[768]. Фюрер процитировал слова Вагнера. Еще раз было подчеркнуто пристойное поведение норвежцев по отношению к нашим раненым. С учетом этого обстоятельства фюрер хочет вскоре отпустить норвеж[ских] военнопленных. Превосходно! Если бы не предыдущее.
Наш «созаговорщик», морской атташе в Осло[769] также отправил Редеру рапорт о Норвегии, созвучный моему отзыву. ОКВ за подписью Кейтеля шлет мне копию с припиской, что такова и точка зрения фюрера (на правительство Квислинга). Пока я ездил в Рейнскую область, различные люди так наседали на фюрера, что он теперь не в восторге от развития событий. Хватит ли этого для перемен в рейхскомиссариате[770], кажется мне сомнительным. Тербовен и его приятели, в свою очередь, будут противодействовать, строить козни и проч., подчеркивая, что действуют по инструкциям фюрера. Ламмерс еще не говорил с фюрером. Зато Т[ербовен] прибыл к нему сегодня.
Иностранная пресса сообщает о ярости папы касательно решения Муссолини остаться на стороне немцев и при надобности выступить вместе с нами. В этом случае говорят о намерении Пачелли[771] перебраться в Лиссабон! «Osservatore Romano» – ядро всех врагов Г[ермании] и противников Муссолини. Фариначчи[772] потребовал запрета газеты, что вызвало ярость в Ватикане и открытую угрозу объявить Ф[ариначчи] «неверующим». Выпустит ли Муссолини папу – очень спорно. Если война дойдет до Италии, вражда с Ватиканом будет иметь серьезные последствия; ведь фашизм внутренне не способен вести настоящую м[иро]в[оззренче]скую борьбу.
Во франц[узской] армии служит более 17 000 священников и орденских духовников, французская церковь триумфально воспевает эту «закваску веры». Хорошо, что у нас ситуация иная, эти люди приносили бы лишь несчастья. Однако то, что они добровольно не встают на службу Г[ермании], отразится после войны в приговоре о позиции католич[еской] церкви. Она, похоже, столь наивна, что не хочет верить в это, иначе она бы как минимум сделала жест [в этом направлении]. Но это и хорошо.
Кроме того: Риббентроп недавно показал мне перевод письма Муссолини Рейно. В нем Муссолини делает особый упор на военно – политический союз с нами и дает неприятную для Рейно отповедь. Очень пристойное письмо, кажется, Муссолини начинает убеждать Италию в необходимости своего политического курса. Встреча на Бреннере[773] убедила его в победе Г[ермании].
То, что поручение для меня было отложено, как раз показывает, как необходима в это время твердая внутренняя ориентация и как ее не хватает. Д[окто]р Г[еббельс], который так много говорит о психологическом ведении войны, может, вероятно, найти отклик в сердцах левантийцев, но не у немецкого народа. В кино «сфере» без разбора проанглийские фильмы, причем уже тогда, когда конфликт был на пороге («Песня пустыни»), сейчас толстый слой проирландской пудры («Лис из Гленарвона»), рядом отвратительные проблемы между отцом и дочерью («Путь к Изабель»). Mixtum compositum[774], как «Освобожденные руки», считается подлинным искусством, а подражания предвоенному Парижу принимаются как забавные и близкие народу («Нанетта», «Ее первое переживание») и пр. Госпожа Риттер[775], внучка Р[ихарда] Вагнера, уже давно впала в отчаяние. Сегодня она была у меня, просто вне себя. У ее мужа в работе новый фильм «Превыше всего», в который вплетено покушение 8.11.39. Вопрос: стоит снимать или нет? Можно решить так и этак. Д[окто]р Г[еббельс], однако, сказал Р[иттеру]: снимайте, но так, чтобы всю историю с покушением можно было вырезать. – То есть никакого понимания худож[ественной] композиции. В следующий раз он вырежет 4 акт драмы Шекспира, так как в нем затрагивается неприятная тема.
Фюрер не так давно передал д[окто]ру Дитриху полную власть в части указаний для прессы. Но и это ничего не изменит. Г[еббельс] и дальше будет отравлять всё, как прежде.
10.5.[1940]
Сегодняшний день навсегда войдет в историю[776]. Начинается решающий бой, который определит судьбу Германии. Вероятно, навечно, либо, во всяком случае, на века. Голландцы 7 лет вели травлю против нас и открывали двери своей страны для эмигрантов. Их всегда интересовала лишь коммерция, и они жили душа в душу с евреями всего мира. Теперь судьба постучалась и к ним в двери. Поведение Голландии показывает, насколько далеко она ушла от подлинно германской сущности после 1648 года[777]. Бельгия, это искусственное порождение XIX века[778], была валлонской, враждебной. Король Леопольд ничего не мог поделать с этим и был к тому же в значительной степени окружен евр[ейскими] финансистами. Мэр К. из Бельгии сказал мне во время пребывания с визитом в моем ведомстве пару месяцев назад: Если надумаете войти [в Бельгию] – все, что потребуется от нас, «наверстать» два передвижения согласных.
Теперь разгорается настоящая мировоззренческая борьба, более интенсивная, нежели в 1618 году[779]. Нашим противникам в Ватикане известно об этом. Борьба с Римом после победы н[емцев] будет доведена в Г[ермании] до своего победного завершения. Сегодня я получил от СД пастырские послания, принадлежащие перу некоторых из наших епископов: гнев по поводу моей выставки «Женщина и мать» и утверждения о том, что ведется неприкрытая борьба, направленная на уничтожение церкви и христианства. – Из Рима пришло письмо, которое не оставило меня равнодушным. Женщина кат[олического] вероисповедания, фольксдойче, была определена монахиней в монастырь. И даже в элитный монастырь. Однако, судя по всему, сомнения ее не оставляли. Ее вознамерились сломить и потому сажали в туберкулезные казематы, а когда это не помогло – в подвалы, почти лишенные освещения. В результате она заболела. – Родственники дали ей «Миф». Книга помогла ей пробудиться. Она читала ее, едва не ослепла, долгие месяцы после вынуждена была лечиться. Один глаз потерян, второй видит плохо. Она вышла из монашества и разорвала обет. Теперь она благодарит меня за то, что я помог обрести ей внутреннюю свободу. По ее словам, я прав во всем, что говорю о римской церкви.
Лишь одно письмо из многих подобного содержания, полученных мною за эти годы. Однажды изучение этих писем будет представлять большой исторический интерес. Они наглядно демонстрируют, как разрушается, распадается, утрачивает свою силу старая вера. Иногда я спрашиваю себя: Стал бы ты писать книгу, заранее зная о том эффекте, который она произведет на судьбы отдельных людей. И все – таки отвечаю на этот вопрос утвердительно. Люди высказывают благодарность, они чувствуют, что здесь выражено и обосновано то, что они смутно ощущали, или даже то, о чем они не отваживались подумать. Гипноз ладана улетучился, во всяком случае, миллионы более не пребывают в его власти, чего при иных обстоятельствах не случилось бы.
6.9.[19]40
4 сентября – обед у фюрера. Он вышел вместе с Ламмерсом из зала, где слушал доклад о Норвегии. За столом он сразу сказал мне: «Я прочел ваши соображения на счет четырех альтернатив». Я: Да, ситуация в Н[орвегии] зашла в тупик с тех пор, как Хабихт прогнал Кв[ислинга]. Ф[юрер]: «Эти идиоты из М[инистерства] и[ностранных] д[ел], Бройер и Хабихт, действовали вопреки моим инструкциям». Я: При этом они ссылались именно на Вас. Затем я рассказал о том, что Тербовен продолжает применять методы Хабихта. Гротеск состоит в том, что ф[юреру] он преподносит это как товарищеское отношение к Кв[ислингу][780]!
Ф[юрер] снова рассержен на М[инистерство] и[ностранных] д[ел]. Борман прямо за столом передал Хевелю прошение о разрешении на въезд для некой венгерки. Ф[юрер]: Дело будет наверняка решено «официальным путем», не так ли? Хевель: Нет, мы это сделаем в обход ведомства. Ф[юрер]: Если дело будет решаться официальным путем, то в случае 7–летней войны результат будет получен не раньше, чем таковая закончится! Ф[юрера] раздражает, что дела в Норвегии пошли не так. Этого не случилось бы, если бы в те дни он вызвал меня – я тогда выступал с докладами перед офицерами на Западе.
Я рассказал ф[юреру] о том, что было найдено в одном из дворцов Ротшильдов[781] в Париже. Опускная дверь, потайной подвал, а в нем 62 ящика с документами, книгами и т. д., и т. п., а также шкатулка с фарфоровыми пуговицами Фр[идриха] Великого. На каждой из них тончайшей работы изображение униформы того или иного полка.
[после] 6.9.[19]40[782]
На следующий день после отречения короля Кароля фюрер заговорил о нем: с презрением. Он спросил меня, знаю ли я Антонеску[783] лично. Я ответил отрицательно, однако я довел до его сведения позицию последнего. Он был военным министром при Гоге, и когда Гогу убрали, остался ему верен. После возвращения Гоги из Г[ермании] он устроил ему официальный прием на вокзале в Бухаресте. На упреки он отвечал: Г[ога] – мой политический руководитель, я всегда буду встречать его должным образом. Его арестовали. Он хотел лично представить королю проект реформ, был, однако, принят Кордариану[784], в прошлом мел[ким] подчиненным.
Этот «обитатель приемных» сказал А[нтонеску], что тот может доложить о деле ему. А[нтонеску] в гневе ушел, а за обедом в присутствии прислуги