. В любом случае одиозный в глазах оппозиционной печати министр внутренних дел пытался найти modus vivendi власти и общества в чуть расширенном по сравнению с прежним коридоре возможностей. Ему казалось, что таким образом можно уйти от политических вопросов, сконцентрировавшись на более важных: социальных и экономических.
15 июля 1904 г. в 10 часов утра прогремел взрыв, очевидно, ускоривший ход событий: в тот день В.К. Плеве был убит членом боевой организации эсеров Е.С. Сазоновым. Смерть государственного деятеля, воспринимавшегося как паладина реакции, породила надежду на смену курса и либерализацию внутренней политики. «Как ни ужасно, но убийство Плеве у всех вызвало вздох облегчения, а у многих радость, и, пожалуй, прежде всего в рядах самой бюрократии, непосредственно знавшей и чувствовавшей, что, как выразился Крыжановский (С.Е. – К. С.), с Плеве никакого дела иметь нельзя было», – впоследствии вспоминал И.В. Гессен[1080]. «Но ведь Россия – не революционерка, и она, действительно, нуждается в глубоких улучшениях жизни. Он же (В.К. Плеве. – К. С.) не хотел ничего делать. Почему? Да, вероятно, просто потому, почему и все министры не хотят: не желают уменьшать своей власти, не хотят перестать быть владыками над царем и народом», – записал 9 августа 1904 г. в дневнике публицист «Московских ведомостей», один из идеологов консерватизма Л.А. Тихомиров[1081]. Примерно в это же самое время М.В. Челноков в письме к Д.Н. Шипову делился своими надеждами на коренное преобразование государственного строя, а Д.Н. Шипов, отвечая товарищу, рассказывал, что «в Москве видел графиню В.Н. (Бобринскую. – К. С.), носится по городу и повсюду ораторствует о необходимости общественным представителям подать коллективное заявление государю, что он должен разделить ответственность перед страной и представителями общества и что должно быть немедленно учреждено временное правительство»[1082]. О серьезных преобразованиях думали и в «высших сферах». Так, согласно записи в дневнике А.С. Суворина от 4 августа 1904 г., через два-три дня после гибели В.К. Плеве министр юстиции Н.В. Муравьев во время доклада императору обрисовал отчаянное положение в России, указал на деспотический характер власти покойного министра внутренних дел и говорил о неотложности реформы системы управления страной[1083]. Даже директор Департамента полиции А.А. Лопухин не испытывал симпатий к Плеве и его политике и, беседуя с Гурко о его гибели, отметил: «Так дальше продолжаться не могло»[1084]. Новый курс должен был стать «земским», нацеленным на диалог с обществом. Это было провозглашено министром внутренних дел П.Д. Святополк-Мирским в самом скором времени после того, как он получил назначение.
В общественных кругах ожидали нового министра, способного предложить реальную альтернативу политике В.К. Плеве. Не случайно, что назывались имена И.Л. Горемыкина, запомнившегося в качестве государственного деятеля «проземской» ориентации[1085], и его оппонента конца 1890-х гг. С.Ю. Витте, считавшегося основным противником В.К. Плеве[1086]. Однако 25 августа был назначен князь П.Д. Святополк-Мирский. Близкий ко двору генерал А.А. Киреев, беседовавший со Святополком 13 августа (т. е. за две недели до назначения), остался крайне высокого мнения об этой кандидатуре и рассчитывал, что как раз новому министру удастся провести преобразования в духе славянофильской теории[1087]. И действительно уже при назначении Святополк-Мирский изложил государю своего рода программу реформ, которая полностью соответствовала чаяниям публицистов славянофильского толка. Новый министр внутренних дел настаивал на необходимости проведения политики веротерпимости, расширения компетенции органов местного самоуправления, либерализации политики в отношении печати, национальных окраин. Наконец, Святополк-Мирский коснулся и политического вопроса, сказав о важности «призыва выборных в Петербург» для обсуждения общегосударственных вопросов. Император как будто бы во всем с ним соглашался[1088].
Замыслы нового министра не стали секретом для публики. Как вспоминал Д.Н. Любимов, «газета “Русь”, с каждым днем делавшаяся все более левой, писала: “Это министерство перелома от бюрократического насилия к правовому порядку.”. А.С. Суворин в своих тогда пользовавшихся широкою популярностью “маленьких письмах” (в “Новом Времени”) пошел еще дальше. Среди хмурого сентября он прямо объяснил весну. “Разве – восклицал Суворин – речь нового министра внутренних дел, сказанная 16 сентября, не веяние весны? Не ясный ее признак? Она дает прекрасное настроение, повышает русского человека?..” Даже в крайней оппозиционных газетах были сочувственные отзывы. Объявлялось, как бы перемирие. Речь Мирского рассматривалась как предисловие и нервно ожидалось объявление коренных реформ, которые за этим вступлением должны были, по их мнению, последовать»[1089].
Осенью 1904 г. возбуждение общества неуклонно росло, подпитываясь одновременно завышенными ожиданиями успехов реформаторского курса Святополк-Мирского и вместе с тем неуверенностью в положительном исходе дела. «Вчера провел два часа у Мирского взаимное интервью. О “ней”, Костиной жене (т. е. о конституции. – К. С.), говорили много и свободно. Созыв выборных губернских земских собраний, местных людей для разработки совместно с министерством разных вопросов – в его программе», – писал орловский земец А.А. Стахович издателю журнала «Освобождение» П.Б. Струве. И, тем не менее, продолжал Стахович, «дремать нельзя, а, напротив, спешить. так как осенняя “весна” может быть, как все весны, больно коротка и заменят штюрмеровской или другой какой-либо. “зимою”.»[1090]. «Я боюсь, что нахожусь в положении человека, который выдал вексель на сумму, которую он уплатить не может», – еще 3 октября говорил сам П.Д. Святополк-Мирский. «Метаморфозы столь неожиданные, что все словно растерялись и в глубине души мало кто верит в ее (новой эры. – К. С.) прочность, – записала в своем дневнике О.Н. Трубецкая, сестра философов и общественных деятелей С.Н. и Е.Н. Трубецких. – Каждый день слухи о падении Мирского, и в преемники ему прочат фон Валя, Клейгельса или Штюрмера. Заранее уже отпетых или отпеваемых»[1091]. Подобное ощущение зыбкости ситуации в стране сохранялось в течение всей правительственной «весны».
9 октября 1904 г. у П.Д. Святополк-Мирского был очередной всеподданнейший доклад. Министр удивился тому, что царь высказал желание дать ему рескрипт, в котором бы утверждалась незыблемость существующего порядка. «Как же, Ваше Величество, ведь я говорил, какие перемены я нахожу нужными, и Вы согласились». Николай II на это ничего не ответил, а Святополк-Мирский вновь вернулся к теме участия земцев в подготовке важнейших решений (например, касавшихся крестьянского вопроса). Напомнил о Земском соборе, по его мнению, удачно сочетавшимся с самодержавным правлением. И император по обыкновению не возражал[1092]. Правительство старалось идти на уступки земству. Так, согласно письму С.Н. Гербеля Д.Н. Шипову от 15 октября 1904 г., «вопрос о Тверском земстве отчасти улажен и последует разрешение возвратиться в губернию земским деятелям»[1093].
Россия вступала в острую фазу политического кризиса, когда любой новый шаг – вперед или назад, влево или вправо, или даже просто стояние на месте – предопределял его эскалацию. Об этом в том числе писал К.Ф. Головин Святополк-Мирскому: «Для власти одинаково опасно оставаться неподвижно на месте и идти навстречу к так называемому общественному мнению. В первом случае недовольство, становясь затяжным, грозит постепенно заразить весь народный организм, во втором – многие из самых благонамеренных и разумных могут при теперешнем настроении быть увлечены потоком гораздо далее, чем сами бы того хотели»[1094]. Периодически ходили слухи, что вот-вот дадут конституцию. «Конституция висит в воздухе», – записал 27 октября в своем дневнике А.А. Киреев[1095]. 31 октября княгиня А.П. Ливен говорила жене министра Е.А. Святополк-Мирской, что в Москве на днях ждут конституцию[1096]. О тех же самых настроениях во второй столице сообщал и князь Б.А. Васильчиков две недели спустя, 14 ноября[1097]. «Повторяют с разных сторон, что молодая императрица принимает активное участие в политике и стоит во главе конституционной партии», – записал 27 ноября в дневнике граф А.А. Бобринский[1098]. Пройдет несколько дней, и 2 декабря он напишет, что 6-го все ожидают оглашения конституции[1099].
Вместе с тем в обществе говорили и о возможности скорой политической катастрофы. К.П. Победоносцев еще в сентябре предрекал, что курс, выбранный Святополк-Мирским, неизбежно приведет к кровопролитию как на улицах столицы, так и в провинции[1100]. 19 октября в салоне Е.В. Богдановича на тот момент один из видных чиновников Министерства внутренних дел Б.В. Штюрмер предрекал скорую революцию