Если бы оказалось необходимымъ подкрѣпить эту теорію политическаго единства и размноженія противоположными примѣрами, то за ними недалеко ходить. Когда греческія государства были поглощены Македоніей, то греческія республики покончили свое существованіе. Когда Римъ посредствомъ завоеванія присвоилъ себѣ всю Италію, Италія мало по малу обращается въ дикое состояніе и самъ Римъ, недостаточный центръ для столькихъ народовъ, измѣняетъ форму своего правительства и теряетъ свободу. Когда весь міръ дѣлается данникомъ имперіи, льстившей себя надеждою доставить ему право и покой, міръ начинаетъ распадаться и не находитъ ни права, ни покоя. Тогда императорскій Римъ отступаетъ передъ своимъ собственнымъ дѣломъ; онъ противорѣчитъ и измѣняетъ себѣ во всемъ; даетъ данническимъ народамъ право гражданства; вмѣсто одного императора учреждаетъ четырехъ и такимъ образомъ своими собственными руками готовитъ то великое распаденіе, которое въ сущности ничто иное, какъ возвращеніе, хотя и не полное, къ первоначальнымъ единствамъ.
Болѣе, чѣмъ когда либо, принципъ единства, составлявшій нашу надежду, мучитъ теперь насъ; и это потому, что его никогда еще не понимали такъ мало и не прилагали такъ плохо. Республики и монархіи бросаются въ унитарную бездну, и страшнѣе всего — что онѣ, утверждая излишества унитаризма, какъ какія-то священныя права, въ тоже время съ такою же страстью добиваются признанія совершенно противоположнаго принципа, національности[10].
Такое заблужденіе столь обще, глубоко и застарѣло; изъ прежняго права завоеванія, которое его нѣсколько извиняло и которое въ настоящее время можно считать уничтоженнымъ, оно перешло такъ незамѣтно въ основные законы каждаго государства, оно такъ ловко къ нимъ пристроилось; съ цѣлью одурачить общественное мнѣніе и обманутъ критику, оно съумѣло окружить себя столькими ложными оговорками, видимыми гарантіями, обманчивыми уступками, ничего не значащими ограниченіями, что мы считаемъ необходимымъ посвятить ему еще одну главу, которую постараемся сдѣлать, по возможности, короче и легче для читателя.
Глава VIОбщая критика конституцій
Какъ, вслѣдствіе крайностей унитаризма, нарушено политическое равновѣсіе и поставлены въ борьбу другъ съ другомъ государство и общество. — Разсмотрѣніе средствъ, предлагаемыхъ для возстановленія этого равновѣсія: пересмотръ или усовершенствованіе конституцій, коллективное самодержавіе, раздѣленіе властей, муниципальное устройство. — Безполезность всѣхъ этихъ паліативныхъ мѣръ.
Припомнимъ сначала, что всѣ конституціи, различаясь по тону и цвѣту, въ сущности тождественны: положеніе это доказано уже рядомъ приведенныхъ нами примѣровъ, впослѣдствіи же оно уяснится для насъ еще болѣе. Приверженцы всякой системы хлопочатъ особенно объ единствѣ. Дѣйствительно, нельзя не согласиться, къ несчастію, что единство служитъ для нихъ принципомъ.
«Власть едина, нераздѣльна, всеобща и неограниченна», говоритъ аутократъ. Противъ этого не стоило бы спорить, если бы здѣсь не шла рѣчь о прерогативѣ монарха, представляющаго политическую группу. Какъ нечего бояться родительской власти, которая, по природѣ своей, въ семействѣ является покровительствующей, благотворительной и преданной, точно также и королевскую власть въ государствѣ можно вполнѣ считать доброю и полезною, равно какъ и раціональною, такъ какъ она имѣетъ въ основѣ своей единство. Но династъ добивается совсѣмъ иного: для него политическая группа, которою онъ начальствуетъ, не имѣетъ границъ; онъ намѣренъ царствовать надъ милліонами душъ и надъ тысячами квадратныхъ миль такъ, какъ царствовалъ бы надъ кланомъ или какимъ-либо городомъ, въ которомъ былъ бы наслѣдственнымъ владыкой: претензія эта столь же гибельна, какъ оскорбительна и нелѣпа. Въ ней-то и заключается принципъ монархической тиранніи, самой старой изъ всѣхъ.
«Республика едина и нераздѣльна», говорятъ въ свою очередь демократы. Въ этомъ они не ошибаются, какой бы смыслъ мы ни придавали республикѣ, считая ли ее ассоціаціей гражданъ, даже городовъ, или правительствомъ. Всякая раздѣлившаяся республика погибнетъ: это вѣрно и этимъ въ нѣкоторой степени оправдывается поклоненіе республиканцевъ предъ единствомъ и ихъ страхъ передъ раздѣленіемъ. Но они сами впадаютъ въ заблужденіе и тираннію деспота, когда отказываются отъ пониманія той истины, что какъ граждане всѣ равны предъ закономъ и въ избирательныхъ собраніяхъ, такъ равны и отдѣльныя мѣстности предъ верховной властью и правительствомъ, въ качествѣ юридическихъ лицъ или коллективныхъ индивидуальностей, и при такомъ непониманіи стремится къ подчиненію всѣхъ группъ одному авторитету, одной администраціи. Въ этомъ непониманіи коренится принципъ республиканской или демократической тиранніи, наиболѣе тяжелой, а потому и кратковременной.
«Верховная власть едина и нераздѣльна», поучаетъ золотая середина (juste-milieu); но она отправляется коллективно королемъ (или императоромъ), палатой перовъ (или сенатомъ) и палатой депутатовъ. Но что толку въ этой коллективности правительства, если въ такомъ большомъ государствѣ, какъ напр. Франція или даже Бельгія, мѣстности остаются въ нераздѣльности; если всѣ части общественнаго тѣла, насколько возможно, подчинены одному и тому же авторитету, законодательству, правосудію, администраціи, надзору, системѣ просвѣщенія, и т. п.? Что доказываетъ это мнимое соглашеніе монархическаго принципа, буржуазнаго интереса и демократическаго или республиканскаго элемента, къ чему оно годно?
Изъ вышеизложеннаго видно, что вся разница между конституціями заключается въ томъ, что въ одной конституціи центръ правительства одинъ человѣкъ, въ другой — собраніе, въ третьей — 2 палаты съ королемъ.
Демократическій идеалъ долженъ состоять въ томъ, чтобы управляемая масса была въ тоже время и управляющей, чтобы общество было тождественно и одно и тоже съ государствомъ, чтобы народъ былъ правительствомъ, подобно тому какъ въ политической экономіи производители и потребители одни и тѣже лица. Я, разумѣется, не отвергаю достоинствъ каждой изъ различныхъ правительственныхъ системъ, смотря по обстоятельствамъ и съ чисто правительственной точки зрѣнія: если бы пространство государства не превосходило величины какого либо города или общины, то послѣднимъ можно бы было предоставить на волю выбрать любую систему. Но не слѣдуетъ забывать, что рѣчь идетъ объ огромныхъ территоріяхъ, которыя насчитываютъ въ себѣ тысячи городовъ, мѣстечекъ и селеній и которыми ваши государственные люди думаютъ управлять по законамъ патріархальнымъ или основаннымъ на завоеваніи, и собственности, что представляется невозможнымъ въ силу самаго закона о единствѣ.
Я особенно напираю на это замѣчаніе, самое капитальное въ политикѣ.
Всякій разъ когда люди съ женами и дѣтьми собираются вмѣстѣ, заводятъ жилища и земледѣліе, начинаютъ заниматься различными промыслами, завязываютъ, какъ сосѣди, связи другъ съ другомъ и дѣлаются такимъ образомъ солидарными, они образуютъ то, что я называю естественною группою, которая вскорѣ преобразовывается въ государство или политическій организмъ, представляющій, въ своемъ единствѣ, независимость, жизнь или свое собственнее движеніе (autokinesis) и самоуправленіе.
Подобныя группы, будучи смежны, могутъ имѣть общіе интересы; поэтому они входятъ въ соглашеніе между собою, соединяются и, посредствомъ такого взаимнаго страхованія, образуютъ высшую группу; но, соединяясь въ видахъ гарантіи своихъ интересовъ и развитія своего богатства, онѣ никогда не доходятъ до самоотреченія предъ этою высшею группою, никогда не приносятъ самихъ себя въ жертву этому новому Молоху. Подобная жертва невозможна. Всѣ эти группы, какъ бы онѣ о себѣ ни думали и какъ бы ни поступали, все-таки государства, т. е. неразрушимые организмы; между ними могутъ завязаться какія-либо новыя отношенія, договоры взаимности, но онѣ не могутъ лишить себя своей неограниченной независимости, какъ членъ государства не можетъ, въ качествѣ гражданина, утратить своихъ правъ свободнаго человѣка, производителя и собственника. Лишить ихъ независимости значило бы создать несогласимый антагонизмъ между верховными властями — общею и отдѣльными, возстановить власть на власть, однимъ словомъ, вмѣсто развитія единства, организовать раздѣленіе.
Измѣняйте хоть каждые полгода свою общую конституцію, разнообразьте до безконечности свою политическую систему, но если не измѣнится принципъ унитарнаго обобщенія, если мѣстности или естественныя группы по прежнему будутъ осуждены на поглощеніе высшей аггломераціей, которую можно назвать искусственною, потому что въ ней нѣтъ ничего необходимаго и она по своей видимой цѣли ничто иное какъ произведеніе заблужденія и стремится къ невозможному; если наконецъ централизація останется первымъ закономъ государства, правительственною панацеею, то общество, вмѣсто того, чтобы идти впередъ, обратится на самого себя, сдѣлается революціоннымъ, и, если положеніе ухудшится, быстро направится къ упадку и погибели.
Наши законодатели и составители конституцій, начиная съ 1789 г., чуяли эту опасность. Они признавали непрочность своихъ системъ, хотя не понимали ея причины: поэтому они выставили принципъ усовершаемости своихъ конституцій. Старый порядокъ (ancien régime) или божественное право и не подозрѣвалъ возможности такой усовершаемости (perfectibilité); по его мнѣнію неизмѣнность учрежденій доказывала ихъ совершенство или, что тоже, божественность ихъ происхожденія. Въ этомъ старый порядокъ былъ отчасти правъ, точно также, какъ теоретики 1789 г. со своей конституціонной усовершаемостью отчасти заблуждались. Мы уже сказали, что народы увлечены въ правительственный циклъ, который можно разсматривать какъ приготовительный фазисъ: съ этой точки зрѣнія можно сказать, что въ исторической послѣдовательности нашихъ конституцій есть нѣчто въ родѣ прогресса. Но когда общество отыщетъ точку опоры и начнетъ жить нормальною жизнью, политическая конституція не станетъ измѣняться и тогда уже нельзя будетъ говорить о прогрессѣ. Неизмѣнность движенія исключаетъ подобное понятіе.