[370] я озвучил эту идею в своем докладе. (Муссолини заметил тогда будущему лорду Расселу Родду[371]: «Наиважнейшее слово этой конференции сказано господином Р[озенбергом]».) Затем Сувич заговорил о «Протоколах сионских мудрецов»[372] и заметил: независимо от того, подлинны протоколы или нет, еврейская мировая политика представлена в них такой, каковой являет себя на деле. Это высказывание Сувича повергло меня в крайнее удивление. Не исключено, что он хотел лишь прозондировать почву. Во всяком случае, нам по-прежнему приходится привязывать евреев к большевизму – таковы факты – нельзя допустить, чтобы в будущем евреи внезапно превратились в «антибольшевиков» с намерением вновь отравить триумфальное шествие национализма нашей эпохи, триумфальное несмотря ни на что.
26.8.[1936]
Бельгийская пресса опубликовала статью графа Байе – Латура[373] об Олимпийских играх в Берлине. «Слишком много торжеств», пишет он. Сплошные приемы не давали передышки, сам дух Олимпийский игр пострадал, небольшие государства были напуганы, поскольку они не в состоянии выдерживать такой стиль. Уже в Берлине граф Байе – Латур высказывался аналогично. В связи с приемами ему пришлось выступать с речами около 25 раз! Его критика абсолютно обоснована! Прием у фюрера, официальный прием в правительстве Рейха, церемония закрытия, обеды с ответственными лицами – этого было бы достаточно. На деле же соревновались все и со всеми. Функ[374] устроил «государственное торжество» в Пергамском музее[375], Геринг и Геббельс – государственный прием, Геббельс – прием для представителей прессы, где присутствовали те же лица. Гигантских масштабов праздненство в саду на острове Пфауэн, прием на открытом воздухе у Риббентропа (600 человек) и еще один у Геринга. Кроме того, бесчисленные обеды, вечерние приемы в посольствах и дипломатических миссиях; вечерний прием для военнослужащих армий, вечерний прием для чиновников (!) и т. д….
Пропаганда, которую организует фюрер, всегда имеет форму, однако на уровне чиновничества она разбухает, давит массой. Это, в конечном счете, не дает никакого эффекта, подобно тому, как не идет на пользу обжорство. В конце концов, верх одерживают усталость и скука, а никак не удовлетворенность. Такой результат можно было предвидеть, и опыт этот должен побудить [нас] задуматься. Эта массовость таит в себе угрозу воспитанию партии: с д[окто]ром Леем я в этом вопросе схлестнулся в яростном споре, он хочет использовать принцип массовых собраний и «С[илы] ч[ерез] р[адость]» в сфере обучения. Мне пришлось только что написать ему два письма недвусмысленного содержания, которые едва ли придутся ему по вкусу. Он хочет делать практически всё и даже больше – в результате ясность очертаний теряется. Идея [использования] ордена как формы принадлежит мне, а Лей хочет разместить в орденских домах до 1000 человек! Дисквалификация идеи очевидна. Я известил фюрера об опасности. Фюрер: «Р[озенберг] совершенно прав!» – интересно, что Лей скажет теперь.
Шикеданц летит завтра в Цюрих, чтобы встретиться с Гогой. Вчера здесь было оговорено все, в том числе практическая сторона вопроса.
29.8.[1936]
Шикеданц вернулся из Цюриха. Длительные переговоры с Гогой о форме дальнейшего сотрудничества. Автомашины, судя по всему, в пути; в октябре – марш с участием 200 000 человек в Бухаресте. Интервью Гоги о его визите в Берлин получилось хорошим: необходима четкая позиция – за большевизм или против оного. Он свой выбор сделал и, руководствуясь принципом неприкосновенности румынских границ, стремится к взаимопониманию с антибольшевистской Германией. Текст интервью будет отправлен фюреру.
Сегодня вечером радио сообщило о формировании нового кабинета Тэтэреску[376] – без Титулеску! И если его свергли, то в этом исключительная заслуга Национал – христианской партии. Гога снова будет говорить с королем. Решится ли тот на дальнейшие шаги, увидим. Я смог уведомить Гогу о том, что Кароль вел переговоры с Кодряну[377]. Все та же старая игра – балансирование при попытке сохранить равновесие. Подобное могут позволить себе сильные государи, время же слабых ушло.
Лекку по телефону пригласили в Берлин, странно, что он не связался с Гогой. Надеюсь, что имеющиеся опасения не подтвердятся…
Эти дни читал книгу Йозефа Бернхарда[378] «Ватикан, престол мира». Бывший священник, женат, но на все 100 % папист. Новейшая тактика: признавать «человеческое в человеке», пылать праведным гневом защитников морали и вместе с тем настаивать на незыблемости доисторических догм и претензий, пронизанных манией величия. Однако то, на что указывает Б[ернхард], полностью совпадает с моими данными, которые церковь яростно отметает как клевету. Если же суммировать длительность нахождения у власти пап, чей образ действий, в том числе по мнению Б[ернхарда], являлся преступным, имел черты насильственного и характеризовался неспособностью к руководству, если суммировать все перерывы в управлении и периоды противостояний, то продолжительность «хороших» периодов правления окажется более чем незначительной. В конце концов, работа Б[ернхарда] позволяет сделать вывод, что папство [как институт] сохранилось не в силу собственной «божественности», а благодаря порядочности народов. Однажды те уверовали и остались верны идее. Отвратительные святоши в папском облачении недостойны порядочности здорового ядра европейских народов.
Нашей эпохе придется сделать должные выводы. Б[ернхард] среди прочего принуждает нас именно к этому, указывая на врагов папства: большевизм и фашизм. О последнем он говорит как о враге более опасном. Политика Ватикана уже давно исходит из этой посылки. Под фашизмом подразумевают в первую очередь национал – социализм и остаются верны этим взглядам даже тогда, когда красные отстреливают священников как зайцев. Политики Ватикана полагают: «sacco di Roma»[379] в истории имело место не однажды. Это Рим стерпит. Он увековечит имена нескольких тысяч новых мучеников, и взоры укрепившихся в вере вновь устремятся ввысь к Святому Престолу, коему эти жертвы и предназначались. А вот новый мир, созидающий себя сам, мир без Рима – это преступление, и реакция на него – готовность при случае действовать заодно с большевистской преисподней. – Клерикал и вице – бургомистр Вены[380] обратился с письменным призывом ко всем носителям «европейской» мысли (католицизм, демократия, большевизм) объединить свои усилия в борьбе с нами.
С этими ребятами следовало бы поступить так же, как это делают в Мадриде и Барселоне. Ведь в беспризорности Испании римская церковь виновата как никто другой, так что, наблюдая за испанской трагедией, я испытываю противоречивые чувства. Если клерикализм действительно одержит верх, то подлая месть не заставит себя ждать. Надо надеяться, что генералы, если они победят, успели осознать нужды нашего времени и, сохранив католичество, национальную религию испанцев и итальянцев, тем не менее, навсегда исключат священников из государственных структур и народного правительства.
В противном случае Великий инквизитор Шиллера[381] вновь приступит к своему ремеслу – удушению душ.
17.9.[1936]
После съезда партии[382] вновь нахожусь в [госпитале] Хоэнлихен. Перенес эти дни лучше, нежели опасался. Атмосфера съезда отличалась сплоченностью, какой до сих пор не бывало; фюрер счастлив и полон сил. В своем выступлении на конференции деятелей культуры я, говоря о явлениях мировоззренческого порядка, позволил себе как официальному лицу пойти в их трактовке на несколько шагов дальше. Тезис о том, что к вере как мировоззрению прошлого вполне можно относиться благоговейно с эстетических позиций, был понят. То, что Ницше, Вагнер[383] и Лагард[384] столь же официально приравниваются к пророкам, будет осознано. Большая речь фюрера стала подтверждением значимости моей нелегкой борьбы, в особенности та ее часть, где он говорит, что христианская эпоха имела христианское искусство, а у национал – социалистической эпохи есть искусство национал – социалистическое! Тем самым был четко обозначен факт смены одной эпохи другой.
Во второй половине дня, перед тем как выступить с речью, я был у фюрера – он должен был поставить свою подпись на наградных грамотах. Он заметил: «Обе ваши речи были превосходны. Что до моей, то я полагаю, она вам понравится». И, смеясь, похлопал меня по плечу.
Теперь смельчаки, которые мысленно призывали конец «эры Розенберга», вновь «меняют знамена» – пусть на время.
Мне было поручено открывать конгресс в качестве первого оратора; выступление транслировалось по всем радиостанциям. Шауб сказал мне потом, фюрер заметил, что Р[озенберг] – наш лучший ум и что ему [фюреру] незачем просматривать текст моих выступлений, им присуща кристальная ясность, ни слова [из написанного] менять не требуется. Речь вызвала мировой резонанс, тезисы н[ационал] – с[оциализма] получили подтверждение в событиях мировой политики. Речь д[окто]ра Геббельса на этот раз имела более четкую структуру; доказательства зверств, свершавшихся в Испании, впечатляющи. Обе речи вместе стали, пожалуй, одним из самых тяжелых ударов, нанесенных по мировому большевистскому еврейству. Теперь ег