жившее по соседству с ними русское крестьянство пороли по решениям волостного суда. Такое неравноправие возмутило сановников. В связи с этим было предложено внести в резолютивную часть журналов департаментов Совета предложение об упразднении телесных наказаний в России. Однако опытные государственные мужи стали возражать, опасаясь резкой реакции со стороны государя, который и так задумал отменить телесные наказания после рождения наследника. Под их давлением эта инициатива была «спрятана» в журнале, где излагались мотивы решения Общего собрания Государственного совета. Однако и это вызвало неудовольствие государя, который наложил резолюцию: «Это будет тогда, когда я это захочу»[227]. По словам В.И. Гурко, министр внутренних дел Д.С. Сипягин представил императору эту ситуацию как типичную для высшего законосовещательного учреждения империи, в котором будто бы заседают антиправительственные силы[228]. Этот случай показательный, но отнюдь не единственный. 1 января 1904 г. император написал министру внутренних дел В.К. Плеве о Тверском земстве: «Настало время треснуть неожиданно и крепко»[229]. 19 октября 1905 г., подводя итог недавним событиям, император так описал матери поведение своих министров: «Господа министры, как мокрые курицы, собирались и рассуждали о том, как сделать объединение всех министерств, вместо того чтобы действовать решительно»[230]. Поздней осенью 1905 г., реагируя на реплику главноуправляющего Канцелярией по принятию прошений А.А. Будберга о том, что было бы лучше всего арестовать С.Ю. Витте, премьер-министра России, Николай II кратко, но весьма выразительно сказал: «О, да!»[231] Примерно тогда же император давал наставления своим сотрудникам. «Государь сказал, что, по его мнению, дело надо вести так: где разгромлено имение – все хутора в окружении обыскать войсками и у кого будет оружие в руках расстреливать. Будет много невинных жертв, но перед этим останавливаться нельзя»[232].
В декабре 1905 г. на донесении генерала А.А. Хоруженкова о подавлении революционного движения в городе Туккуме (Курляндская губерния, ныне Латвия) царь наложил резолюцию: «Надо было разгромить город»[233]. 12 февраля 1906 г. директор Верхнеудинского реального училища Устрецкий послал телеграмму императору с просьбой о смягчении наказания для пяти учителей, приговоренных к повешению. Император недвусмысленно ответил: «Всяк сверчок знай свой шесток»[234]. Впоследствии Николай II называл А.И. Гучкова «подлецом». Встречи с ним он считал предосудительными[235], а одному из министров прямо говорил, что «Гучкова мало повесить»[236].
За свое довольно продолжительное царствование немногословный и весьма скрытный государь произнес много слов, очень разных по смыслу и тональности[237]. Их не сложить в простую формулу, объясняющую личность императора. Ее трудно понять в рамках элементарной дихотомии: сильный или слабый, волевой или нерешительный и т. д. Решительность на бумаге сочеталась с готовностью Николая II соглашаться с каждым своим собеседником. И в этом сын очень походил на отца.
Любого человека нельзя свести к совокупности качеств его характера. Он намного сложнее. Тем труднее говорить о герое из прошлого, оставившего сравнительно ограниченный корпус текстов. Но император – это не только и, может быть, даже не столько человек. Это властный институт, своего рода функция, сопряженная с исполнением ежедневных обязанностей. И в этом отношении императорская власть вполне познаваема. Исследователю под силу понять меру участия царя в процессе выработки политических решений.
На этот вопрос тоже нет одного ответа. Многое зависело от личности государя. Александр III весьма ответственно относился к своим обязанностям. Управляющий делами Императорской главной квартиры О.Б. Рихтер говорил: «За много лет, что я управляю комиссией прошений на высочайшее имя. я не помню случая, чтобы посланный мною государю с вечера портфель с бумагами не был возвращен мне на следующее утро с исполненными делами»[238]. Обычно весь день императора уходил на встречи и приемы. Александр III работал с бумагами преимущественно ночью. Ему приходилось знакомиться с отчетами министров, главноуправляющих, губернаторов, генерал-губернаторов, командующих войсками и др. Периодически ставился вопрос о создании коллегиального учреждения, которое бы помогало императору, а в сущности, подменяло его. В мае 1884 г. этот вопрос инициировал Долгоруков, но без особого успеха: создание подобного «визирства» пугало бюрократию[239].
Обычно Александр III уходил к себе в кабинет около 9 часов вечера. По настоянию императрицы он дал слово работать «лишь» до 3 часов ночи. В это время камердинер должен был докладывать царю, что следовало заканчивать работать. Если же царь не обращал на это внимание, камердинер докладывал вторично. В третий же раз он просто тушил свет, несмотря на все протесты государя. Вставать же императору приходилось рано: ведь доклады министров нередко начинались уже в 9 часов утра. При этом, как отмечалось выше, выслушивая министров, император не любил принимать решений в ходе личных аудиенций. Обычно он оставлял у себя министерские бумаги и работал с ними ночью[240].
Император пытался всячески сократить количество бумаг, с которыми ему надо было познакомиться. Так, уже 4 марта 1881 г. он отказался читать перлюстрации шифрованных депеш иностранных посланников и выписки из польских газет. «Он просил [министра иностранных дел] Гирса присылать ему на прочтение только то, что действительно может быть полезно в государственных целях»[241]. Такой порядок работы можно оценивать по-разному. Как утверждал бывший министр народного просвещения А.В. Головнин, «государь не управляет, его управления не видно. Ему следовало бы собирать министров. Решать все бы серьезные дела сообща. Это, конечно, требует навыков и умственно тяжелого резюмирования, но это ограждает независимость государя и сокращает его работу. Государь держится другого метода. Ему доставляют доклады со всеми данными. Он все читает и сидит до глубокой ночи. Конечно, ему приходится бороться одному против докладов министра»[242].
Действительно есть много свидетельств тому, что Александр III весьма добросовестно читал поступавшие на его имя бумаги. Так, С.Н. Дурново, брат министра внутренних дел и председателя Комитета министров, рассказывал, что «на бумаге Синода с благословением на предстоящее императору путешествие [в Данию] положил резолюцию: “Не нуждаюсь”. Святые отцы решили, что государь подмахнул это слово ошибочно взамен другой бумаги и через Победоносцева подложили новую бумагу, переписав первую. Ждали появления ее. уже с известным интересом. С ужасом читают новую резолюцию: “Сказал: не нуждаюсь”. Все взволновались. Тем временем император уехал в Данию. По возвращению оттуда принимал с докладом Победоносцева. Тот с большой осторожностью приступает к выяснению этого вопроса, намекая на горе членов Синода, вызвавших неблаговоление монарха. “А вы, Константин Петрович, читали эту синодскую бумагу”, – спросил император. “Как же, Ваше Величество”. “Ну я вижу, вы ее или плохо, или совсем не читали. Вот там вместо архипастырского благословления было написано «архитектурное благословление». Я и написал, что не нуждаюсь”»[243].
Александр III, в отличие от отца, не любил председательствовать на заседаниях Совета министров, который в новое царствование практически не собирался. Со временем об этом учреждении и вовсе забыли. Это как раз тот случай, когда привычки и склонности монарха определяли характерные черты политической жизни. В 1880-х гг. право личного доклада руководителей ведомств было тем более ценным, что новый государь принимал министров реже, нежели его отец. По словам П.А. Валуева, Александр III как будто бы сторонился своих ближайших сотрудников. «Доклады сокращены у него до крайних пределов, так что даже военный министр ограничивается одним докладом в неделю»[244]. Император тщетно пытался сэкономить время. Великую тайну составлял тот факт, что государственный секретарь регулярно подготавливал краткие записки для Александра III, в которых излагалась суть представлявшихся меморий Государственного совета. С этой же целью император запретил Министерству иностранных дел «посылать, бумаги, касающиеся мелких государств, как, например, Испании и Португалии»[245].
Ритм работы был размеренный. Министры принимались в отведенные для них дни. Даже те государственные деятели, которые были наиболее близки императору, не часто «гостили» в Гатчинском дворце. Так, К.П. Победоносцев за 1881 г. виделся с Александром III 12 раз[246]. С министром внутренних дел Н.П. Игнатьевым – более 40 раз (причем значительная часть встреч пришлась на май 1881 г., когда Игнатьев был назначен на столь высокий пост)[247]. Для сравнения: в последние два месяца царствования Александра II царь встречался с М.Т. Лорис-Меликовым почти ежедневно, а именно 48 раз