарные политические режимы XX в., возникшие в высокоразвитых странах (фашистская Германия, Италия в период правления Муссолини, франкистская Испания) с высоким уровнем восприятия социокультурного времени, продемонстрировали низкий уровень осознания времени политического, вседозволенность обращения с ним. Диктаторы вообще склонны преувеличивать свои возможности: им часто кажется, что они способны остановить стрелки политических часов, заставить служить себе демона политического времени. И каждый раз это заканчивается катастрофой. Драматический разрыв между высоким уровнем осознания социокультурного времени и низким уровнем политического погружает общество в хаос волюнтаристских решений.
Второй группой факторов, существенно влияющих на социокультурное время, выступают вектор ориентации и доминирующие ценности. Существуют цивилизации, которые «живут историей», они обращены назад — к событиям и традициям славного прошлого. Другие тесно связаны с настоящим, они живут сегодняшним днем и в нем находят источник энергетики. Третьи обращены в будущее, для них магическим значением наделено слово «завтра». Принято считать, что американское и российское общество имеет преимущественно перспективную ориентацию, китайское использует настоящее как центральную точку, из которой поток существования растекается в обе стороны, а индийское живет ретроспективной ориентацией.
В то же время внутри каждой цивилизации также существует дифференциация: различные этнические, религиозные и профессиональные группы могут выбирать свою временную перспективу. Как отмечает Петр Штомпка, в американском обществе средний класс ориентирован на будущее: он стремится к достижениям и карьере и готов отложить немедленное вознаграждение на завтра. Также ориентированы представители большинства профессий, поскольку реалистично оценивают время. Но отдельные регионы (Старый Юг) или патриархальные семьи живут своими воспоминаниями о прошлом. Наконец, маргинальные слои общества — бродяги, бездомные, безработные — живут исключительно сегодняшним днем[103].
Если вектор социокультурного времени складывается из суммы социокультурных ориентаций всех слоев и групп общества, то вектор политического времени зависит преимущественно от поколения, господствующего на политической сцене. Следовательно, направление политического времени может достаточно часто меняться, не совпадая с социокультурной традицией. Такая ситуация часто возникает в модернизирующихся странах. Общество в целом может иметь ретроспективную ориентацию, отдавая предпочтение повторяемости, сходству и порядку, а вектор политического времени — перспективную, ориентируя на изменения, новизну и прогресс. Наступает ситуация драматического напряжения, намечается болезненный разрыв, который может спровоцировать гражданскую войну.
Политический класс должен чутко прислушиваться к ритмам национальной культуры, чтобы не нарушить тонкой гармонии социума. В культуре существуют парадоксы, когда на крутом повороте развития неожиданно самое архаичное оказывается самым перспективным. Большевики в России истребляли кулаков, но именно кулаки могли бы стать классом перспективных фермеров, способных накормить голодную страну. В запасе у политического класса должны быть технологии, выявляющие такие парадоксы культуры. Арабская пословица гласит: на крутом повороте хромой верблюд оказывается первым. Нетерпеливые модернизаторы привыкли жестоко расправляться с архаичными национальными традициями, видя в них «хромого верблюда». Но искусство политики как раз и состоит в том, чтобы заставить социокультурные традиции служить политическим целям.
Сравнивая социокультурное и политическое время цивилизаций, нельзя не заметить, что одни и те же события общественной жизни выглядят по-разному в этих двух временных матрицах. Жаркие дебаты в парламенте и падение кабинета, смена правительства, ротация политических элит — все эти события значительно влияют на политическое время и часто весьма несущественны для социокультурного измерения. Политическое время как бы встроено внутрь более «крупного» социокультурного времени. Поэтому в тех случаях, когда ритмы культурной и политической жизни совпадают, наступает явление резонанса — общество получает «второе дыхание», испытывает небывалый подъем культуры.
Интересно, что в периоды такого «благополучного» развития, когда все сфокусировано на изменениях и движении вперед, интерес к социокультурным традициям у политиков слабеет. Политические лидеры вообще склонны переоценивать значение политического времени для судьбы культуры. Широко распространено мнение о том, что в наш динамичный век новизна и оригинальность политических решений становится доминирующей ценностью[104]. Основное внимание уделяется политическим технологиям, в которых политики видят инструменты рационального изменения мира. «Священность и незыблемость прошлого культуры как главного символического регулятора социальных, политических и культурных изменений уступают место инновациям и ориентации на будущее как на базовые культурные изменения»[105].
Однако в период политических кризисов общество неизменно обращается к забытым социокультурным традициям, ищет опоры в привычных ритмах социокультурного времени, апеллирует к опыту предшествующих поколений. Политическое и социокультурное время — это два мощных потока, которые, соединяясь, становятся неиссякаемым источником динамизма цивилизации.
5.3. Классическая шкала политических часов истории
Политологи давно заметили различия между линейным и циклическим типами политического времени. Циклическое, вращающееся по кругу время характерно для цивилизаций Востока. Циклическая временная ритмика полна драматических взлетов и падений, подчиняющихся перераспределительному принципу: на политической сцене возникают и исчезают все новые и новые фантомы. Но драматическая насыщенность циклического времени политическими событиями — войны, революции, диктатуры — не связана с ускорением динамики временного развития. Маятник политических часов в одном ритме отсчитывает свои циклы.
Иным выступает линейное политическое время, стремительно движущееся вперед по пути Прогресса. Западная цивилизация первой освоила этот тип времени. Но можно ли назвать ее политическое время действительно линейным? Запад знал длительные периоды войн, революций, массовых эпидемий, отбрасывающих общество назад. Но наряду с этим из поколения в поколение накапливались показатели прогрессивного развития — в экономике, политике, социальной сфере. Несомненно, термин «линейное время» — это упрощенная формула, за которой скрываются неоднородные глубинные ритмы, подспудные движения, причудливые в своей неожиданной направленности.
Политологи долго считали линейное политическое время эталонным. На первый взгляд преимущества линейного времени перед циклическим очевидны: политические эволюции, связанные с непрерывными кумулятивными эффектами, предпочтительнее политических взлетов и падений, выступающих фазами циклического времени.
Однако линейное время — это непрерывная эволюция в одном направлении, когда общество неуклонно совершенствует одну модель развития. Для западной цивилизации это модель либеральной демократии. Линейность политического времени позволила Западу очень быстро развить свой культурный потенциал, но также быстро и исчерпать его. Уже сейчас раздаются голоса о том, что наступил «конец истории», либеральной демократии нет альтернативы. Даже откровенные апологеты западной цивилизации, каким несомненно является Ф. Фукуяма, жалуются на скуку: «Конец истории печален. Борьба за признание, готовность рисковать жизнью ради чисто абстрактной цели, идеологическая борьба, требующая отваги, воображения и идеализма, — вместо всего этого — экономический расчет, бесконечные технические проблемы, забота об экологии и удовлетворении изощренных запросов потребителя. В постисторический период нет ни искусства, ни философии; есть лишь тщательно оберегаемый музей человеческой истории... Признавая неизбежность постисторического мира, я испытываю самые противоречивые чувства к цивилизации, созданной в Европе после 1945 г., с ее североатлантической и азиатской ветвями... Быть может, именно эта перспектива многовековой скуки вынудит историю взять еще один, новый старт?»[106].
Что же происходит с цивилизацией в ритмах линейного времени? Размышляя над механизмами этого времени, А.С. Панарин отметил, что линейность становится возможной благодаря инструментальному отношению к миру. Информация, относящаяся к области средств, отделяется от информации, относящейся к сфере ценностей, и появляется особый орудийный мир: «Собственно, специфика Запада состоит в этом скрупулезном отделении инструментальных средств от ценностей и опережающем приращении инструментальной информации по сравнению с информацией ценностной. Прежние культуры умели создавать непревзойденные шедевры, относящиеся к ценностному миру, но они не владели тайной отделения мира ценностей от мира ценностно-нейтральных средств, от орудийной сферы»[107]. Благодаря инструментальному отношению к миру Запад сумел набрать высокие темпы развития во всех сферах культуры, близких к материальному производству. Но в ценностной сфере он опирается на примитивный идеал «потребительского общества». Перманентный кризис культуры на протяжении XX в., молодежные бунты «потерянного поколения», вызовы контркультуры — высокая плата за инструментальное отношение к миру, за пренебрежение миром ценностей.
Развитие в одном направлении неизбежно накапливает «усталость» в самых разных измерениях социума. Экологический кризис — наиболее грозный симптом такой «усталости», когда ресурсы природы быстро исчерпываются и цивилизация начинает задыхаться, не выдерживая набранных темпов развития. Моральная усталость — еще один серьезный симптом линейного времени.
Люди пресыщаются одними и теми же эталонами жизни и поведения, молодежь перестает верить в идеалы отцов, наступает эпоха всеобщего декаданса. Вера в Прогресс оказывается иллюзией настоящего и утопией будущего. Как остроумно заметил С.Л. Франк, «нам остается только удивляться наивности поколений, ее разделявших»[108].
Но самой главной ловушкой линейного времени оказалась его способность провоцировать политиков возможностями «ускорения» ускоренного политического времени, приближающего заветные цели. В массовом потребительском обществе человек не умеет и не хочет ждать: он живет сегодняшним днем. Это — пострелигиозный человек, поверивший в земные возможности технической цивилизации. И политики, чтобы привлечь избирателей, используют миф «ускоренного времени». Так родилась утопия «великих скачков» (Мао Цзе-дун: «десять лет напряженного труда — десять тысяч лет безоблачного счастья», Н. Хрущев: «построим коммунизм за 20 лет», М. Горбачев: мифология «ускорения».
История показала, что каждый «великий скачок», каждая попытка перевести стрелки политических часов на несколько делений вперед заканчиваются катастрофой: общество неизбежно отбрасывается назад. Россия на наших глазах переживает чудовищные последствия очередного «ускорения» — невиданное прежде падение производства, инфляцию, безработицу.
Миф ускоренного политического времени необходимо разрушить, противопоставив ему идею долгосрочного политического времени, совпадающего с ритмом национальной культуры. Настало время реабилитировать цикличность в хронополитике — наиболее естественный природный временной ритм. Восточные культуры, развивающиеся циклично, насчитывают тысячелетнюю историю, не нарушившую гармонии человека и природы. Западная цивилизация за несколько столетий ускоренного линейного развития привела человечество к невиданной экологической катастрофе. Означает ли это, что цикличность политического времени — необходимое условие развития цивилизаций? Или цикличность — фактор случайный, подлежащий замене?
На значение цикла в истории цивилизаций обращали внимание многие философы. Платон, Аристотель, Полибий, Д. Вико, Н. Данилевский, О. Шпеглер, Л. Гумилеве разных позиций отстаивали идею цикличности политического времени. Однако эвристическое значение цикла для понимания феномена времени, его интегративные возможности были впервые в полной мере раскрыты благодаря диалектике Гегеля.
Закон «отрицания отрицания» объясняет цикличность как «идущее вспять обоснование начала и идущее вперед дальнейшее его определение»[109]. Поэтому цикличность политического времени не означает неизбежного возвращения политической истории к одному и тому же. «Возвратное приближение к началу», по Гегелю, происходит всегда на качественно новой основе, и каждый новый цикл представляет собой виток, разомкнутый на следующий оборот круга, а развитие в целом приобретает форму спирали — восходящей или нисходящей.
Спираль политического времени наряду с цикличностью включает также преемственность и поступательность. Преемственность политического времени заключается в органическом смыкании последовательных стадий развития, непрерывном накоплении, собирании и наследовании всех его жизнеспособных элементов. Поступательность времени можно представить как последовательное и постепенное продвижение вперед — вверх или, напротив, назад — вниз.
Какое определение можно дать циклу политического времени?
Джон Стюарт Милль полагал, что исторические циклы следует измерять «интервалами в одно поколение, в течение каждого из которых новая группа человеческих существ получает образование, прощается с детством и овладевает обществом»[110]. Артур Шлезингер определяет политический цикл как «непрерывное перемещение точки приложения усилий нации между целями общества и интересами частных лиц»[111].
Но приведенные выше определения еще ничего не объясняют. Даже если все сказанное верно, то почему все-таки возникают циклы политического времени? Что их определяет?
Большинство исследователей, среди которых такие признанные авторитеты, как О. Конт, Ортега-и-Гассет, К. Мангейм, А. Токвиль, считают, что главной движущей силой политического цикла выступает жизненный опыт поколений. А. Токвиль утверждал, что в демократических нациях каждое поколение — это «новый народ»[112]. Ортега-и-Гассет видел в каждом новом поколении «очередную интеграцию социального организма», «точку опоры, от которой зависит движение исторической эволюции»[113].
Опираясь на концепцию поколения, можно предположить, что ритм политического времени в каждой цивилизации зависит от жизненного ритма поколения, господствующего на политической сцене. Смена поколений приводит к смене циклов политического времени. Однако поколение — это весьма приблизительное понятие для академической науки. Скорее это даже не категория, а метафора. Поколенческие циклы весьма приблизительны, их не определишь с математической точностью.
Однако многие западные историки, проанализировав обширные фактические данные, пришли к выводу, что политическая жизнь поколения длится около 30 лет (К. Мангейм, Ортега-и-Гассет и А. Шлезингер). Каждое поколение, достигнув совершеннолетия, тратит первые 15 лет на вызов поколению, стоящему у власти. Затем это новое поколение само приходит к власти на 15 лет, после чего его политическая активность слабеет и новое подрастающее поколение начинает претендовать на роль преемника.
А. Шлезингер, обращаясь к американской политической истории, доказывает, что концепция 30-летнего цикла объясняет как наступление эпох общественной целеустремленности — Теодор Рузвельт в 1901 г., Франклин Делано Рузвельт в 1933-м, Джон Фитцджеральд Кеннеди в 1961 г., так и возникновение подъемов волны консервативной реставрации — 20-е, 50-е, 80-е гг.[114]
В России поколенческие циклы вычислить сложнее: они часто прерывались грозными политическими стихиями — войнами, революциями, 70-летней тоталитарной диктатурой. Но главный вывод, следующий из концепции поколения, политический опыт России подтверждает: динамика политического времени зависит от динамики поколения, господствующего на политической сцене.
Сегодня мы живем в ритмах всеразрушительного «ускоренного» времени, которое не совпадает с ритмом национальной политической культуры и возникающий диссонанс на глазах разрушает все сферы жизни общества. Монетаристская модель в экономике, созданная на Западе для борьбы с инфляцией и падением производства, в России, на иной культурной почве, неожиданно «включила» именно механизмы инфляции и сокращения производства. Эталоны «массовой культуры», насаждаемые средствами массовой информации, за несколько лет разрушили традиции национальной культуры. Еще вчера мы гордились тем, что Россия — одна из самых «читающих» и образованных стран мира, но уже сегодня мы этого сказать не можем. В кризисном состоянии не только экономика и народное образование, но и социальная сфера, академическая наука, здравоохранение — словом, все общество.
Если политическое время цивилизации зависит от поколения, господствующего на политической сцене, выход из этой ситуации может быть только один — ротация политических элит. При этом необходимо помнить уроки истории: глас нового поколения — не всегда глас Божий. Очередной цикл политического времени благополучия не гарантирует только потому, что предыдущий был кризисным: никто не знает «позднего часа истории». Иногда только активность оппозиции или политических аутсайдеров способна замедлить стрелки политических часов и спасти общество.
Перефразируя У. Джеймса, можно сказать, что избиратели, голосуя за политических лидеров, каждый раз высвобождают скрытую в них политическую энергию. Эта энергия становится энергией политического времени, способной как усилить общество, так и погубить его. Поэтому ответственность за политическое время всегда несут люди.
5.4. Информационные потоки и виртуальное политическое «безвременье»
Информационная революция оказала решающее влияние на все качественные характеристики политического времени: ход политических часов истории под влиянием разнонаправленных сетевых информационных потоков мгновенно утратил монотонное, линейное течение. Политическое время приобрело бифуркационный, кризисный, стохастический характер. Что же случилось с временем в новой, постклассической картине мира?
Еще в начале XX в. всемирно известный физик Альберт Эпштейн доказал, что время может сжиматься и растягиваться, и только для обывательского сознания оно течет неумолимо вперед, в постоянном темпе, отмечаемом часами и календарями. На самом деле время деформируется и искривляется, а конечный результат зависит оттого, как мы его измеряем. Американский ученый астрофизик Джон Гриббон, изучавший так называемые «черные дыры», заметил, что в максимально особом случае сильно сжимающегося объекта (каким и является «черная дыра») можно совершенно отрицать существование времени, пока вы находитесь вблизи такого объекта[115].
Информационные сетевые потоки обладают во временном измерении всеми качествами «черной дыры»: время здесь максимально ускоряется, движется со скоростью света и информация может мгновенно передаваться одновременно в разные точки пространства. Это позволяет говорить об «исчезновении» времени (в его классическом понимании) в сетевых потоках, что в сфере политики приобретает особое значение.
В виртуальном политическом пространстве «распадается связь времен»: прошлое утрачивает свое значение, настоящее политическое время приобретает гипертрофированное значение и будущее политическое время попадает тем самым в непосредственную зависимость от настоящего. Как подчеркивает Э. Гидденс, «в мире постмодернити взаимоотношения пространства и времени уже не будут упорядочены историчностью»[116].
Историчность можно понимать как использование прошлого политического времени для формирования настоящего и будущего. Разрыв с историчностью означает, по существу, торжество «безвременья» в виртуальном политическом пространстве, где настоящее политическое время становится всевластным, авторитарным диктатором, способным оказывать решающее воздействие на контуры будущего политического времени.
С. Кара-Мурза дает образное определение новому типу виртуального политического времени — «время спектакля», где разорвана связь времен, человек лишен исторических координат, что снимает субъективную психологическую защиту от политических манипуляций в виртуальном пространстве[117]. Такое «остановившееся время» способствует устранению смысла всего происходящего на политической сцене: события воспринимаются без всякой оценки в рамках моральных норм и исторических традиций — как очередная чисто развлекательная политическая сенсация.
Французский философ К. Касториадис отмечает: «Сейчас существует воображаемое время, которое состоит из отрицания реального прошлого и реального будущего — время без действительной памяти и действительного проекта. Телевидение создает мощный и очень символичный образ этого времени: вчера сенсационной темой была Сомали, сегодня о Сомали вообще не упоминают: если взорвется Россия, к чему похоже идет дело, то поговорят два дня о России, а потом забудут о ней. Сегодня ничему не придается действительно высокого смысла, это вечное настоящее представляет собой суп-пюре, в котором все растерто и доведено до одного и того же уровня важности и смысла»[118].
Человек, лишенный исторической памяти, утрачивает самое главное — он отрывается от своих цивилизационных «корней», от социокультурных традиций и моральных норм, которые освящены памятью предков. Исчезновение историчности политического времени, таким образом, означает одновременно исчезновение его социокультурных и сакральных координат, утрата всех «высоких смыслов» — наступление тупого безвременья, где все позволено и все одинаково безразлично.
5.5. Виртуальное время как фактор человеческой деструктивности
Э. Фромм, исследовавший анатомию человеческой деструктивности, отмечал, что самым страшным для человеческой психики является потеря системы исторических и ценностных координат — некой карты его природного и социального мира, без которой он может заблудиться и утратить способность действовать целенаправленно и последовательно[119]. Известно, что врачи, наблюдавшие пациентов с «потерей памяти» после серьезных физических или психических травм, отмечали серьезные аномалии в их поведении и преобладание страстного желания «вспомнить»: кто они и откуда. Без системы исторических и ценностных координат человек не имеет возможности полноценно ориентироваться в настоящем, ему трудно найти точку опоры, которая позволит классифицировать все внешние впечатления, которые ежеминутно обрушиваются на него.
Виртуальное политическое время погружает современного человека в мозаичный мир политического спектакля сегодняшнего дня, где он попадает под гипнотическое влияние раздутых политических сенсаций. Фромм подчеркивает: возможно, человек был бы менее подвержен влияниям, если бы не обладал такой огромной потребностью в заданной системе координат. И чем более простые ответы подсказывает диктор за кадром, комментируя события, тем охотнее ему верят: именно здесь следует искать причину того, почему иррациональные системы идей обретают такую притягательность.
Непрерывное воздействие на человеческое сознание сенсационными сообщениями, особенно «страшными» и «криминальными», поддерживает определенный уровень нервозности, ощущение непрерывного кризиса, что также повышает внушаемость людей, снижает их способность к критическому восприятию. Виртуальное политическое время — это время непрекращаюшегося монологического потока информации, где нагнетаемое ощущение срочности сообщений, ежедневные и даже ежечасные их обновления лишают информационное поле какой-то определенной структуры. Человек не имеет времени, чтобы осмыслить и понять сообщения, — они вытесняются все новыми и новыми фактами. Диалог и общественные дебаты плохо совмещаются с манипуляциями, поэтому виртуальное политическое время стало временем политического монолога.
Современный человек с легкостью становится жертвой политических сенсаций, и для того, чтобы «раскрутить» самые невинные факты до уровня «ЧП национального и даже мирового масштаба», достаточно нескольких дней. У всех еще в памяти недавний «мировой психоз» по поводу «бешенства коров в Великобритании». По всем мировым каналам СМИ одновременно были запущены сообщения об эпидемии болезни коров, которая чрезвычайно опасна для людей, поскольку при этом разрушается ткань головного мозга. В Великобритании от этой болезни погибло около 10 человек, причем журналисты поместили в прессе подробные биографии этих людей и подробности протекания их тяжелого и страшного заболевания. Руководство ЕС оперативно среагировало на скандальную информацию: Великобритании было рекомендовано немедленно уничтожить всех коров в возрасте свыше трех лет и сжечь их трупы. Был наложен строгий запрет на экспорт мяса и декларированы другие серьезные экономические санкции.
Великобритания несла серьезные убытки, люди перестали покупать говядину. Спасло англичан только то, что никакой эпидемии в действительности в стране не было, и погибшие от неизвестной болезни 10 англичан оказались первыми и последними жертвами сенсационной болезни. Правительство срочно начало расследование, и тогда оказалось, что ссылки прессы на научную статью в журнале «Lancet» были безосновательными, поскольку ученые лишь предполагали возможную связь болезни людей и коров. Ученые выступили с опровержениями, скандал затих. Но если бы он продолжался еще некоторое время, санкции против Великобритании вступили бы в силу, результатом был бы серьезный кризис английского животноводства, поскольку к уничтожению была приговорена треть крупного рогатого скота страны.
Сенсационность виртуального политического времени — опасный продукт информационной революции, во много раз усиливший анатомию человеческой деструктивности.
5.6. Виртуальное время как точка бифуркции
Особое значение имеет совершенно новый для политической истории факт коммерциализации политического времени: в виртуальном политическом мире время можно достаточно свободно купить, если заплатить значительную сумму за эфир или приобрести целый информационный канал. Политическое время стало товаром, который приносит немалый доход тем. кто может и хочет им торговать. Но коммерциализация политического времени наносит огромный моральный урон современному обществу, которое вынуждено мириться с тем, что сегодня политические ценности формируются виртуальными политтехнологами в интересах богатых соискателей политической власти.
При этом коммерческая реклама и политическая информация образуют самый опасный виртуальный симбиоз во времени, как показали исследования политических психологов. Коммерческая реклама построена целиком в угоду производителям товаров и услуг по законам шоу-бизнеса: она театрализована, откровенно использует все наиболее примитивные человеческие инстинкты и призвана вызывать потребительский ажиотаж — особое эйфорическое состояние человеческого сознания, когда желание «иметь» полностью вытесняет стремление «быть». Самый легкий способ привлечь зрителя — обратиться к его скрытым, подавленным, нездоровым инстинктам, коренящимся глубокое подсознании.
Если политические новости прерываются рекламой, наступает психологический эффект «усиления» правдивости рекламных сообщений: бесстрастные политические репортажи создают эффект доверия к рекламе товаров. Но одновременно потребительский ажиотаж «заражает» нездоровыми эмоциями политическое восприятие событий на экране. Исследования фонда Карнеги в 1990-е гг. показали, что подростки, много часов проводящие у экранов телевизоров под воздействием рекламы, утрачивают способности критического восприятия и одновременно реклама может стимулировать их агрессивное поведение в быту.
Коммерциализация политического времени, стремление его как можно более выгодно продать, заставляет в погоне за зрительским вниманием показывать на виртуальном экране самые отвратительные, но сенсационные события. Жертвы террористических актов, коррумпированные государственные преступники, «оборотни в погонах» имеют значительно больше шансов попасть в эфир политических новостей, чем Комиссия поэтике Государственной Думы.
Однако есть и еще одно глубокое онтологическое измерение феномена «безвременья» виртуального политического пространства. По существу, любая политическая информация о настоящем в виртуальном пространстве может стать «точкой бифуркации» или кризиса, способной повлиять на выбор альтернативных политических сценариев будущего политического развития. В руках виртуальных политтехнологов настоящее политическое время становится рычагом мощного влияния на политическое «завтра» с помощью искусственного «раздувания» и даже произвольного конструирования настоящих политических событий.
Сегодня большинство людей знает о политических лидерах и государственных деятелях только то, что показывают по телевидению в программах новостных передач. При этом особое значение для понимания и предвидения политического поведения масс имеет именно то, что в телевизионной культуре считается правдой, а не реальная правда политической жизни. Как справедливо отмечает Л. Туроу, в кинофильмах, подобных «Джефферсону в Париже» или «Пакахонтас», люди теряют нить — что исторически реально, а что вымысел. Была ли у Джефферсона чернокожая любовница? Сколько лет было Пакахонтасу? Были ли американские индейцы прирожденными защитниками окружающей среды?[120]
Даже если создатели фильмов не претендуют на историческую правду, большинство людей воспринимает подобные фильмы как историческую действительность. Так средства массовой информации с помощью виртуального политического времени фабрикуют политическую историю, национальную культуру и становятся главной силой, влияющей на политическое будущее. Тем самым роль случайной политической информации в виртуальном политическом времени возрастает до непропорционально больших размеров и может оказать решающее влияние на настоящее и будущее.
Надо ли говорить, какую огромную опасность таит в себе виртуальное политическое время, если оно оказывается в руках недобросовестных соискателей политической власти. Именно поэтому роль и значение нравственных императивов в эпоху информационного общества необыкновенно возрастают.
5.7. Нравственный императив в виртуальном политическом измерении
Знаменитый нравственный императив И. Канта — «золотое правило» морали — гласит: веди себя по отношению к другим людям так, как они, на твой взгляд, должны вести себя но отношению к тебе. Это правило касается отношений между людьми, поскольку в доинформационную эру решающее влияние на время и пространство человеческого существования оказывали межличностные контакты.
В информационном обществе, когда значение настоящего политического времени и всей информации о текущих политических событиях в виртуальном политическом пространстве приобретает гипертрофированное значение для человеческого существования, речь должна идти о поиске правильных решений на социетальном уровне. В этом смысле можно согласиться с Амитаи Этциони, который предлагает «новое золотое правило» в эпоху постмодернити: «Уважай и поддерживай нравственный порядок в обществе, если хочешь, чтобы общество уважало и поддерживало твою независимость»[121].
Претворение в жизнь этого правила подразумевает, что в виртуальном политическом пространстве должны быть определены некоторые этические правила, которые позволят обществу контролировать правдивость и нравственность информации, поступающей с информационных каналов. Сегодня виртуальное политическое время стало объектом неконтролируемых политических манипуляций, что наносит серьезный урон общественному сознанию.
Известная шутка о генералах утверждает, что они всегда готовятся к сражениям прошлой войны, а не следующей. Сегодня эта шутка в значительной мере относится к политологам, которые упорно пишут об ужасах тоталитарной цензуры и запретах религиозного фундаментализма, не замечая, что в информационном обществе на первый план выдвигается новый уровень опасностей, связанных с беспределом виртуальной вседозволенности.
Сегодня мы вступаем в новую эру, когда виртуальное политическое время настолько подчинило себе время реальное, что мы приблизились к созданию чисто информационной структуры политических взаимодействий. Постепенно информация становится основным компонентом нашей политической организации, а пороки виртуальных образов составляют основную нить политической структуры общества. Между тем наши политические законы, вся система национального и международного права по-прежнему продолжают регламентировать только сферу реального политического пространства и времени, не замечая виртуального измерения современного мира политики.
Человечеству пора посмотреть на свое отражение в виртуальном политическом зеркале и ощутить космический пульс виртуального политического времени.
Контрольные вопросы
1. Какое влияние оказала информационная революция на политическое время?
2. Какие наиболее яркие качественные характеристики имело политическое время в классической картине мира?
3. Как изменилось восприятие политического времени с появлением виртуального политического пространства?
4. Почему в виртуальном политическом пространстве «распадается связь времен»?
5. Каким может стать нравственный императив в виртуальном политическом измерении?
6. Почему виртуальное политическое время становится «точкой бифуркации» для будущих политических событий?
7. Почему виртуальное политическое время способно усилить человеческую деструктивность?