Как совершенно незадействованное прежде лицо, я стою перед задачей подлинно всемирно – исторического масштаба: на основе концепции создать три государственных образования с населением в 90 миллионов человек, а еще одно государство (Московию – Россию, еще 60 миллионов) всеми политическими средствами развернуть на восток – в будущем это потребует твердой выдержки, в том числе повседневной, износостойких нервов и – увы! – подковерной борьбы с разной мелочевкой в Берлине и окрестностях.
И пока здесь идет большая подготовительная работа, то, с чем я уже «распрощался», движется своим ходом: фольклористика, устройство досуга и празднований[911], вопросы обучения и пр. Но я и не хочу об этом забывать, эти задачи нужны для послевоенной мирной жизни.
Ведь опасность новой промышленной эпохи и «эпохи грюндерства» стоит на пороге. И здесь необходимо поддерживать чувство собственного достоинства.
Поэтому свою речь во Франкфурте 25.3.41 я отправил во все гау[912].
Берлин, 20.7.[19]41[913]
16 июля 1941 года, вероятно, войдет в историю как решающий день: в этот день в главной ставке фюрера были приняты решения о разделе восточноевропейской территории, его форме, целевых установках, руководстве и т. д., а я был назначен рейхсминистром оккупированных восточных территорий (т. е. практически всего европ[ейского] Советского Союза).
Кроме фюрера и меня присутствовали: Геринг, Кейтель, Ламмерс и Борман. Совещание началось в три часа дня и продолжалось с короткими перерывами до восьми вечера.
В начале заседания фюрер высказал принципиальные политические соображения. Нельзя заранее провозглашать окончательные политические решения. Сначала должно хватить того, что мы приходим как освободители от большевизма, как защитники истязаемых народов. Это правильно и с точки зрения других наций, присоединившихся к нам. Таким образом Г[ермания] ведет борьбу в интересах Европы. Поэтому окончательные государственно – правовые решения не должны объявляться. Он хочет действовать на Востоке на основании порядков, установленных Гаагскими конвенциями, однако на сей раз с основанием рейхсминистерства. Поэтому он просит меня изложить общие предложения, за чем может последовать обсуждение персональных вопросов.
Я пояснил, что при оценке положения вещей мы стояли перед выбором: посредством по необходимости жесткого и одинакового для всех обращения сделать врагами 120 миллионов [человек] или посредством разделения и дифференцированного обращения сделать впоследствии половину своими помощниками. Т. е. в практическом применении: если Рейху необходимы продукты из этих стран, то это должно регулироваться специальным нормированием: реквизировать больше там, где люди не считаются союзниками и меньше там, где считаются. Отсюда выводится разделение на комиссариаты с различными целевыми установками. Я полагаю, что здесь политическими и психологическими средствами можно и в экономическом плане многого достичь. Например, нужно поднять украинское историческое самосознание, поддерживать словесность, основать в Киеве укр[аинский] университет… Тут вклинился Геринг: он нуждается в сырье. Фюрер: Р[озенберг] прав, в Киеве должен быть создан университет.
Тогда я осветил детали, изложенные мной в докладных записках фюреру. После чего мы рассмотрели принесенные мной карты и я разъяснил принципы деления [территории] и границы. До этого во время прогулки по лесу фюрер сказал мне, что у Советов оказалось гораздо больше танков, чем мы предполагали, и они гораздо лучше. Если бы две такие танковые армии по 6000 машин в каждой двинулись бы в сентябре в атаку, мы могли бы оказаться в ужасном положении. Армия иной страны была бы попросту раздавлена. Сейчас фюрер полон решимости навсегда избавиться от этой грозящей народам опасности. Для р[ейхс]комиссариата Остланд[914] (название, которое я предложил вместо «Балтенланд») фюрер сам передвинул границу почти до Петербурга. Он провел полукруг к югу от него. С севера с нами смыкаются финны: судьба Петербурга решена – порт, по мнению фюрера, финны могут взять себе. Округ Белосток был передан в состав Восточной Пруссии по предложению Геринга, испытывающего особую приязнь к тамошнему гауляйтеру. Галиция, сказал фюрер, должна стать частью генерал – губернаторства. Нельзя заранее знать, какими позже станут наши отношения с Румынией, хорошо бы иметь общую границу. Украинцев так и так можно поставить в генерал – губернаторстве выше поляков[915].
По вопросу Бессарабии фюрер провел синим карандашом линию в соответствии с тем, как ее, вероятно, представляет себе Антонеску, чтобы суметь устоять перед народом после стольких жертв: Молдавская Республика плюс Одесса. Я намерен выработать здесь другое предложение.
Мое уже представленное прежде предложение превратить Крым в немецкий бастион на Черном море было расширено. Сперва фюрер спросил меня о населении Таврии. Я показал ему карту живущих там народов: главным образом русские и немцы! Тут необходим гласис[916], вероятно, вдоль Днепра, потом на восток с охватом немецких колоний и назад к Азовскому морю. По моему чертежу украинцы получали бы настолько огромную территорию, что спокойно могли бы что-нибудь уступить нам.
Я изложил далее свои идеи кавказской федерации так, как описал их в докладных записках, концессии на Северном Кавказе и для защиты Баку были также одобрены. Хорошее слово «концессия», сказал фюрер.
Геринг подчеркнул, что помимо политических целевых установок существует экономическая необходимость. У него упрощенный взгляд на вещи. Забрать то, что нужно для военной экономики, и объяснить это жесткой необходимостью. Но для отдаленных стран – в связи с транспортными сложностями – возможности что-то забрать нет вовсе. Я еще раз указал на политическую целесообразность. Здесь друг другу противостоят две точки зрения, которые позже будут конфликтовать, и обеим сторонам понадобится много доброй воли, чтобы их скоординировать. Относительно статс – секретарей Геринга у меня мрачные предчувствия. Я сказал Г[ерингу], что мой представитель прежде был в его управляющем штабе «Ост»[917]. Но на последние переговоры относительно основания компаний [на оккупированных территориях] его уже не пригласили. Г[еринг] поднял руки: Пожалуйста, не возлагайте на меня ответственность за прошлое. Я организую сейчас центральный штаб, и Ваш представитель снова в него войдет. Но я должен иметь право давать директивы, чтобы военная экономика не спотыкалась. – С чем я вовсе и не хотел спорить.
Затем встал вопрос о назначении р[ейхс]комиссаров. Сначала я обосновал свое предложение о Лозе для Остланда. Г[еринг] выдвинул кандидатуру Коха. Я возразил, что как раз вост[очно] – пр[усское] кресло Коха – аргумент не за, а против его назначения. Остланд будет землей Рейха, а не добавкой к Восточной Пруссии.
Когда чаша весов склонилась в сторону Лозе – вопреки указаниям, что он стал тяжел на подъем, сильно хворал, этот выбор не принесет мне счастья и т. д. – Г[еринг] с двойной энергией выступил за назначение Коха на Украину. Я сказал, что по-прежнему предлагаю Коха для Москвы. Кох – человек порыва, будет часто менять свою позицию по рассматриваемым здесь вопросам. Я опасаюсь, что через 14 дней он решит, что понимает проблемы лучше, чем я, и вправе поэтому не слишком ориентироваться на полученные директивы. Г[еринг]: Приказам он, конечно, должен повиноваться. Но он обладает инициативой, понимает в экономике и развитии промышленности.
Относительно Кавказа некоторая борьба за Шикеданца. Г[еринг]: Вы думаете, что этот щуплый человечек сможет настоять на своем? Мне нужен здесь хозяйственник, который поставит на ноги нефтяную промышленность. Я: Для этой непростой территории нужен человек, принимающий мудрые решения, нужно дать ему в руки бразды правления. Кроме того, Вы могли бы назначить Нойбахера[918] комиссаром по вопросам нефти.
Фюрер: Если у Н[ойбахера] много работы, столь сложные проблемы ему будет, возможно, не так просто на себя взвалить. Кроме того, Шикеданцу должен быть придан жесткий начальник штаба.
После того как я доложил о предложениях СА (Каше[919], Шепман и др.), фюрер принял соломоново решение: Лозе – Остланд, Кох – Украина, Каше – Россия.
При обсуждении официальных указов возникла небольшая дискуссия. В основном проекты Ламмерса были подогнаны под высказанные прежде рассуждения фюрера. Геринг: экономика. Гиммлер: полиция [нрзб знак] непосредственная возможность давать приказания войскам. Предложение Гиммлера сделать высших руководителей СС и полиции постоянными заместителями р[ейхс]комиссаров было вычеркнуто фюрером в соответствии с моим обоснованием.
К восьми вечера все было в основном закончено. Я получил гигантскую задачу, вероятно, самую большую, когда – либо дававшуюся Рейхом – безопасность на столетия, установление независимости Европы от заокеанских держав. Но всеми полномочиями для этого меня не наделили; Г[еринг] как уполномоч[енный] по четырехлетнему плану имеет право, на некоторое время преимущественное право, на экономическое вмешательство, которое в отсутствии четкой координации может при определенных обстоятельствах нанести вред политическим целевым установкам. Кроме того, Кох в Киеве, важнейшем городе, будет больше опираться на Г[еринга], чем на меня. Мне придется быть начеку, следя за выполнением моих директив[920].
Кроме того, фюрер сказал: все указы – это только теория. Если они не отвечают тому, что необходимо,