[372]. Писцы же в департаментах получали существенно меньше: 200–400 руб. в год[373].
Жалованье выросло и у высшей бюрократии, которая и прежде не бедствовала. Многие ее представители были богатыми землевладельцами. Некоторые из них воспользовались благоприятными условиями 1860-х – 1870-х гг. и занялись предпринимательством. По расчетам А.П. Корелина, в начале XX в. 160 высших чинов, находившихся на действительной государственной службе или же в отставке, занимали 240 позиций в руководящих органах частных компаний[374].
Их коммерческие интересы напрямую отражались на государственной деятельности. Так, князь Александр Оболенский не скрывал своих связей со стекольными заводами и страховыми обществами. Этим была обусловлена его позиция на заседаниях Государственного совета. Другой член этого учреждения князь Л.Д. Вяземский не стеснялся напоминать, что его семья обладала майоратом, на территории которого располагались заводы, и это так или иначе определяло его взгляды[375]. А.А. Абаза активно играл на бирже, пользуясь никому не известной информацией[376]. Ходили слухи, что Вышнеградский тоже этим не брезговал[377]. Помимо этого, Абаза не смущался защищать интересы сахарозаводчиков. Схожую позицию занимал и весьма близкий к Александру III человек – П.А. Черевин[378]. В этом вопросе поддерживал Абазу и министр государственных имуществ М.Н. Островский. Он убеждал императора, что в данном случае Абаза отнюдь не отстаивает свои личные интересы. Схожей позиции придерживался и Д.М. Сольский. И Островский, и Сольский оказывали давление на министра финансов Н.Х. Бунге, вынуждая последнего идти на уступки лобби сахарозаводчиков[379].
В сущности, речь идет о форме коррупции, которая могла принимать самые разные обличья. В конце концов лояльность того или иного чиновника можно было купить, чем регулярно занимался министр финансов С.Ю. Витте. В конце 1890-х гг. он дал ссуду А.А. Половцову[380]. По сведениям А.А. Киреева, субсидию в 700 тыс. руб. получил военный министр А.Н. Куропаткин, 380 тыс. – Д.С. Сипягин, 55 тыс. – И.Н. Дурново[381]. По инициативе С.Ю. Витте казна выкупила имение графа И.И. Воронцова-Дашкова за 8 млн руб., хотя его цена была 1 млн[382]. О фактах коррупции говорили во многих ведомствах (например, в военном[383] или финансовом). Правда, в большинстве случаев эти слухи документального подтверждения не получили.
Несмотря на застарелые многочисленные болезни, бюрократия менялась на протяжении XIX столетия, в значительной мере совершенствовалась. Пожалуй, наиболее значимо то, что на полную мощность работала «фабрика» по воспроизводству бюрократии. Это система высшего образования, которая специально создавалась в России для подготовки квалифицированных государственных служащих. Прежде всего она включала в себя немногочисленные университеты (в первую очередь их юридические факультеты), а также элитарные учебные заведения – лицеи, в том числе Александровский (в прошлом Царскосельский) лицей, и, конечно же, Училище правоведения[384].
Число образованных лиц среди представителей бюрократии постоянно увеличивалось. К 1880 г. среди чиновничества лица с высшим образованием составили более 28 %, в 1897 – около 40 %. Если же учитывать только центральные учреждения, то в 1880 г. этот показатель равнялся 42,4 %, в 1897 – 48,5 %[385]. Более половины всех молодых людей, получивших высшее образование, пошли на государственную службу [386]. Показатели образованности среди чиновничества будут существенно выше, если учитывать только представителей высшей бюрократии. По подсчетам Б.Б. Дубенцова и С.В. Куликова, среди этой группы государственных служащих лица с высшим образованием на 1853 г. составляли 34 %, в 1879 – 72 %, в 1897 – около 84 %, в 1903 – около 82 %, в 1914 – около 90 %[387]. Этот высокий процент, помимо всего прочего, свидетельствует о широком распространении юридического образования (наиболее популярного в ряду прочих специализаций высшей школы Российской империи) среди высокопоставленных бюрократов. Одновременно с тем сократился удельный вес военных. В 1853 г. они составляли 35,5 % высшего чиновничества, в 1917 г. – 16,4 %[388].
Государственная служба мобилизовывала значительную часть лучших выпускников высших учебных заведений. О ее популярности свидетельствует хотя бы тот факт, что тысячи молодых служили в различных ведомствах сверх штата, т. е. не получая жалованье. Им оставалось надеяться, что в скором времени откроется долгожданная вакансия. Едва ли должно удивлять, что по прошествии десятилетий бывшие чиновники любили подчеркивать высочайший интеллектуальный и культурный уровень той среды, к которой они принадлежали. Как вспоминал опытный бюрократ и наблюдательный мемуарист В.Б. Лопухин, «уже такова была традиция той удивительной страны, которая называлась Россией, что помещичьи дети готовились родителями не к работе на земле, которая кормила дворянство, не к общественной деятельности на местах, а непременно к государственной службе. Окончил юноша гимназию или кадетский корпус, прошел университет или военное училище, и вот он чиновник или офицер и ушел и от земли, и от земства. И это была лучшая молодежь помещичьего класса. Не одолел другой молодой человек латинских исключений и греческих предлогов, либо квадратного уравнения и подобия треугольников, сорвался с традиционного пути, не нашел себе иного применения, ибо либо он малодушный и слабый, либо вовсе дефективный, и начинается мука с его “устройством”. Год, другой живет просто недорослем. При первой возможности поступает в полк вольноопределяющимся. Посылается в какое-нибудь второразрядное юнкерское училище и возвращается оттуда по прошествии некоторого времени с угольным галуном на рукаве шинели. Он почти офицер, но прежде всего лодырь, ломающийся перед уездными барышнями. На этом кончается его военная карьера. И снова на шее родителей. Вздыхает, мучается папаша. “Поддержимте такого-то, господа, – заявляет в кругу земских гласных какой-нибудь сердобольный сосед-помещик, – проведемте его сынка в управу”. Сказано – сделано. Преуспевший юноша сидит помощником столоначальника в казенной палате, в департаменте в Петербурге, или он, глядишь, гвардейский подпоручик или корнет и тянется к военной академии. Он в управу не пойдет. И худший отпрыск помещичьего класса, неудачник, лодырь проникнет в земство»[389].
Эта оценка положения вещей, пожалуй, чересчур резкая и, видимо, не вполне справедливая. И чиновники, и военные, и университетские профессора работали в земстве[390]. Среди тех, кто связал всю свою жизнь с деятельностью органов местного управления, были люди выдающиеся и в деловом отношении. И все же одну тенденцию Лопухин уловил верно: государственная служба была чрезвычайно привлекательна для амбициозной молодежи. В результате центральные государственные учреждения рубежа XIX – начала XX в. представляли яркие, самобытные, хотя, конечно, неоднозначные фигуры: С.Ю. Витте, В.И. Гурко, П.Н. Дурново, В.И. Ковалевский, С.Е. Крыжановский, А.Н. Куломзин, Д.Н. Любимов, Н.В. Муравьев, В.К. Плеве и многие другие. Не случайно чиновник и поэт И.И. Тхоржевский, хорошо знавший и профессорскую, и артистическую среду, писал: «Те круги высшей бюрократии, с которыми я соприкоснулся. сразу показались мне самыми культурными, самыми дисциплинированными и наиболее европейскими изо всего, что было тогда в России»[391]. Однако, как бы высоко ни оценивать государственных служащих тех лет, неизменной оставалась та институциональная рамка, в которую чиновничество должно было вписываться. Иными словами, актеры в труппу набирались новые, может быть, лучше прежних, а сцена практически не менялась.
На бюрократию любили жаловаться, но обойтись без нее не могли. Чиновники обладали необходимыми знаниями и опытом. Заменить их никто не мог. В сущности, это была власть «технократов», которые хорошо знали, как готовятся законы и указы. Их неизбежность доказывали даже критики бюрократического уклада современного государства, например, К.П. Победоносцев. «По-видимому, Министерство внутренних дел опасается, что при судебном председателе усложнится процедура, умножатся формальности, но мне кажется, что этому вопросу место не здесь, а при начертании процессуальных правил. Довести простоту судопроизводства до образца Людовика Святого, сидящего под дубом, теперь невозможно»[392].
Чиновник чиновнику рознь. В бюрократическом мире существовали свои удивительные контрасты. Среди служащих канцелярий были и очень бедные, и весьма состоятельные люди, и блестяще образованные, и практически лишенные образования. В большинстве случаев работа не предусматривала творчества. Бюрократ переписывал бумаги, вел мало кому интересные подсчеты. А когда начальника по какой-то причине не было в канцелярии, неизменно отвлекался от рабочих дел, решал ребусы, шарады, сплетничал с коллегами[393]