пришлось добывать приглашения.
Г[еринг]: у ф[он] Р[иббентропа] только один друг (Г[итлер]), в лице всех прочих он нажил себе врагов. Пишет мне дерзкие письма, мол, он «весьма озабочен». Я покажу их в ближайшие дни фюреру. Ф[он] Р[иббентроп], уже будучи министром, поставил как – то перед фюрером вопрос о составе кабинета [министров]. Когда он услышал, что в таком случае он может уходить, он сразу пошел на попятную.
Разговор зашел снова о России. Даже если мои воззрения верны как цель, возможны [тактические] вариации. С чем я согласился (отношение к Польше). Конкретное предложение: дать моим людям поддержку в лице исполнительной власти. Необходимая работа должна быть непременно проделана, так как беспомощный министр иностранных дел ничего не смыслит [в этом] или же по причине тщеславия стремиться все «сделать сам». Планы на перспективу: экономико – полит[ические] возможности на Востоке, историческая, этнопсихологическая ситуация.
Прежде чем распрощаться, мы говорили еще полчаса. Г[еринг] рассказал, как ф[он] Р[иббентроп] удерживал его от поездки в Испанию: впихивая Шторера[600] как официального представителя, в результате личная встреча оказалась невозможной. – В Италии: указание на неоповещение о государственном визите (хотя Муссолини специально направлял своего адъютанта и существовала договоренность с фюрером).
Г[еринг]: В общем и целом: ф[он] Р[иббентроп] шут или дурак? – Я: Явно глупый человек с обычным в таких случаях высокомерием.
Г[еринг]: Я узнал недавно следующее. Он, как известно, просил одну из своих родственниц усыновить его, чтобы заполучить к своему имени приставку «фон». Оговоренную сумму денег он не уплатил, пришлось истребовать деньги через суд. Его «связи» оказались блефом. При ближайшем рассмотрении франц[узские] графы и англ[ийские] дворяне оказались владельцами фабрик по производству игристых вин, виски и коньяка (Р[иббентроп] был ранее торговым представителем по продаже спиртного).
Я: В период борьбы за власть он являл собой посмешище для людей. В 1930 году мужской клуб[601] счел н[ационал] – с[оциалистов] силой, прокладывающей себе дорогу наверх. И ф[он] Р[иббентроп] в фирме «Хенкель» тоже захотел войти в дело. И добился этого.
Г[еринг]: Этот глупец считает нужным повсюду разыгрывать из себя «железного канцлера» (Польша, конфликт под Диршау[602]). Я ругаю себя за то, что не передал его благодарственное письмо фюреру после того, как тот назначил его послом; уже тогда это поставило бы на нем крест. Но: глупцы понемногу роют яму самим себе, вот только до тех пор он может причинить много бед. Д[окто]р Г[еббельс] лишает нас доверия внутри [страны], а ф[он] Р[иббентроп] вовне – что еще опаснее.
19 июля [1939]
18–го после выступления перед Союзом жертв войны в Нортгейме я поехал в Гарцбург, где получил сообщение о том, что фюрер хотел бы со мной поговорить. Я позвонил в Бергхоф, и фюрер сказал мне, что прочел мою речь (положение в Англии, написана для нордического дня в Любеке), он вполне разделяет все мои взгляды, однако кое-что следует принять во внимание особо. Если бы кому – то вздумалось развивать такие идеи, то это ничего, но тот факт, что это делаю именно я, в Лондоне могут расценить как прозрачный намек; в этой ситуации русские могут быстрее, чем того можно было бы ожидать, пойти на союз с англичанами. Я ответил, что потому, во избежание недоразумений, и прислал текст речи, само собой разумеется, я от нее откажусь. Фюрер: спустя несколько недель, когда ситуация прояснится, можно будет опубликовать текст, но на данный момент, с учетом неясности обстановки в Москве,[603] следовало бы повременить.
Значит, фюрер не вполне разделяет мнение Риббентропа, при всей требующейся жесткости и готовности к тяжелейшим последствиям по отношению к британцам он стоит на прежних позициях: испробовать все возможные средства…
Но в Лондоне у нас нет партнера. Лишь министры обороны – евреи, тщеславные демагоги и старый премьер, который, чтобы не растерять голоса своей партии, вынужден проводить в жизнь политику истеричной оппозиции.
22.8.[1939]
Вчера незадолго до двенадцати поступила информация о г[ермано] – советском пакте о ненападении. Несмотря на все отвращение к дневникам, я хочу зафиксировать свое первое впечатление.
В первую очередь: осознание разрядки внешнепол[итического] положения: ушла угроза со стороны русс[кой] авиации в г[ермано] – пол[ьском] конфликте, свобода действий на Балтийском море, поставки сырья и т. д.
Однако: поездка нашего министра в Москву – это моральное унижение с учетом нашей 20–летней борьбы, наших съездов партии, ситуации в Испании. Просьбы англичан и французов сами по себе не были столь скверны, поскольку они никогда не отождествляли Советское правительство с Третьим Интернационалом, о котором мы на протяжении 20 лет говорили как о еврейских преступниках. Фюрер 4 года назад в моем присутствии заметил одному иностранцу (Гога?): он не может идти вместе с Москвой, ибо невозможно запрещать н[емецкому] народу красть и в то же время водить дружбу с ворами. Риббентроп ничего не почувствует, так как он, кроме ненависти к Англии, не имеет политических убеждений.
Первое чувство, несомненно, преобладает в народе ввиду угрожающе сужающегося кольца окружения. Это здоровое чувство коллективного самоутверждения; у старых соратников, как и у меня, вероятно, даст о себе знать и второе чувство.
Советы, как поговаривают, уже планируют отправить делегацию для участия в Нюрнбергском съезде. Ввиду сложившейся ситуации фюреру придется развернуться на 180 градусов, и последствия этого поворота будут весьма далекоидущими.
Несколько месяцев назад я разговаривал с Герингом о возможном повороте событий: речь идет о жизни Г[ермании], и потому приходится рассматривать даже временный союз с Москвой. В том числе: новый передел Польши. Понадобится осторожность, чтобы после консультаций Советы не отпрянули назад, не оставили нас с носом, не выставили бы перед всем миром просителями и заключили бы союз с противоположной стороной.
То, что сейчас происходит, будет в силу необходимости продолжено.
Наша пресса – распоряжение М[инистерства] и[ностранных] д[ел] – утратила всякое достоинство. Можно было бы обосновать примирение государств потребностью в экономическом обмене: но сегодня они вздыхают об имеющей свою традицию дружбе н[емцев] с русским народом. Словно наша борьба с Москвой была недоразумением и большевики являются истинными русскими с советскими евреями во главе. Такой поворот более, чем постыден.
В Москве сообщение было преподнесено в несколько иной форме: согласно ему, принято решение о заключении пакта о ненападении, переговоры же займут определенное время.
Г[ерманское] и[нформационное] б[юро][604]: Р[иббентроп] едет в М[оскву], чтобы заключить пакт. Радио Лондона уже пытается использовать образовавшуюся щель и добавляет: н[емецко] – р[оссийский] пакт ни в коем разе не противоречит соглашению о союзе между Москвой, Парижем, Лондоном. – Надеюсь, ф[он] Р[иббентропу] в ходе длительных конференций не соскользнет в роль представителя Британии. Остается ждать развития событий.
История, может быть, покажет, так ли уж неизбежно было возникновение данной ситуации и было ли возможно мобилизовать важнейшие силы англичан на союз с нами. Это означало бы: акцентируя принципиальное право на все колонии, примириться с [существованием] одной и взамен заручиться поддержкой англ[ичан] на Востоке. Такое решение стало практически невозможным в результате пропаганды ф[он] Р[иббентропа] в должности нашего посла в Лондоне (речь в Лейпциге по вопросу колоний). В Лондоне, куда ф[он] Р[иббентропа] направили по причине наличия у него якобы «связей», он, как и здесь, проел плешь всем. Многое объясняется отношением к нему как к человеку. Сколь многое, покажет будущее.
Со стороны брит[анцев] дерзкая реакция на все предложения фюрера, постоянная антигерманская пропаганда как со стороны всех либералов и социалистов, так и со стороны консерваторов типа Идена и Купера[605]. Возможно ли было преодолеть такое сопротивление, сегодня сказать невозможно. Чемберлен, возможно, был нашим шансом. Однако, если верна точка зрения, согласно которой Англия вообще не заинтересована в подъеме Г[ермании], в том числе на Востоке, то сделанные на сегодняшний день выводы верны, и следует без лишней сентиментальности придерживаться избранного курса.
25.8.[1939], веч[ер]
Надежды Англии на затягивание переговоров, к счастью, не оправдались: пакт с Москвой был быстро подписан. Далекоидущее решение, последствия которого предвидеть невозможно. С исторической точки зрения: подобно тому, как Спарта и Афины поочередно призывали на помощь персов, Англия и Г[ермания] обращаются сегодня к Советскому Союзу. Англичане первыми предприняли бессовестную попытку натравить Советы на нас, фюрер с учетом существующей ситуации не мог сделать ничего иного, кроме как свести на нет их усилия неожиданным маневром. Как я только что узнал, случилось так, что фюрер отправил Сталину письмо с предложением, на которое был получен весьма любезный ответ…
А теперь большое разочарование как раз накануне решения польского вопроса: Муссолини прислал фюреру 2 телеграммы, он просит фюрера воздерживаться от каких бы то ни было действий, он хочет посредничать… Как это понимать? Быть может, ф[он] Р[иббентроп], информируя его, снова не проявил лояльность? Уже после Зальцбурга он распорядился опубликовать коммюнике, с текстом которого Чиано[606] не был ознакомлен[607]