Из Милана я управлял демократическими переворотами, низвергшими генуэзскую олигархию и приведшими в полную от нас зависимость лигурийских нововводителей. Перевороты в Вальтелине усилили цизальпинскую республику, присоединением к ней этой области. Образование цизальпинской республики было торжественно объявлено 9-го июля.
Постоянные сношения генуэзцев с нами в течении трех столетий обратили Геную некоторым образом во французскую гавань. Нигде не имели мы столько приверженцев. Только одни представители олигархии, боясь демократических идей, клонилась на сторону наших неприятелей.
Директория, заботясь об уничтожении аристократии во всех мелких соседних государствах, не могла забыть Геную. Еще в июле 1796 года она предписала мне требовать удовлетворения от сената за некоторые понесенный ею оскорбления; но тогда я боролся с Вурмзером, и потому удовольствовался одними денежными вознаграждениями. Между тем агенты Директории, по наущению нашего посланника Фейпу, пользовались каждым удобным случаем, чтоб усилить здесь влияние партии демократов; и успехи их были так быстры, что сенату скоро стала угрожать та же участь, какая постигла Венецию.
Игра в мяч подала первый повод к народному восстанию. 9-го мая толпа черни обезоружила войско, овладела всеми воротами и составила комитет, который должен был требовать разных преобразований от сената; сей последний, будучи слишком слаб, чтобы отразить удар силою, предложил выбрать судьей в этом деле Фейпу, главную пружину возмущения, обязавшись заранее согласиться на все перемены, которые он признает нужными. Некоторые патриции, более решительные, вооружили угольщиков и крестьян соседних деревень и в кровопролитной схватке на улицах и площадях, сенат остался победителем. Возвратясь из Монтебелло в Милан, я узнал об этих событиях. Я всегда смотрел на Геную, как на самое полезное присоединение, которое могло упрочить завоевания наши в Италии. Эта обширная крепость, расположенная на вершине скал, против которой трудно вести правильную осаду, могла быть для нас ключом Ломбардии, когда Пьемонт не принадлежал вам, и не было еще симплонской дороги. Для меня было все равно, повинуется ли Генуя дожу из патрициев, или заговорщикам-плебеям, собиравшимся у аптекаря Морандо или в ложе Банки; я хотел только, чтобы там первенствовала французская партия. Но как мы сами принадлежали тогда к демократии, то я не должен был допустить торжества олигархии. Я послал в Геную одного из моих адъютантов узнать подробно о состоянии дел и условиться обо всем с Фейпу.
Призванный сенатом для разрешения этого дела, я тотчас же потребовал освобождения всех французов и предводителей революционной партии, и взятия под стражу всех важнейших лиц со стороны противников. Несколько дней спустя депутация сената, прибывшая в Милан с Фейпу, подписала вместе со мною в Монтебелло положение, уничтожавшее олигархическое правление в Генуе. Этот необыкновенный акт, в котором Франция явилась посредницею между древним правлением и генуэзским народом, состоял из 12-ти статей. Верховная власть предоставлялась собранию целого народа; законодательная вверялась двум представительным советам, составленным один из 300, а другой из 150 членов; исполнительная власть вручена была сенату из 12 членов, под председательством дожа. Как сей последит, так и сенаторы должны были избираться обоими советами. До приведения в исполнение этого положения, власть вверена была комиссии из 22 членов, под председательством прежнего дожа. Этот образ правления нисколько не был приспособлен ни к нравам, ни к местным обстоятельствам. Небольшой генуэзской республике невозможно было иметь представительное правление из 450 членов, не получавших жалованья, не подпав под власть аристократии богатства, самой худшей из всех аристократий. Но я не заботился об улучшении положения Генуи: я старался, напротив, скорее довести ее до желания быть присоединенною к Франции.
(1) Бальбо — (Balbo, граф Чезаре) — итальянский государственный деятель и писатель; род. в Турине 21 нояб. 1789 г., во времена директории был сардинским посланником в Париже, после реставрации — посланником в Мадриде; ум. 4 марта 1837 г. Кларк — Анри-Жак-Гильом (фр. Henri-Jacques-Guillaume Clarke; 17 октября 1765 — 28 октября 1818, герцог Фельтре) — французский военачальник, военный министр Наполеона I, при Реставрации маршал Франции (1816).
(2) Ландрие — французский полковник, участник кампании 1797 г. в Италии.
(3) Виктор — Клод-Виктор Перрен (фр. Claude-Victor Perrin; 7 декабря 1766, Ламарш, — 1 марта 1841, Париж) — маршал Франции (1807), герцог де Беллуно (1808–1841). По неясной причине известен не как маршал Перрен, а как маршал Виктор. Барагэ д’Илье — Луи Барагэ д’Илье (фр. Louis Baraguey d'Hilliers; 13 августа 1764, Париж — 6 января 1813, Берлин). Дивизионный генерал (c 10 марта 1797 года). 16 сентября 1808 года получил графский титул. Отец маршала Франции Ахилла Барагэ д’Илье.
(4) Лузиньян — Луизиньян де, Франц Йозеф, (Franz Joseph, Marquis de Lusignan).
(5) Баялич — Байялич фон Байяхаза, Адам, (Adam Bajalics von Bajahaza).
(6) Лербах — граф Людвиг фон Лербах, граф — австрийский дипломат (1750–1805).
(7) генерал Баллан — Антуан (Antoine Balland) — дивизионный генерал.
(8) Вернек — Вернек, Франц фон, (Franz von Werneck).
(9) Ботта — (Botta), Карло-Джузеппе; 1766–1837, итал. историк и поэт, сторонник франц. революции, 1800 член законодательного корпуса в Пьемонте, с 1803 жил во Франции, после реставрации ректор акад. в Руане.
(10) герцог Галло — Галло Марцио Мастритти (маркиз, позднее герцог Gallo, 1753–1833) — неаполитанский государственный деятель, министр иностранных дел при Иосифе Бонапарте и Мюрате.
Глава 4
Положение англичан в Индии. Египетская экспедиция. Взятие Мальты. Вступление французов в Александрию. Сражение при пирамидах. Взятия Каира. Дезе покоряет Верхний Египет. Поход в Сирию. Возвращение в Египет. Турки выходят на берег при Абукере. Они разбиты. Бонапарт возвращается во Францию.
Торжество, с которым приняли меня в столице, сделало бы гордым самого скромного человека, одушевило бы самого ничтожного честолюбца. Я уже мог надеяться достигнуть всего во Франции; но, чтобы вполне воспользоваться моим положением, нужно было привязать к себе народ и выждать, пока директория совершенно лишится доверия. Франция признала меня своим героем; но этого было мало. Чтоб сделаться главою государства, нужно было быть его спасителем и восстановителем.
Каковы бы ни были мои права на благодарность Отечества, они не позволяли мне низвергнуть правительство, которому я был обязан и моим быстрым возвышением и частью славы моей; надобно было, чтоб оно само себя уничтожило своей неспособностью и несчастиями, которым подвергало Францию: тогда только я мог явиться в глазах народа, как спаситель Отечества, знал, с кем имел дело, и потому не сомневался, что рано или поздно это должно случиться. Стоило только оставить Директорию действовать по собственному произволу; порядок вещей, даже без слабых, ограниченных умов их, изменился бы непременно. И в самом деле: или Директория достигла бы полновластия и, подобно комитету общественного спокойствия стала бы диктаторствовать в государстве, или ее уничтожила бы анархия, подобно исполнительному совету 1792 года, в обоих случаях падение было неизбежно.
Роль, которую я должен был разыгрывать в ожидании возвышения, была затруднительна. Мне дали громкое, но пустое, мечтательное звание главнокомандующего английской армией. Этим напрасно хотели испугать лондонский кабинет, когда ничего еще не было приготовлено к войне с англичанами. Можно было только отрядить в Ирландию тысяч 20 или 30 войска; предприятие, конечно, выгодное; но для меня оно было слишком ничтожно; а с моею головою я не мог жить, сложа руки в Париже. Директория смешивала свои возгласы с восторженными кликами народа; но я знал, что Ревбель и Мерлень были против меня. Они обвиняли меня в том, что я заключил мир с Австрией, а не пошел в Вену, утверждая, что это было бы верное средство возмутить Германию; то есть, это принесло бы Ревбелю удовольствие устроить несколько демократических республик на развалинах римской империи. По их мнению, это должно было утвердить преобладание Франции над всеми её соседями. Они не рассчитывали того, что поднять империю против Австрии не так легко, как произвести революцию в Риме или Милане; или, лучше сказать, они не знали, что нигде народ не был так мало расположен к их утопическим предположениям, как в землях, подвластных Австрии. Их глухие возгласы против меня становились невыносимы. Нужно было пристать к какой-нибудь партии, из которых каждая старалась склонить меня на свою сторону. То агенты роялистов старались доказать мне невозможность существования республиканского правления во Франции и убеждали восстановить монархию; то республиканцы жаловались на директорию за её посягательства на свободу народную, и хотели, чтобы я был новым Гракхом(1). Мне нужно было или стать на стороне Директории, или составить заговор против нее; но от первого я уже отказался решительно, а начать второе было еще рано. Благоразумие советовало мне удалиться; но удалиться с блеском. Я знал, что скрываясь с глаз толпы, нужно сильно поразить её внимание, чтоб остаться в памяти, а для этого надобно было выбрать что-нибудь необычайное: люди любят, чтоб их изумляли. Я получал много безымянных писем, предварявших меня о затруднительной роли, которую начинал я играть во Франции. В одном из них мне советовали создать себе государство в Италии, подобно тому, как хотел сделать Дюмурье в Бельгии; но этот план был слишком мечтателен: я поговорю о нем впоследствии.
Договариваясь о мире в Кампо-Формио, я упомянул вскользь об экспедиции в Египет; хотя тогда я вовсе не думал сделаться исполнителем этого проекта, который был одобрен Талейраном. Возвратясь в Париж, я предложил приступить к этому делу. Последствия могли быть огромными, и этого было достаточно, чтобы заставить меня за него взяться.