меньше двадцати лет, поддерживали ПТБ, тогда как среди тех, кто прожил там двадцать лет и более, доля поддержавших ПТБ составила 50 %17. Короче говоря, длительная жизнь в городе при малой профессиональной мобильности или в отсутствие таковой порождала политический радикализм. Сходным образом в Калькутте «гундас», т. е. профессиональные хулиганы, из которых рекрутируются лидеры радикалов и значительная часть буйствующих толп, много чаще принадлежат к уроженцам города, составляющим треть его населения, чем к тем двум третям, которые состоят из иммигрантов и людей, покинувших сельские районы. Сельские связи последних уменьшают вероятность того, что они будут заниматься противозаконной деятельностью. «Вопреки распространенному убеждению, связи мигранта с деревней и со своим семейством, неуверенность и, пожалуй, даже настороженность, которую он ощущает в большом городе, – все это делает его в какой-то мере законопослушным; городской житель, зависящий от города в отношении дохода и безопасности, в большей мере склонен к выступлениям против властей и к связям с подпольным миром. Сельский иммигрант должен адаптироваться к городской жизни, прежде чем он сможет стать профессиональным преступником. Деревенскому жителю нужно научиться не бояться представителей власти, а презирать их, прежде чем он или его потомки смогут стать преступниками»18.
Эти наблюдения подтверждаются американским опытом. В процессе иммиграции из Европы напряжения и тяготы, связанные с адаптацией, особенно сильно проявились во втором поколении рожденных или воспитанных в Америке. «Второму поколению, – по словам Хэндлина, – была свойственна неустойчивость… По мере того как оно выходило на авансцену, оно порождало острые проблемы по той причине, что у него не было определенного места в обществе»19. Аналогичным образом в США рост преступного и массового насилия в северных негритянских трущобах в 1960-е гг. был делом рожденных в городе детей первого поколения мигрантов из сельских районов Юга, которые отправились на Север во время Великой депрессии и Второй мировой войны. Первое поколение держалось сельских обычаев и нравов; второе поколение черпало свои мечты из городской жизни и, чтобы осуществить их, обратилось сначала к единичным преступлениям, а затем к массовым противозаконным действиям. 44 % детройтских негров, участвовавших в беспорядках июля 1967 г., были рождены в Детройте, но лишь 22 % тех негров, которые не участвовали в беспорядках, были уроженцами этого города. Точно так же 71 % участников беспорядков, но только 39 % не принимавших в них участия выросли на Севере, а не на Юге. «Старшие, – говорил в 1966 г. Клод Браун Роберту Кеннеди, – соглашались с мифом, что они принадлежат к низшей расе и что им не положено иметь больше, чем давало им белое общество. Нынешнее поколение больше не верит этому, благодаря ТВ, благодаря полученному воспитанию, благодаря чтению популярных журналов и тому подобного, и это поколение желает получить свое. И знаете, сенатор? Быть может, никто не успел этого заметить, но единственное из происходившего в негритянских кварталах, что действительно помогло добиться каких-то разумных уступок от белого общества, это беспорядки. Никто вообще не знал, что Уоттс существует до беспорядков 1965 г. в Уоттсе»20. В Азии и Латинской Америке, как и в Северной Америке, городское насилие, политическое и криминальное, имеет тенденцию к росту с увеличением доли в населении города местных уроженцев по отношению к иммигрантам. А значит, в трущобах Рио и Лимы, Лагоса и Сайгона должна прокатиться война насилия, как это было в Гарлеме и Уоттсе, когда дети города потребуют свою долю преимуществ жизни в городе.
Промышленные рабочие
В странах с запозданием процесса модернизации менее вероятным источником революционной активности является промышленный пролетариат. В целом разрыв между мобилизацией общественных сил для политического и социального действия и созданием институтов для организационного оформления этого действия много больше для стран, позднее проходящих процесс модернизации, чем для стран, проходящих его раньше. Однако в сфере промышленного труда действует как раз обратное отношение. В XIX в. в Европе и Америке промышленным рабочим были свойственны радикализм и даже революционность, поскольку индустриализация предшествовала становлению профсоюзного движения, господствующие в обществе группы резко выступали против профсоюзов, а наниматели и правительства делали все возможное, чтобы не выполнять предъявляемых рабочими требований более высокой оплаты труда, более короткого рабочего дня, улучшения условий труда, страхования от безработицы, пенсий и других социальных благ. В этих странах мобилизация рабочих обычно обгоняла их организацию, и поэтому в период, предшествовавший укреплению профсоюзов, радикальные и экстремистские движения часто получали поддержку в среде озлобленных рабочих. Профсоюзы были организованы, чтобы протестовать и бороться против существующего строя от имени этого нового класса. Коммунисты и другие радикальные группы завоевывали самые сильные позиции в рабочих движениях, которым отказывали в признании и легитимизации политические и экономические элиты. «Самые яркие проявления неравенства, – отмечает Корнхаузер, – возникают на раннем этапе индустриализации, и именно в это время расцветают массовые движения. Ослабление массовых тенденций связано с появлением новых общественных форм, в особенности профсоюзов, которые играют роль посредников в отношениях между промышленной рабочей силой и обществом в целом. Но их становление требует времени»21.
Все эти условия играют много меньшую роль в странах, где индустриализация происходит позднее. В XX в. в странах с традиционными политическими системами (таких, как Саудовская Аравия) профсоюзы часто запрещались. В других странах поздней модернизации, однако, разрыв между мобилизацией рабочих и институциализацией рабочих организаций удалось резко сократить, если не преодолеть вовсе. Более того, в некоторых случаях организация рабочей силы едва ли не предшествовала формированию этой силы. Во многих модернизирующихся странах Африки и Латинской Америки в середине XX в. более 50 % несельскохозяйственных рабочих были организованы в союзы. В 14 из 23 африканских стран и в 9 из 21 стран Карибского бассейна члены профсоюза составляли более четверти несельскохозяйственных рабочих. На Ближнем Востоке и в Азии масштабы профсоюзного движения были меньше, но и здесь они в некоторых странах были значительны. В 1950-е и 1960-е примерно в 37 азиатских, африканских и латиноамериканских странах доля рабочих, охваченных профсоюзными организациями, была выше, чем в США. Благодаря этому радикализирующие и стабилизирующие тенденции, связанные с подчинением сельских мигрантов фабричной дисциплине, сильно ослабли. Рабочее движение в этих странах является в целом намного более консервативной силой, чем на ранних этапах индустриализации на Западе.
Таблица 5.1. Масштабы профсоюзного движения
Источник: Ted Gurr, New Error Compensated Measures for Comparing Nations: Some Correlates of Civil Violence (Princeton, Princeton University, Center of International Studies, Research Monograph No. 25, 1966), p. 101–110.
Здесь мы имеем яркий пример того, как рост организованности замедляет социальные и экономические изменения. На Западе сравнительно позднее развитие юнионизма сделало возможным более высокий уровень эксплуатации промышленных рабочих на ранних этапах индустриализации, способствуя тем самым накоплению капиталов и росту капиталовложений. В странах ранней индустриализации реальная заработная плата также на этих начальных этапах интенсивной индустриализации росла медленно. Напротив, раннее распространение профсоюзов в странах поздней индустриализации обусловило более высокий уровень заработной платы и социального обеспечения на ранних этапах индустриализации, но при этом низкий уровень капиталовложений. Рост организованности, таким образом, имел своим результатом более мирную ситуацию в промышленности и большую политическую стабильность, но более медленное экономическое развитие.
Раннее возникновение профсоюзов означает не только меньший радикализм в среде рабочих, но и сами союзы обычно менее радикальны, поскольку они часто являются скорее порождением существующего порядка, чем выражением протеста против этого порядка. Пожалуй, основным источником социальных и экономических конфликтов в промышленности в странах ранней индустриализации было нежелание властей признавать право рабочих на организационное объединение и законность профсоюзов. Чем энергичнее и упорнее правительство отказывалось признавать законность рабочих организаций, тем радикальнее становились профсоюзы. Профсоюзное движение рассматривалось как вызов существующему порядку, и такой взгляд на профсоюзы превращал их в вызов существующему порядку. В XX в., однако, рабочие организации получили всеобщее признание как естественная принадлежность индустриального общества. Все развитые страны имеют крупные и хорошо организованные рабочие движения; поэтому и отсталые страны желают их иметь. Национальная федерация труда – столь же неотъемлемая принадлежность национального достоинства, как армия, авиация и внешнеполитическое ведомство.
Многие исследователи отмечают, что профсоюзы в Азии, Африке и Латинской Америке намного более политизированы, чем в США и некоторых других западных странах. При этом имеется в виду, что эти профсоюзы стремятся к решению долгосрочных политических и социальных задач. В действительности, однако, это не так. Обычно профсоюзы политизированы постольку, поскольку они составляют часть политического порядка. Их организации и росту способствовали правительство или политические партии. Английское и французское колониальные правительства проводили в целом либеральную политику в отношении рабочих организаций. Профсоюзы часто разрешались там, где политические партии были запрещены, и, когда возникали движения за национальную независимость, между ними и профсоюзами возникали альянсы. Неру, Ганди, Мбойя, Адула, Нкомо, У Ба Све, Туре