: Кинкелин[1112] развивает весьма любопытные идеи о необходимости главного поместья в каждой деревне. Оно должно служить образцом и управляться старостой. Это хорошо зарекомендовавшая себя н[емецкая] традиция. Если остальные получат по 30–60 г[ект]а[ров], поместье старосты должно быть втрое больше.
Замок Ромрод, Гессен. 31.12.43.
По приглашению гауляйтера Гессена – Нассау[1113] я провожу рождественские дни в старинном замке. Тихо и одиноко было здесь, расслабленно. Но снова и снова радио приносило тяжелые вести с полей ужасной войны, на один лишь Берлин два новых налета.
Какие сцены разыгрывались и будут разыгрываться в домах и подвалах наших бомбардируемых городов! Будущие драматурги опишут их как жесточайшее испытание, которому может подвергнуться народ. Разрушение Магдебурга Тилли[1114] столетиями считалось одним из ужаснейших деяний. Сегодня такое происходит ежедневно. В этих примерно двадцати крупных н[емецких] городах, которые сегодня по большей части лежат в развалинах, уже погребено под обломками несколько сотен тысяч женщин и детей. То, что люди не сломались под этим гнетом – заслуга н[ационал] – с[оциалистического] движения: мужество, сделавшееся сегодня добродетелью всей нации.
Когда случился налет 23.11., мы провели его в бомбоубежище моего разрушенного дома. Налет показался нам не столь сильным, каким был на самом деле. После отбоя тревоги: все небо огненно – красное, но такое случалось и раньше при больших пожарах. Я с женой и ребенком поехал из Далема в гостиницу Кайзерхоф, где мы ночевали. Уже на Хубертусбургераллее были видны многочисленные пожары, перед Кёнигсаллее слева и справа догорающие здания. На Курфюрстендамм сначала темнота, но затем и здесь мы увидели огонь и опустошение. Из Гедехтнискирхе вырывались языки пламени, вокруг все пылало. Мы не рискнули свернуть на Будапештер[штрассе], где полыхал зоопарк, а поехали по Тауэнциенштр[ассе], затем по Нюрнбергер[штрассе]. Проезда нет: снопы искр и густой дым. Свернули на Курфюрстенштрассе. Почти ничего не видно, многократно ударялись о бордюры. На улицах в темноте людские массы. Но: [ведут себя] совершенно спокойно. Когда нам пришлось нажать на клаксон, нас пропустили как обычно. По какой – то улице ([1115]) мы добрались до Корнелиусбрюке, справа и слева огромные языки пламени и снопы искр из горящих как факелы домов. Проезд по Тиргартенштрассе невозможен: нагромождение ветвей и стволов деревьев перекрывает дорогу. Хофегераллее тоже вся разворочена, но нам удается проехать. На Гроссе Штерн пылает автобус. На Шарлоттенбургершоссе дикая мешанина [из] маскировочных конструкций, в нескольких местах воронки от взрывов. И здесь струятся людские массы. Бранденбургские ворота не пострадали. Парижское, сразу за ним английское посольство в огне. Старая Рейхсканцелярия, здание Берлинского конгресса: горят крыши. Наконец, мы добираемся до гостиницы Кайзерхоф. Напротив – сражение за Министерство транспорта. Снова и снова вырываются языки пламени, снова поднимается плотное облако, когда на них льется вода. Слева все усиливающаяся буря сдувает сажу с невидимого нами пепелища Министерства финансов.
Телефонную связь гостиница мне не предоставила. Около часа является Штельрехт. Весь в саже, обгорелый, в стальном шлеме и форме противовоздушной обороны. Мое партийное ведомство выгорело сверху донизу. Из пострадавших соседних домов через окна все время забрасывало снопы огня. Как ни старались берлинцы и берлинки, они ничем не смогли помочь. Красивого, лишь в 1940 году достроенного здания больше нет. Выдержал лишь подвал. Кое-что удалось в нем спасти. Сражение за здание напротив оказалось напрасным: на фоне ярко – огненного неба Министерство транспорта догорает.
Раздается новый сигнал тревоги. Я представляю себе, что сейчас должно твориться на берлинских улицах и в подвалах. Сотни тысяч людей, оставшихся без крыши над головой, подвалы переполнены, и они отчаянно пытаются хоть как – то найти безопасное место для детей. К счастью, новой бомбардировки не последовало, скоро прозвучал отбой тревоги.
На следующее утро Берлин все еще горит. Неба не видно, толстый слой копоти покрывает дома и, размокнув, лежит на улицах. Я еду в свое ведомство. Развалины. Среди дымящихся обломков торчат провалившиеся вниз сейфы. Вход в подвал лишь через узкий люк. На входе, однако, нацарапано: место сбора Гётештр[ассе], 11. – Мы едем туда. Над Бисмаркштрассе сильный ветер гоняет сажу и грязь. Они попадают в глаза, говорить почти невозможно. Женщины с закрытыми полотенцами лицами. И на Гётештр[ассе] много разрушений. Дом напротив горит. В помещении несколько сотрудников. Я даю ряд указаний и сообщаю, где меня искать: министерство на Унтер – ден – Линден. Его за ночь удалось потушить. И здесь десятки зажигательных бомб. Лишь благодаря храбрым действиям удалось спасти историческое здание. От Министерства внутренних дел напротив не осталось почти ничего, по соседству все выгорело. Опасность возникла прежде всего из-за примыкающего сзади здания берлинского кат[олического] епископа. Лишь благодаря отчаянным усилиям и многочисленным насосам удалось остановить пламя, местами уже перекинувшееся к нам. Епископ, его сотрудники и монахини нашли убежище в бункере моего министерства, который в свое время построил советский посол. Помощников среди богомольцев нашлось немного. Один, стоявший у насоса, все время спрашивал, действительно ли пути эвакуации безопасны.
Почти все окна были разбиты, в комнатах грязь, но уборка уже началась и за стекольщиками уже послали. – Из помещений мин[истерства] в других зданиях пострадала треть, в том числе сгорели личные дела сотрудников.
На следующий вечер новая тревога, новая тяжелая бомбардировка и новые разрушения. Мы в подвале Рейхсканцелярии. Когда мы вышли, то увидели огонь на первом этаже Кайзерхофа – огонь перекинулся на здание от загоревшейся на[1116] штрассе церкви. Большая бомба, предназначенная для вновь отстроенного бункера, упала на него, оставила воронку, но крыша бункера выдержала. – В Кайзерхофе недостаточно служащих, а главное, нет шлангов. Огонь теперь пожирает здание, начиная с крыши. Я бегу в нашу комнату, запихиваю в саквояж все, что попалось под руку, и спускаюсь вниз. На коврах второго этажа уже танцует пламя. – Вскоре на месте отеля со всеми его ценностями остается лишь пылающий факел. Мы проводим ночь на кушетках в бункере фюрера.
На следующий день я еду по Тиргартенштр[ассе] в Далем, через полчаса там, на Герингштр[ассе] взрываются две мины. Если бы я поехал позже, мы бы погибли. Лишь сейчас виден весь масштаб разрушений. Вся Тиргартенштр[ассе] – сплошные развалины, с обеих сторон Курфюрстендамм руины. – В следующие дни я выбираю другие маршруты. Лютцовплац уничтожена, Шилль- и Неттельбекштр[ассе] – горы обломков. Все торговцы антиквариатом сожжены и погребены под обломками. Ужасные разрушения на Курфюрстенштрассе, половины Бисмаркштрассе больше нет. Уничтожено 8 министерств, 10 дипломатических представительств. 800 000 человек без крыши над головой. – Через три дня улицы очищены от обломков. Берлин работает дальше!
Еще один налет бомбардировщиков – на Пленерштр[ассе]. Воздушной волной выбивает окна и двери в маленькой квартирке моих тетушек[1117], в которой мы находились в тот день. И здесь попытки восстановления. – На моем участке, на котором лежали стройматериалы, многочисленные зажигательные бомбы подожгли все деревянное, в бараках [внешнеполитической] школы по соседству сгорел весь спасенный паркет и другой ценный материал.
На Рождество г[ау]л[яйтер] Шпренгер пригласил меня в тихий замок Ромрод. Старая крепость тринадцатого века, окруженная рвом. Мощная – и холодная. Но старые дрова из бука все же согревают. Вокруг красивые буковые, сосновые, еловые леса и широкие поля. Несколько дней отдыха идут на пользу. По ночам над нами порой пролетают британские эскадрильи: дважды снова на Берлин.
1944 год
2.5.[19]44
Наконец-то небольшая передышка в спецпоезде, чтобы задним числом зафиксировать некоторые события.
17.4. состоялись похороны мюнхенского г[ау]л[яйтера] Вагнера[1118]. Их посетил и фюрер, который обратился к нам с речью. Он обсуждал почти исключительно проблему крепости брони наших танковых дивизий. В 1940 году таковая присутствовала. Но против Т–34 броня уже не годна. Но новые самоходные артиллерийские установки проявили себя прекрасно. Их сейчас изготавливают в больших количествах. И тогда он спокойно взглянет в будущее. Восток снова будет завоеван. – О люфтваффе не упоминалось.
Фюрер пригласил меня к себе на ужин. Он задал вопрос, касающийся финских сообщений о Дорпате. Я рассказал ему то, что изложено в прилагающемся отчете[1119]. По словам фюрера, хорошо, что он теперь в курсе дела, он даст соответствующий ответ.
Разговор перешел на покупку произведений искусства. Фюрер рассказал, что купил бы ряд прекрасных полотен Фрагонара и Буше. Я сказал, что согласно приказу ф[ранцузские] коллекции частично размещены в соответствующей шахте, но существует опасность в связи с влажностью. Ф[юрер] проявил озабоченность (пару дней назад Борман спросил, как обстоят дела с этим[1120]). – Относительно Муссолини фюрер был заметно удручен. Построенные из наших материалов альпийские укрепления должны быть М[уссолини] хорошо известны. «Он сам давал предписания касательно их». Огромные бетонные сооружения, большие электростанции внутри горы – будто волшебные пещеры. Но не в Ливии и не на Сицилии. – Гауляйтеры Хофер