Любопытно, что Сухомлинов 11 июня 1915 года был с позором отстранён, 21 апреля 1916 года арестован и заключён в Петропавловку, но Николай его освободил. Летом 1917 года, уже во «временной» России, генерала всё же судили и 12 сентября приговорили к пожизненной каторге. И он тут же сбежал… в Германию.
Там-то, на вилле в Ванзее под Берлином, он после войны не удержался от признания: «Если кто когда-нибудь… займётся выяснением закулисной истории возникновения войны, тот должен будет обратить особенное внимание на дни пребывания Пуанкаре в Петербурге, а также и последующее время приблизительно от 24 до 28 июля».
Пуанкаре, повторяю, приехал явно на инспекцию, но это – во-первых. Кроме того он приехал и для того, чтобы «обрубить» все «швартовые», ещё привязывающие Россию к мирной внешней политике. И всё вышло, как и планировалось: «патриотический» антигерманизм достиг в России того уровня, после которого надо скорее сдерживать «коней» (или всё же ослов?) до поры, а не шпорить их.
Французы старались подгадить русско-германским отношениям не только на высшем – президентском, уровне, но даже по мелочам. 14 июля 1914 года на Лоншанском поле под Парижем прошёл военный парад «в память взятия Бастилии революционным народом». Цветистый спектакль в чисто французском духе закончился, военные атташе готовились разъезжаться по домам.
И тут нашего графа Игнатьева попросили сесть в открытый автомобиль вместе с его германским коллегой: мол, устроители опасаются враждебных выкриков толпы по адресу немца.
Автомобиль тронулся, и публика со всех сторон заорала: «Vive la Russie! Vive les russes!» («Ура России, ура русским!»). Игнатьев отнюдь не жаждал войны России с Германией, совсем наоборот. И, уступив французам, он, конечно, сплоховал – не сообразил, что немец внутри себя оскорбится такой нарочитой демонстрацией «русско-французской теплоты» больше, чем если бы он ехал в отдельном авто, а французы прямо махали ему кулаками. Но в последнем варианте он злился бы на Францию, а так, как вышло, – невольно на Россию.
Что французам и требовалось.
Мелочь?
Э-э, нет!
Подобным же образом французы будут пакостить нам и через двадцать с лишним лет, сталкивая уже Третий Германский рейх и СССР на Всемирной выставке в Париже в 1937 году. Тогда французы совершенно намеренно отвели территорию под советский и немецкий павильоны друг против друга. А затем заблаговременно, чтобы подзудить, показали макет советского павильона со скульптурой Веры Мухиной «Рабочий и Колхозница» лейб-архитектору фюрера Шпееру.
Шпеер принялся за работу, и итоговый эффект вышел потрясающим: вдохновенные, устремленные вперёд советские молодые ребята шагали с павильона СССР прямо на немцев, а над ними хищно нависал с высоты павильона Германии имперский орел.
В предвоенную пору 1914 года таких «мелочей» хватало и в Париже, и в Лондоне. В начале июля (6 числа) посол Германии фон Лихновски известил Эдуарда Грея о только что закончившихся в Потсдаме австро-германских консультациях и «совершенно доверительно» добавил:
– В Берлине считают, что ввиду слабости России не стоит сдерживать Австро-Венгрию.
– Да, Россия, увы, слаба, – «согласился» Грей. Он так сожалеюще покачал при этом головой, что не приходилось сомневаться: ему очень (ну просто очень!) хотелось бы, чтобы Россия была сильна, но куда, мол, денешься от фактов.
Берлин такие коварные английские «оценки» лишь окрыляли.
А вот уже русский военный агент в Англии докладывает в Петербург: «Английский Генштаб уверен, что Австрию толкает на войну Германия».
Ну ещё бы: британский Генштаб, да в разговоре с русским офицером, говорил бы в такие времена что иное! Спору нет, провоцировать простаков в Англии умели всегда…
Одновременно Грей заверял послов Австрии и Германии Мендорфа и Лихновски в строгом нейтралитете Англии и её стремлении уладить австро-сербский конфликт миром. Восьмого же июля сэр Эдуард принимал русского посла графа Бенкендорфа…
– Я крайне озабочен серьёзностью складывающегося положения, граф, – страдальчески сообщил шеф «Форин офис».
– Да, на этой покатости можно поскользнуться, если только не обладать сильным духом и решительной волей, – согласился граф Александр Константинович.
– Прекрасно сказано, – несколько оживился Грей. – И как раз поэтому я убеждён, что России надо решительно поддержать Сербию и защитить её от произвола австрийцев. Ваш авторитет у славянства, ваша сила…
Бенкендорф вежливо помалкивал и лишь сделал неопределённый жест рукой: а вы, мол, господа, как же?
Грей намёка, впрочем, не усмотрел, и Бенкендорфу пришлось задать этот вопрос вслух:
– Но ведь и Англии, очевидно, придётся вступиться, если не с нами за Сербию, то за Францию?
Грей опять стал бесстрастен и развел руками:
– Мы всегда на стороне обиженного и нуждающегося в помощи, господин посол. Но по нашим данным тогда в наиболее тяжёлом положении окажется Россия. У меня есть точные сведения: в случае войны Вильгельм и Мольтке очень быстро переместят центр военных операций с запада на восток. Своего основного противника Германия видит в России…
Грей лгал в глаза.
Ну и что?
Пройдёт два десятка лет, и политику провоцирования СССР против Германии будут проводить уже бывшие коллеги Грея по кабинету Ллойд-Джордж и Черчилль в беседах с нашим полпредом Майским.
Другое время, постаревшие фигуры, но цели и методы английской дипломатии не изменятся. А пока что надо было подстрекнуть Россию царскую, потому что без России войну начинать нельзя было во всех смыслах. Единственной же надёжной гарантией тут могло стать или объявление войны Германией России, или наоборот.
Но обязательно надо было добиться, чтобы конфликт оформился вначале между этими двумя державами. Только после того, как они увязли бы во взаимных мобилизационных действиях после официального объявления состояния войны между собой, можно было двигать дело Большой войны дальше.
Был тут и ещё один тонкий момент… В не раз уже помянутой книге «Европа в эпоху империализма» академик Тарле заявлял, что германский канцлер Бетман-Гельвег был активным сторонником войны. Но вот как оценивал того же Бетмана начальник Штаба РККА Борис Михайлович Шапошников в своём труде «Мозг армии»: «Трагическая личность – один из преемников Бисмарка на канцлерском посту – Бетман-Гельвег думал достигнуть намеченных целей исключительно мирным путём, проводя политику «без войны». Бетман исходил из того положения, что идущее быстрым темпом развитие производительных сил Германии настолько перегонит остальные государства, что конкуренция их окажется исключённой».
Шапошников воевал с немцами на фронте. Тарле – на бумаге, обвиняя Бетмана в том, что в 1914 году в Германии видели главного врага не во Франции, а в России. И это-де, как утверждал Тарле, на том основании, что «победа над Францией казалась нелёгкой, но вполне возможной; победа над Россией – и лёгкой, и несомненной».
Что ж, порассуждаем, насколько академик был прав…
Не приходится сомневаться, что если бы Германия ударила вначале по России (а не по Франции, как это было в реальности), то Франция активно не вмешалась бы. Ещё чего не хватало: лить кровь французских шевалье во имя жизней сиволапого мужичья!
Зато немцам была бы обеспечена поддержка австрияков. И это не считая поддержки Евгения Викторовича Тарле, который приписал немцам шапкозакидательские настроения по отношению к России.
Итак, «лёгкая победа» немцев на Восточном фронте, быстрый вояж по западным флангам Российской империи, аннексия Курляндии, русской части Польши, Лифляндии с Эстляндией.
Затем – замирение с Россией на германских условиях, и Россия со счетов сбрасывается.
После этого можно было передохнуть, чтобы с приходом новых тёплых дней ударить уже по одинокой Франции.
Ну разве это не есть та рациональная схема войны для Германии, в случае если бы немцы были настроены так уж антироссийски и были так самонадеянны на наш счёт, как это описывал Тарле?
В реальности же немцы строго придерживались ориентированного на Францию плана Шлиффена и на русской границе держали лишь незначительные силы. Со слепой враждой к нам это как-то не вязалось.
Что, может, так было потому, что нашей силой пренебрегали?
Нет, не настолько глупы и не осведомлены были немцы, чтобы не понимать, что в оборонительной войне Россия слабости не проявит как минимум. А там…
А там – кто его знает? «Русские долго запрягают, но быстро ездят», – говаривал Бисмарк.
Германия не хотела давать повода к усилению напряжённости с Россией. Зато поводы для вражды то и дело давал сам Санкт-Петербург – как чиновный, официальный, так и биржевой. Чего стоил один шум, поднятый осенью 1913 года вокруг турецкой миссии генерала Лимана фон Сандерса.
Турция обратилась к Германии с просьбой провести полную реорганизацию её армии. Перевооружить эту новую армию европейского образца должны были германские оружейные заводы во главе с Круппом.
Конечно, радости для нас в таком сюрпризе было мало. Дружбы с Турцией у нас особой не наблюдалось, зато имелись реальные конфликтные зоны в Закавказье.
Но и немцев можно было понять. От таких предложений и возможностей уважающие себя державы не отказываются. Тут ведь и загрузка своей экономики, и привязка к себе Турции, тут и интересы Багдадской железной дороги. Так что шуми, не шуми, а Германия от соблазна не отступится.
Это было яснее ясного…
Забегая вперёд, скажу, что все усилия немцев не особо-то турецкую армию и усилили. Ведь сила современных армий определяется общим уровнем развития общества, а он у тогдашней Турции был «ещё тот»…
И это тоже было понятно заранее… Так стоило ли трепать нервы себе и другим?
Однако вместо того, чтобы сделать хорошую мину при плохой игре и максимально сгладить напряжённость, обменяв её на возможные германские уступки нам, Петербург взвился так, что исключительно по нашей инициативе запахло нашей войной с Германией один на один.