Аргументы Тризмана против возможности переворота сводятся к тому, что российские силовые структуры фрагментированы и неспособны к скоординированным действиям, которые сделали бы переворот легко осуществимым и даже безболезненным предприятием. С этим трудно не согласиться. Однако полностью скоординированное действие силовых структур наподобие переворота 1973 года в Чили – это только одна из возможностей. Фрагментация силовых аппаратов повышает возможность нескоординированных действий со стороны отдельных игроков, противостояние которых завершается победой одной из них и смещением действующего лидера даже в тех ситуациях, когда каждая из этих групп декларирует лояльность ему. Именно такова была базовая схема «двойного переворота», который произошел в Индонезии в 1965 году и привел к тому, что президент Сукарно, будто бы в защиту которого выступали обе противостоявшие военные группировки, лишился власти.
Как и все, что публикуется в Foreign Affairs, эта статья подталкивает к практическим выводам. В той мере, в какой Тризман обращается к западной аудитории, ее основная мысль проста и сводится к тому, что исход военного конфликта, каким бы он ни был, не предрешит судьбы российского режима. Однако в той мере, в какой аргументация Тризмана может быть воспринята в России, она подталкивает к мысли о том, что тем фракциям российского правящего класса, которые испытывают недовольство по поводу действий Путина или хотя бы имеют потенциал к такому недовольству, нет нужды предпринимать какие бы то ни было действия к его смещению. Смена правителя вследствие обвала может оказаться автоматической. Вот эту мысль я нахожу не только недостаточно научно обоснованной, но и довольно вредной с политической точки зрения.
4.2 Траектории трансформации
В предыдущей главе я рассмотрел некоторые варианты смены нынешнего российского режима на другой, но тоже авторитарный режим. Подведу предварительные итоги этого анализа:
1. Вероятность его замены на другой персоналистский режим – низкая, потому что личные политические ресурсы действующего автократа передать кому-то другому чрезвычайно сложно, а с нуля такие ресурсы нарабатываются годами, если не десятилетиями.
2. Вероятность замены на партийный режим – еще ниже, потому что правящую партию пришлось бы не просто создавать с нуля, но и преодолевать при этом наследие деидеологизации населения, естественной в условиях персоналистской автократии.
3. Вероятность установления консолидированного военного режима следует практически исключить из-за фрагментации силовых структур.
4. Вероятность установления неконсолидированного военного режима, то есть захвата власти какой-то одной из силовых фракций, не следует списывать со счета. Однако такой поворот событий, чреватый для страны колоссальными опасностями в ближайшем будущем, был бы в то же время лишь временным и частичным решением текущих проблем. Это значит, что все равно следовало бы найти какое-то более долгосрочное решение.
Отсюда вытекает, что если мы ограничиваем поле возможностей авторитарными выходами из нынешней ситуации, то ситуация лучше всего описывается шахматным термином «цугцванг», который применяется к такому положению, в котором любой ход игрока ведет к ухудшению его позиции. Я полагаю, что одна из причин отсутствия в России сколько-нибудь убедительных проектов политических перемен, которые привели бы к исправлению положения в стране, состоит в том, что на фундаментальном уровне эта ситуация цугцванга осознается как правящим классом, так и основной массой населения. Ведь если ничего сделать нельзя, то лучше ничего и не делать, а просто ждать и заниматься рутинными делами в надежде на то, что с более острыми проблемами все само собой как-нибудь устроится.
Однако если мыслить чуть более перспективно, то следовало бы все же взвесить и возможности демократического, а не авторитарного выхода из нынешней ситуации. Этим и займемся. Начнем с варианта, который немногие сочли бы сегодня реалистическим, но который все же периодически всплывает в дискуссиях о будущем России. Это вариант с массовыми народными выступлениями против режима, вследствие которых он падет, а к власти придут какие-то политики, уверенно ведущие страну по пути демократии.
Сравнительно недавно российская пропаганда усиленно запугивала население этим вариантом, закрепив за ним название «цветная революция» и делая основной акцент на том, что «на самом деле» народные выступления – это видимость, а настоящим двигателем процесса выступают зарубежные кукловоды. Оставим эту интерпретацию на совести пропагандистов. Нужно совершенно лишиться здравого смысла, чтобы поверить в возможность организовать массовые выступления в какой бы то ни было стране, будь она размером хоть с Лихтенштейн, путем раздачи пресловутых «печенек». Разумеется, для подобного рода масштабных процессов нужны весьма серьезные внутренние предпосылки.
Это как будто возвращает нас к тому, что на данный момент таких предпосылок в России просто нет. В массе своей население не то чтобы довольно текущей ситуацией, но относится к ней терпеливо и готово терпеть дальше. Я не буду ссылаться здесь на данные о поддержке президента, армии, СВО и пр., обильно поставляемые российскими опросными службами. Полагаю, что в любой стране, находившейся в прошлом на грани революционных перемен, опросные данные были бы примерно такими же.
У меня нет сведений об опросах общественного мнения на предмет поддержки властей, проводившихся в Египте и Тунисе на пороге «арабской весны» 2011 года, однако известно, что выборы, проведенные в этих странах незадолго до нее, власти выиграли, причем с большим преимуществом и при довольно высокой явке. Не обходилось без фальсификаций при подсчете голосов, но никто из наблюдателей не брался утверждать, что фальсификации сыграли решающую роль. Основная масса избирателей – тех самых людей, которые через несколько месяцев вышли на улицы, – действительно голосовали за тех правителей, ради свержения которых многим из них предстояло поставить на кон свои жизни.
Случай Туниса заслуживает чуть более детального рассмотрения. До революции 2011 года реальная власть в Тунисе была сосредоточена в руках президента Зин эль-Абидина Бен Али, который непрерывно занимал президентское кресло с 1987 года. Ограничения на количество президентских сроков в Тунисе не было. Бен Али регулярно побеждал на выборах, соревнуясь с малоизвестными, тщательно отфильтрованными специально для поражения на выборах спарринг-партнерами. На последних таких выборах, в 2009 году, Бен Али получил 89,6 % голосов. К парламентским выборам были допущены, наряду с правительственным Демократическим конституционным объединением (ДКО), семь официальных «оппозиционных партий» – на одну больше, чем в 2011 году в России. Новые партии, как правило, не регистрировались.
Парламентские выборы проходили по пропорциональной системе. Партии, получившей более 50 % голосов, автоматически отводилось 161 место из 214, а остальные места делила между собой «оппозиция». Особой нужды в такой страховке не было: система фальсификаций и административной мобилизации избирателей была отработана так, что в 2009 году ДКО получило 84,6 % голосов. Норма о 161 обязательном месте служила, скорее, гарантией представительства других партий. Это было важно для создания видимости демократии.
Обычная динамика процессов распада электоральных авторитарных режимов в том и состоит, что население от пассивной поддержки режима внезапно переходит к его активному неприятию. Понятно, что эта динамика наблюдается лишь тогда, когда терпение населения исчерпывается, однако уловить этот момент чрезвычайно трудно. Как я уже отметил, в России он еще не наступил. Из международного опыта известно, что непосредственным толчком к этой динамике могут послужить довольно незначительные локальные события.
Скажем, в Тунисе это была жестокость полиции. Поводом для волнений послужило самосожжение торговца Мохаммеда Буазизи, который выразил таким экстремальным способом свой протест против оскорблений, нанесенных ему полицейскими. В декабре 2010 года в Тунисе начались волнения, которые тунисская армия сначала подавляла (хотя и не очень охотно), а потом перестала подавлять. Бен Али бежал в Саудовскую Аравию, прихватив с собой семью и полторы тонны золота. В отличие от египетских коллег, тунисские генералы не стали формировать правящий военный совет. Было сформировано временное правительство с участием оппозиции. Вскоре после этого парламент и ДКО были распущены, а временное правительство (из которого вскоре вышли основные представители бывшего режима) занялось подготовкой к выборам. К этим выборам была допущена партия – преемница ДКО, но она получила 3,2 % голосов. Партия существует и по сей день. На недавних парламентских выборах, в 2019 году, она получила 6,6 % голосов.
Волнения 2022–2023 годов в Иране не привели к смене режима, но они носили довольно массовый и явно угрожающий для режима характер. Толчком к ним стало опять-таки полицейское насилие по отношению к девушке, которая, по мнению местной полиции нравов, была одета не по канонам ислама. Я бы не стал, однако, преувеличивать значение того обстоятельства, что в обоих случаях ключевую роль сыграли неправомерные, по оценке участников выступлений, действия государственных репрессивных структур. Тут важен более глубокий уровень мотивации. Зададимся вопросом о том, какой целью руководствовались люди, в разные времена и в разных странах выходившие на улицу. Они боролись за демократию? В некоторых случаях возглавлявшие движение политики действительно рассматривали установление демократии как конечную цель движения и располагали достаточным влиянием на массы, чтобы формула о демократизации оказалась у всех на языке. Однако непосредственной целью протестующих была смена власти – даже не режима, а именно власти – как таковая. Они боролись не за демократию, а за то, чтобы у власти оказались другие люди.
Это естественно. Приписывать массовым движениям борьбу за демократию в качестве непосредственной цели неправильно уже по той причине, что демократия сама по себе является не ценностью, а инструментом с довольно узкой областью применения. Традиция, в рамках которой непосредственное участие народа в делах государственного управления рассматривается как самоценная активность, ведущая к улучшению нравов и человеческой природы, – не демократическая, а республиканская, и эта традиция вполне совместима с отказом от либеральной демократии как формы правления. Однако сегодня республиканский идеал не может быть массовым. К худу или к добру, современные люди менее всего заботятся о создании общественного устройства, которое позволило бы им самим стать лучше. Они заботятся о создании более удобной для себя среды обитания.