Многие британские подданные – современники 1917 г. описывают то огромное сочувствие и прилив доброжелательности по отношению к России и ее народу, вызванные свержением авторитарного царского режима, воспринимавшегося либеральными и лейбористскими кругами Соединенного Королевства как пережиток давно ушедшей в прошлое феодальной эпохи. Свидетельством указанных настроений явилась приветственная телеграмма 20 руководителей крупнейших британских профсоюзов, направленная в адрес Временного правительства 16 (29) марта 1917 г. В ней выражалась надежда на то, что «совершившаяся революция приведет к миру без аннексий и контрибуций»[650]. Еще одним отражением этих настроений стали дневниковые заметки корреспондента «Манчестер Гардиан» М. Прайса, совершившего летом 1917 г. путешествие на пассажирском пароходе по Волге[651].
В то же время британская общественность развернула дискуссию о характере российского Февраля, участники которой выступали с различными оценками: одни сравнивали ее со Славной революцией 1688–1689 гг., совершившейся, как известно, без кровопролития. Другие говорили о сходстве революционных событий в Петрограде с началом антироялистских выступлений в Англии 1640 года. Но большинство наблюдателей разделяло точку зрения левых публицистов о ярко выраженной похожести свержения Николая II и освобождения Франции от абсолютистского правления Людовика XVI сто тридцать лет назад[652].
Скоротечное и безоговорочное признание Лондоном Временного правительства 11(24) марта, различные миссии и делегации, которые были направлены правительством Д. Ллойд Джорджа и британскими общественными организациями в революционную Россию весной – летом 1917 г., а также усиление активности дипломатической и военной миссий, свидетельствовали о наступлении подлинно «медового месяца» в отношениях двух стран, одна из которых уверенно, как одно время казалось многим, продвигалась по пути создания нового демократического строя[653]. Характерно, что еще 2(15) марта 1917 г. лидер юнионистов (консерваторов) Э. Бонар Лоу заявил в парламенте: «Информация, которой мы располагаем, позволяет с уверенностью говорить о том, что революционное движение не направлено против продолжения войны, а скорее наоборот призвано стимулировать ее продолжение с эффективностью и энергией, которые ожидает народ»[654].
Характерно, что такие «романтически настроенные» лейбористские лидеры, как пацифист Р. Макдональд – будущий премьер-министр Соединенного Королевства – наиболее восторженно приветствовали свержение царского режима, знаменовавшего собой, как отмечалось в его личном письме А. Ф. Керенскому, наступление эры глубоких социальных трансформаций всего мира[655].
Вместе с тем главным вопросом в отношении России для Лондона, как отмечают все современники, оставалась проблема укрепления рядов Антанты и стимулирование участия России в войне, хотя некоторые политики преисполнились пессимизма сразу же после падения царизма. В частности биограф Д. Ллойд Джорджа сообщал, что после получения телеграммы о свержении Николая II премьер с горечью обмолвился: «Отныне они для нас бесполезны в этой войне»[656].
Пессимистические нотки в суждениях представителей властной элиты стали более отчетливыми через два месяца[657]. Так, один из видных консервативных деятелей С. Болдуин, возглавивший правительство осенью 1924 г., писал своей супруге 15 мая 1917 г.: «Россия, насколько можно судить, будет до конца этого года для нас бесполезна в военном плане. Если она только сможет собраться и самоорганизоваться (две невозможные вещи, как я опасаюсь), война будет закончена этим летом. Но революция исключает поддержание дисциплины по всей стране»[658].
Недостаточное знание реалий российской действительности в кругах политического истеблишмента Великобритании, о чем свидетельствуют источники и что подчеркивают многие исследователи[659], сыграло с общественным мнением Туманного Альбиона злую шутку. После провала июльского наступления на Восточном фронте и, особенно, вследствие неудачи выступления Л. Г. Корнилова в конце августа (начале сентября) 1917 г. восторженное отношение к процессам демократизации сменилось в Британии откровенной критикой политики Временного правительства и требованиями принятия более решительных мер по наведению порядка в Российской республике[660].
Важную роль в этом процессе также сыграл отказ Уайтхолла санкционировать участие лейбористов в международной социалистической конференции, которая должна была состояться в Стокгольме с 24 по 31 августа (5-12 сентября) 1917 г. Любопытно, что впоследствии некоторые британские политики признали ошибочность этой позиции и даже связали успех большевистского переворота с отсутствием поддержки умеренных российских социалистов со стороны Антанты[661].
Нарастание раздражения англичан неспособностью Временного правительства установить порядок в стране отразило заседание Имперского военного кабинета под председательством лидера юнионистов Э. Бонар Лоу, состоявшееся 4(17) сентября 1917 г. Основное внимание участники уделили ситуации в России, описанной в телеграмме Д. Бьюкенена на имя министра иностранных дел А. Бальфура. Реагируя на «неопределенность», как сказано в протоколе заседания, которая определяет положение Российской республики, члены Кабинета высказались за крайне осторожную политику в отношении союзника, чтобы избежать малейших обвинений о вмешательстве в ее внутренние дела. С другой стороны, они признали желательным установление тесного сотрудничества с генерал-майором Н. Н. Баратовым, войска которого в Месопотамии продвигались на соединение с частями англо-индийской армии под командованием генерал-лейтенанта Ф. Мода[662].
К середине октября 1917 г. внешнеполитическая ситуация для Британской империи еще более осложнилась. В метрополии и доминионах нарастала усталость от войны, достижение победы в которой, несмотря на присоединение к Антанте Соединенных Штатов Америки весной того же года, казалось многим довольно проблематичным. Даже в среде консерваторов все громче раздавались голоса сторонников поиска компромисса с Германией и ее союзниками[663]. Неслучайно 5(18) октября Д. Ллойд Джордж в письме к королю Георгу V указал на основные проблемы, с которыми столкнулся Кабинет в этот период: вероятный выход России и Италии из войны, нежелание французов наращивать усилия для достижения победы, а также перспектива появления американских войск на Западном фронте не ранее середины 1918 г. Все эти причины заставляли британцев продолжать боевые действия фактически в одиночку, принося в жертву на алтарь победы «цвет нации». Поэтому, делал вывод премьер-министр, в ближайшее время англичанам следует придерживаться оборонительной тактики, осуществляя морскую блокаду Центральных держав в войне на истощение[664].
Справедливости ради укажем, что как внутренний, так и внешнеполитический курс третьего коалиционного Временного правительства во главе с А. Ф. Керенским осенью 1917 г. трудно было назвать последовательным, поскольку сам премьер и поддерживавший его министр иностранных дел М. И. Терещенко колебались между заверениями союзников в безусловном продолжении Россией войны в ответ на ноту Антанты от 27 сентября (9 октября) и такими недружественными по отношению к Лондону актами, как намерение послать приветственную телеграмму участникам конференции Шин Фейн или упреками в бездействии британских морских сил на Балтике[665].
Последним отчаянным дипломатическим ходом Керенского стало секретное предложение Ллойд Джорджу, которое должен был передать в Лондон находившийся в России еще с августа 1917 г. с секретной миссией известный впоследствии беллетрист С. Моэм. Суть инициативы заключалась в том, что британский премьер, по мысли Керенского, мог бы запросить Берлин о начале мирных переговоров, однако на условиях, которые Германия вряд ли бы приняла. Соответственно, отказ кайзера и правящей верхушки Второго рейха от британского предложения помог бы Временному правительству реанимировать военную машину России под предлогом того, что Центральные державы не хотят мира, и поэтому русским не остается ничего, кроме как сражаться до полной победы вместе с союзниками[666].
На этом неблагоприятном международном фоне известие о захвате власти большевиками, которых британская пресса на протяжении 1917 г. из-за некорректного перевода чаще всего именовала «максималистами», первоначально не вызвала какого-либо значительного отклика в общественном мнении Соединенного Королевства. Достаточно сказать, что буквально накануне падения Временного правительства Д. Бьюкенен и М. И. Терещенко планировали вместе отправиться на очередную конференцию Антанты, которая должна была состояться в Париже 7–8 ноября [667]. Характерно также, что на Даунинг-стрит, 10 в день Октябрьского переворота обсуждался вопрос о передаче права представлять Россию в Межсоюзническом совете бывшему министру труда меньшевику М. И. Скобелеву, а главную озабоченность членов Кабинета Ллойд Джорджа вызывало катастрофическое положение, в которое попала итальянская армия