3. Они влюбились
1
Нана влюбилась в Моше 28 апреля.
Так предполагал Моше. Он запомнил именно эту дату. В этот день, думал Моше, Нана потеряла голову, увидев его представление в гостиной.
Это может показаться не слишком правдоподобным. Так это и было неправдоподобно. Вот узнаете, что это было за представление, и вся история покажется вам и вовсе неправдоподобной.
Они были на квартире у Моше в Финзбери, на втором этаже викторианского дома. Моше объявил кунштюк с подушкой.
— Кун што? — спросила Нана.
— Трюк с подушкой, — ответил Моше.
Трюк с подушкой состоял в следующем. Моше распахнул окно и взял в руки подушку. Его бабушка украсила ее большим красным бархатным сердцем. Он сжал подушку в объятиях. Потом прошелся по комнате, баюкая ее, сюсюкал и целовал подушку, подкидывал малютку в воздух и снова ловил его. Подушка взмахивала своей золотой бахромой. Нана смотрела на Моше не отрываясь. Он был на седьмом небе от счастья отцовства. Но вдруг дитя выскользнуло из рук Моше и вылетело в окно, гулко шлепнувшись на тротуар. Оно лежало там, рядом с пустым ящиком от “Хайнекена”. А Моше изображал горе, оплакивая своего ребенка. Разумеется, Нана полюбила его вовсе не тогда. В минуты высокого искусства такого не случается. Да если бы и случилось, то уж точно не в этот раз. Но таково было умозаключение Моше. Он умозаключил, что Нану очаровал его талант.
Не подумайте, что Моше не был талантлив. Он был хорошим актером. Просто Нану очаровал вовсе не талант.
Знаете, когда Моше показывал свой трюк, или кунштюк, с подушкой, Нана даже не смотрела на него. Вернее, смотрела, но не осознавала этого. Она размышляла о том, почему этим воскресным днем она здесь, а не готовится к защите диплома. К тому же странности в поведении Моше совершенно сбили ее с толку.
Нет, Моше ошибался. Она была очарована, но его талант был тут ни при чем.
2
На самом деле люди часто приходят к неверным выводам. У меня есть теория на этот счет. Люди делают неверные выводы, потому что у людей плохая память.
Например, в первый раз, когда Моше позвонил ей на мобильный, Нана увидела, что это он. Она неправильно записала его имя. “Мойша моб”, сказала ей “Нокиа 6210э”. Но она не ответила. Она слушала звонки и не отвечала, потому что сидела враскоряку на унитазе в “Блумсбери Пицца-экспресс” — расставив ноги, свесив голову, склонившись вперед. Она не запомнила этот звонок, хоть это и был первый раз, когда он ей позвонил. Этот ключевой момент в истории их любви был таким стыдным, таким неромантическим, что Нана не запомнила его.
Но все мы немного романтики. У всех у нас плохая память. Моше тоже был романтиком.
Моше помнил так мало, что относительно начала их романа он заблуждался дважды. Оба раза он заблуждался абсолютно.
Заблуждение номер один заключалось в том, что он считал, будто соблазнил ее. Что она соблазнилась его талантом. Он так решил сразу, как только поцеловал Нану. Заблуждение номер два: он был уверен в том, что их любовь чиста. Он так решил сразу после того, как они расстались. Оба заблуждения возможны, лишь если забыть все мелочи. Первое — забыть о том, что Нана не смотрела на его трюк в гостиной, и о том, как он нервничал. Второе — забыть их нервную болтовню за кулисами в Донмаре.
Первое заблуждение, насчет соблазнения, придавало Моше романтический ореол. Второе, о чистой любви, придавало романтический ореол им обоим.
3
В следующий раз Моше поступил хитрее. Он позвонил из театра. “Номер не определен”, сказала ее “Нокиа 6210э”. Нана решила, что это Папа. Это был не Папа. Моше пригласил ее куда-нибудь выпить. Довольная, но оробевшая Нана ответила:
— Н-нет нет нет я нет. Не севодня.
Потом она сказала:
— Пришлиимейл.
Но он не прислал ей е-мэйл. Он тоже оробел.
Вначале, допускал он, его актерские приемы лишь подавляли Нану. Но он был неизменно остроумен. Он отменно чихал и рыгал. Он посвящал ее в секреты сценического мастерства. Но для Моше оставалось загадкой, что заставляло Нану сидеть рядом и слушать его. Не такой уж он был интересный.
Вообще-то я считаю, что Моше был к себе несправедлив. Нет, он и правда не “ах, как интересен”. Вообще-то мои персонажи вовсе не такие. Этим они мне и нравятся. И все же Моше был жутко интересный.
Однако у него была одна занудная черта. Актерство. У Моше была масса умных мыслей по поводу актерской игры. Куча умных теорий. Он постоянно учился играть. К примеру, он изучал игру великого актера XVIII века Дэвида Гаррика. Трюк с подушкой Моше умыкнул именно у него.
А вот еще одна покража. Моше рассказал Нане, что в финальной сцене “Ромео и Джульетты” Джульетта должна очнуться слишком рано и слишком поздно, и увидеть, как Ромео умирает. Это ключевой момент. Джульетта, пробуждаясь от наркотического сна, должна увидеть, разлепляя веки, как Ромео подносит отравленный напиток к своим накрашенным губам. Это сделает сцену в полном смысле слова трагичной. Потому что зрители подумают, что Ромео и Джульетта могли бы жить вместе долго и счастливо, и что пьеса могла бы иметь счастливый конец. Душераздирающий финал. О да, актерское искусство состоит в знании мельчайших подробностей человеческой души, а Моше был в этом настоящим экспертом.
В следующий раз Моше позвонил ей, когда она спускалась в метро на Гудж-стрит, и она пообещала перезвонить. И не перезвонила.
Но у Моше оставалось кое-что в запасе. Он умел просунуть голову в дверной проем и за четыре или пять секунд сменить выражение лица с безумной радости на умеренную, с умеренной радости на спокойное удовлетворение, с удовлетворения на потрясение, с потрясения на изумление, с изумления на уныние, с уныния на изнеможение, с изнеможения на страх, со страха на ужас, с ужаса на отчаяние. Он мог отразить на лице все что угодно. Моше продемонстрировал ей свое мастерство в “Алфабет-баре” на Бик-стрит. Ей вроде понравилось. Он предложил показать еще.
Она листала его книги, и когда нашла на полке томик стихов Ника Кейва, он с улыбкой попытался отобрать его — “О, нет нет нет, этот нет” — но не раньше, чем непослушная Нана успела прочитать дарственную надпись от “К.”, которая будет всегда любить своего “щеночка”.
А он решительный, подумала Нана. В решительности есть притягательность. В конце концов, было понятно, что она ему нравится. Настойчивость имеет свои приятные стороны. Потом, вспоминали они позже, он позвонил ей и застал с кем-то из подруг.
— Ну, помнишь, — сказал Моше, — с Клео или Наоми. А может, с Биффом или Скутером.
— С Клео, — ответила Нана, — а, нет, с Тамсин, мы как раз мерили с Тамсин лифчики в “Маркс-энд-Спенсер”.
— Ты мне этого не говорила, — сказал Моше. — Ты сказала про туфли. Вы мерили туфли в “Л.К Беннет”.
— Ну не рассказывать же тебе про лифчик, — сказала Нана.
Она как раз надевала лифчик, и была немного взвинчена. Поэтому она сказала “да”. И они отправились выпить.
Однажды Нана спросила:
— Так ты любишь Дарио Фо?
— Дарио? — спросил Моше.
— Дарио Фо. У тебя куча его пьес.
— А, этого Дарио, — ответил Моше. — Нет, нет, на самом деле не очень.
— А, — сказала Нана, — я просто думала, он тебе нравится. Он хороший, по-моему.
— Правда? — спросил Моше. — Ну, может быть.
Мы так подходим друг другу, блаженно подумала она.
4
Сексуальная история Наны и Моше началась с нервного смеха. Вот уже второй вечер они сидели рядом. Смирненько сидели на диване и обсуждали ситуацию в современном театре. Потом Моше встал, чтобы отлить. Было два часа ночи. Когда он вернулся, Нана уже не сидела смирно. Нет, не сидела. Она прилегла. Вытянулась горизонтально.
Это мой шанс, подумал Моше. Но не спешил. Моше так медлил. Он не хотел ничего испортить. Он не хотел неверно понять Нану.
Он не мог ее неправильно понять! Нана же легла!
Он поцеловал ее. Она поцеловала его. Она поцеловала его. Он поцеловал ее.
— Ты чудо, — сказала она.
— Ты тоже чудо, — ответил он.
Они нервно засмеялись.
Как вы уже могли понять, Моше время от времени нервничал.
— Тыпскала нет? — спросил он.
— Кгда? — спросила Нана.
— Если б я спросил разрешения?
— Есип я скаала нет, — ответила Нана, — тыпдумал, что я тебя ну боюсь. И я тебя поцеловала.
Хотя это и было похоже на правду, подумал Моше, упивающийся своей победой Моше Великолепный, но скорее всего она врет. И поцеловал ее еще раз.
5
Я хочу вернуться немного назад. Вернуться туда, где Нана еще одна.
Нана сидела в кафе Ассоциации архитекторов на Бедфорд-сквер. Она уже познакомилась с Моше, но еще не поцеловала его. Ей еще предстояло в него влюбиться. Вскоре Нана влюбится в Моше, а пока она о нем и вовсе не думала. Она не размышляла о природе любви, подобно героине романа.
Она думала об архитекторе по имени Мис ван дер Роэ.
Это вам может показаться неожиданностью. Но не стоит удивляться. Тому, что Нана думала об архитекторе, а не о Моше, была серьезная причина. Нана училась в Архитектурном училище при Ассоциации архитекторов, заканчивая годичный курс истории и теории архитектуры. Она готовилась к защите диплома. Предметом диплома был Мис ван дер Роэ.
Нана была девушка мягкая, знаете ли. Она хотела заниматься наукой. Точнее, историей архитектуры. Мис ван дер Роэ был архитектор-авангардист, и в 1921 году придумал стеклянный небоскреб. Он был революционером. Он участвовал в движении “Баухаус”. “Баухаус” был создан, чтобы обновить дизайн и стиль, в соответствии с запросами новой социалистической демократии. “Баухаус” отвергал украшательство. В 1930-м Мис ван дер Роэ стал последним руководителем движения. Он запретил всякую политическую деятельность. В 1933-м “Баухаус” был распущен новоизбранным нацистским правительством Германии. В 1937-м Мис уехал в Америку.
Это роман, а не эссе о революционной архитектуре. Архитектура часто бывает революционной, и мне это нравится. Мне нравится “Баухаус”. Но сейчас мне интересен вовсе не “Баухаус”. Мне интересна Нана.
Нана, как историк, ценила точность. Конечно, если бы вы попросили ее припомнить некоторые подробности их отношений с Моше, она вряд ли смогла бы их вспомнить. И это понятно. Но быть точной во всем и всегда так трудно. И все же она, по крайней мере, пыталась.
Диплом Наны был посвящен критическому обзору американского периода Миса ван дер Роэ. Ей не нравились те, кто его идеализировал. Нана любила ван дер Роэ, что за вопрос, но точность она тоже любила.
Во-первых, переход от революционных жилых домов Миса в Берлине к его американским небоскребам был явной непоследовательностью и, стало быть, не укладывался в демократическую теорию. Связь между ними была эстетической, а вовсе не политической. Во-вторых, она не могла принять политические аспекты в творчестве самого Миса. К примеру, Мис всегда использовал плоские крыши в соответствии с генеральной линией “Баухауса”. Островерхие крыши, утверждал “Баухаус”, были буржуазны. Они символизировали остроконечную корону кайзера. В то время как Нана считала, что островерхие крыши необходимы. Просто с практической точки зрения. С них хорошо стекает дождь. А в Германии дождливо.
Она вспоминала свое посещение Новой Национальной галереи в Берлине, главного достижения Миса ван дер Роэ, где стратегически расставленные ведерки и сочащиеся водой тряпки заслоняли открытые чистые линии всех помещений. Понятно, что Нана может показаться занудой, но мне она нравится. Мне нравится ее внимание к мелочам. Иногда мне кажется, что фактам уделяют так мало внимания. В том, чтобы уважать исторические факты, нет ничего плохого.
Видите ли, общительному Человеку всегда есть с кем поделиться своими мыслями об архитектуре. Когда у общительного человека рождается новая теория о сущности дизайна веймарской Германии, у него найдется восприимчивая аудитория. С другой стороны, тот, кто сидит в углу, и читает, и размышляет — он может быть интересен единственно себе самому. Нана была именно такой. Она была тихоней.
Что за долбаное разгильдяйство, думала она, имея в виду попытки Миса политизировать проект картинной галереи в 1962 году. Долбаный анахронизм. Целых тридцать лет упираться в одну-единственную теорию, думала Нана, да это просто интеллектуальная лень. Или форма ностальгии.
Чуете? Она зануда, но до чего очаровательна.
6
Для секса, однако, нужно время. Для секса нужна практика.
К примеру, вот как это было в первый раз. Прошла неделя после того, как они впервые поцеловались. Через три недели после 28 апреля.
В полночь, в отеле “Ковент-гарден”, Моше и Нана разделись. Разделись догола перед опустевшим мини-баром.
В отеле?..
Отель, в представлении Моше, был чем-то вроде угощения. Ему казалось, что все ценят угощение. К сожалению, он не смог проверить эту гипотезу. Потому что был пьян. Возможно, он был слишком пьян, чтобы есть. И он уж точно был слишком пьян, чтобы получить удовольствие от секса.
Пустая мини-бутылочка от “Столичной” упала с кровати с глухим мини-стуком.
Это еще не сцена секса. Я бы не хотел вас дурачить.
Моше нависал, покачиваясь, над стройным, высоким телом Наны. Он нежно поглаживал ее живот тыльной стороной ладони. Тыльная сторона ладони может показаться вам нетрадиционным подходом к сексу. И это было нетрадиционным подходом к сексу. Но Моше так и задумал. Во-первых, тыльная сторона его ладони была нетрадиционно нежна. Вторая причина была более печальной. Он поглаживал ее живот обратной стороной руки, чтобы Нана не почувствовала корку экземы на грубых розовых пальцах Моше. Нана сжимала в руке его член. Его мягкий член. Они смотрели друг на друга так, как, им казалось, они должны смотреть друг на друга — искренним, решительным взглядом. Это были очень серьезные взгляды. Моше опустил глаза. Он пытался понять, что поделывает его член. Вместо этого он увидел веснушки на правой руке Наны. Он с интересом изучал их, опираясь на руки, выгнув спину; опираясь на руки, он изучал веснушки. Потом он заметил свой висящий животик. Моше попытался втянуть живот, наблюдая вместе с Наной за своим неизящным членом. Первая сцена секса Наны и Моше не была сексуальной сценой. Она только казалась сексуальной. На самом деле она обернулась фарсом.
Моше встал с кровати, — взять еще что-нибудь выпить, или загадочно постоять у окна, или просто сменить позу, чтобы отвлечь внимание от своего висящего животика и не менее висящего члена, — и трагически ступил на скользкую минибаночку “Швеппса”. Он покачнулся. Его колени подкосились. Его челюсть отвисла. Наконец, пытаясь удержаться на неверных ногах, дрожащим голосом, задыхаясь, он выпалил: “Хоспди-еппн-врот”.
Все еще нервно хихикая, Нана и Моше закутали друг друга в одеяло и уютно устроились в односпальной кровати.
Я знаю, что односпальная кровать — это странно. По крайней мере, Нану она удивила. Но имеется объяснение. Финансовое объяснение. Моше грустно объяснил ей, что номер с двуспальной кроватью стоит просто астрономических денег.
7
Нана проснулась в четыре утра. Ее мучило похмелье. Она зевнула, потом еще зевнула, встала. Взяла стакан с водой, но он выскользнул из пальцев и вода намочила постель.
Она была влюблена. Знаю, это звучит по-детски, но это правда. Испытывая легкую тошноту, она подумала, как чудесно быть здесь, в одноместном номере, оплаченном Моше. Моше спит, а Нана нет, и это так восхитительно, решила она.
Я хочу описать этот момент. Описать эту ночную идиллию.
Взглянув на комнату сверху, вы бы увидели кровать, стоящую перед ней Нану и спящего Моше. Над кроватью репродукция картины Рауля Дюфи в рамке, с солнечным пейзажем и горшком красной герани на подоконнике. Рядом с репродукцией в рамке окна шел дождь. Однако Нана не замечала ни этой эффектной композиции, ни аквариума в заднем углу с рыбами, что двигались, касаясь друг друга. Она не видела золотую рыбку, уныло проплывавшую мимо, или сквозь ее голову. В списке ее приоритетов интерьер был не на первом месте.
После двух бутылок вина, четырех мини-“Столичных”, трех мини-“Джим-Бимов” и одного мини-джина “Гордоне”, Нане страстно хотелось писать.
8
Следующим событием нашего романа будет минет.
Можно относиться к этому по-разному. Я-то считаю, что это было хорошо. Не потому, что я считаю, будто минет — это хорошо. Ну я, разумеется, считаю, что минет по сути своей вещь хорошая, и редко отказываюсь от минета, но думаю, что в случае Моше и Наны минет был хорош не только как таковой. У меня есть другое объяснение. В любви многое зависит от секса. Любви бывает трудно выжить без секса. Так что если Нана и Моше и вправду собирались любить друг друга, им надо было заняться сексом. Такова моя теория.
Этой теории придерживалась и Нана.
Кроме того, на действия Наны тем утром повлиял еще один мотив, мотив коварства. Она представила себе бесконечную процессию прошлых, необычайно опытных любовниц Моше. Никаких сомнений, все они были гораздо опытнее Наны. Нана не могла соревноваться с этими лощеными девицами из прошлого Моше. Все они расхаживали на пятидюймовых каблуках, а Нана — нет. Их груди были высоки безо всяких лифчиков. Не было сексуальной позы, недоступной их гибким, тренированным йогой телам.
Это урок всем нам. “Лощеные девицы из прошлого Моше”. Я уж прямо и не знаю. Умозаключение девушки, которая не верит в свою притягательность. Типичное умозаключение девушки, не признающей собственную сексуальную притягательность.
Если бы только люди никогда не делали умозаключений!
Нана сделала несколько глотков воды. Потом ее отягощенная сном голова начала клониться от черного грибовидного облака мягких волос на груди Моше вниз, вдоль темной вертикальной линии от пупка к лобку, пока не достигла члена. Тут она разлепила свои неуверенные губы, все в гигиенической помаде, и нежно прихватила его. Он вырос, и еще вырос. Моше сонно завозился. Сквозь дрему он чувствовал стекающую по яичкам теплую, быстро остывающую слюну. Это было очень приятно.
Кое-кто может подумать, и я могу их понять, что фелляция до первого коитуса — это нарушение всех правил обычного сексуального этикета. Этот отсос — небольшой сюрприз, я готов это признать. Он и меня самого немного удивил. Но сексуальный этикет может меняться. Его следует приспосабливать к ситуации, которая в нашем случае сдобрена тревогой. В сексуальных ситуациях, сдобренных тревогой, люди ищут спасения в куда более экстремальных практиках, чем нежный минет. Предварительный акт фелляции был еще достаточно пресным вариантом. К тому же Нана не хотела, чтобы Моше кончил ей в рот. Ей не хотелось доводить дело до оргазма. Просто легкий отсос на пробу.
Нана попыталась подстегнуть события. Они нервничали, они оба хотели секса. Вообще-то им обоим втайне хотелось, чтобы секс уже закончился. Они оба так нервничали. Моше нервничал, лежа на постели. Нана, лежа на Моше, нервничала, что заставляет его нервничать.
Она медленно подняла голову, вытянув изо рта член Моше. Потом встала над ним на четвереньки и провела кончиком языка по его плоским плотным соскам, розовым по розовому. Думаю, что Нана вела себя очень отважно. Это так трудно — молча импровизировать. И Моше сказал ей:
— Скажи шоб я ття трахнул.
Нана только хитро улыбнулась.
— Попроси меня, — сказал он.
Все знают, что секс — это игра в подчинение.
Нана смотрела на Моше. Она подумала, не слишком ли он торопит события. Но ей хотелось, чтобы ее коренастый возлюбленный тоже был счастлив, и она произнесла:
— Трахни меня.
Она эротично протянула эти слова:
— Трааахни меня. Траахнимня.
И тут наступила очередь Моше дразнить Нану. Он снизил темп. Жестом профессионала он неторопливо коснулся ее пальцем и медленно ввел его внутрь.
И она умиротворенно закрыла глаза.
9
Нана умиротворенно закрыла глаза. Она приказала себе не думать ни о чем, кроме этого. Но эта попытка вызвала разные мысли. Она подумала о мини-баре. И вместо того чтобы ни о чем не думать, открыла глаза. Она открыла глаза и посмотрела на губы Моше. Она посмотрела на его приоткрытые губы, готовые к поцелую, и вспомнила, что ей нужна новая губная помада, и еще вспомнила про то, что совсем уже заканчивается охряного цвета карандаш, без которого ее брови выглядят абсолютно неестественно, а таких карандашей последнее время нигде не видно, даже в “Пьюр Бьюти”.
Потом Моше повернул ее, перевернул ее на спину. Он вошел в нее. И замер. Нана издала подходящий к случаю стон, она стонала сквозь плотно сжатые губы и задыхалась. Он продвинулся глубже. Она опять застонала.
Вот он, секс! Настоящий секс!
Через некоторое время секс закончился. Надо сказать, довольно быстро. Как и большинство мужчин, Моше был перевозбужден. К несчастью, Моше, не желая испытывать судьбу, не принял меры предосторожности и не спустил разок до того.
Нана не кончила. Я должен признать, что это не было неожиданностью. Для Наны тут не было никакой неожиданности.
Но это маленькое неравенство породило кучу лихорадочных мыслей. Особенно много лихорадочных мыслей оно заронило в голову Моше. Когда довольная Нана с облегчением прижала его к себе, Моше пытался понять, что она ощущает. Разумеется, ожидать от нее комплимента было бы слишком, но ее молчание встревожило Моше. Почему она молчит и только обнимает его, думал Моше раздраженно.
Ах, Моше. Моше, Моше, Моше. Ну отчего бы и не помолчать в такой миг? Ну отчего бы не помолчать вдвоем? Неужели ты всегда будешь так труслив?
К несчастью, Моше всегда будет так труслив.
Он почувствовал, как съеживается его член. Чтобы сократить этот неприятный момент, Моше скатился с Наны, улегшись на ее вытянутую левую руку, которую она тут же из-под него извлекла. А чувства Наны в это время были смесью довольства и неловкости. Чувство довольства пришло из-за секса. А неловко было из-за того, что между ног щекотно стекало и было липко. Она подумала было, не сходить ли в туалет, чтобы вытереться, но решила, что лучше остаться. Если она вытрется, это будет выглядеть грубо. И потом, ей нравилась и эта липкость, и ощущение, которое она вызывала. Ощущение пресыщенности, разврата, распущенности.
Ей нравилась “распущенность”.
Она свела свои влажные бедра и спросила:
— Думаешь, мы скоро пресытимся? Думаешь, мы станем вроде тех, кто может заниматься сексом только в автокатастрофах? Как в той книжке Балларда, помнишь, как ее, “Автокатастрофа”?
Моше пустил в ход свое обаяние. Он на мгновение задумался, потом посмотрел на нее. И успокоил ее.
— Я не вожу машину, — сказал он.
10
Я знаю, это было остроумно, а когда мальчик остроумен, он кажется беспечным, кажется уверенным в себе. Но все было не так. Моше вовсе не был беззаботен. В мыслях он был резок и сердит.
Мальчикам вообще тяжело приходится во время секса. У полового акта есть одна неопровержимо объективная сторона. К сожалению, его продолжительность абсолютно объективна. Это либо семнадцать секунд, либо пятьдесят пять минут. Никогда не бывает и то и другое сразу. Вот почему Моше размышлял о безжалостно объективной природе времени, вот почему в мыслях он был резок и сердит.
У Моше оставалась последняя надежда — на то, что Нана была так увлечена сексом, что совершенно потеряла чувство времени. Если ее чувство времени было при ней, думал он, сейчас она думает о нем с издевкой. Это было бы естественно. Моше не хотелось, чтобы Нана думала о нем с издевкой.
Конечно же, у Наны и в мыслях не было издеваться. Она испытывала довольство от того, что вагинальный акт закончился обычным образом. Нана была совершенно довольна.
Недоволен был Моше. В номере отеля “Ковент-гарден” Моше начинал понимать, что некоторые находят в гомосексуальности. Положительная сторона гомосексуализма, думал он, в том, что ты точно знаешь средние мужские показатели. Нет этой преследующей тебя неопределенности. Проблема гетеросексуальности, думал Моше, в закрытости. В отсутствии прозрачности. Мальчики познают мальчиков через девочек. А девочки в этой роли никуда не годятся. Они такие добродетельные, что им нельзя верить. Они так великодушны. Возможно, с другими это не так, допустил он. Но в постели с Моше, глядя на поэтичный дождь за окном, они всегда вели себя так любезно и успокоительно. Они говорили ему, что секс был восхитителен. Они превозносили его нежность и выносливость.
Поэтому Моше хотел быть с мальчиками. Он хотел обсудить с ними все без обиняков. Он был несчастен. Несчастен, потому что не знал, возможно ли такое.
Может, это и несущественно, но однажды такая идеальная беседа все же состоялась. Это было очень давно, но все-таки было. 3 марта 1928 года Антонен Арто, Андре Бретон, Марсель Дюамель, Бенжамен Пере, Жак Превер, Реймон Кено, Ив Танги и Пьер Юник сидели и говорили о сексе. Я знаю, не все они знамениты. Но все были в некотором роде влиятельны. Их мнение имело вес. Они были основателями сюрреализма. Они считали, что этот честный и открытый разговор о сексе станет началом создания нового, справедливого и совершенного общества. Они считали этот разговор своим первым политическим шагом.
Окажись тогда Моше среди них, он бы, думаю, успокоился. И думаю, что этот разговор успокоил бы многих мальчиков.
11
Реймон Кено: Представьте, что вы некоторое время не занимались любовью. Через сколько времени вы кончите, считая с того момента, как вы остались с женщиной наедине?
Жак Превер: Может, через пять минут, может, через час.
Марсель Дюамель: У меня так же.
Бенжамен Пере: Надо различать две части. Период до собственно полового акта может быть довольно долгим, возможно, полчаса, в зависимости от степени моего желания. Сам акт — около пяти минут.
Андре Бретон: Первая часть — гораздо дольше получаса. Почти бесконечно. Вторая часть — не больше двадцати секунд.
Марсель Дюамель: Чтобы быть абсолютно точным, вторая часть — минимум пять минут.
Реймон Кено: Предварительный акт — максимум двадцать минут. Вторая часть — меньше минуты.
Ив Танги: Первая — два часа. Вторая — две минуты.
Пьер Юник: Первая — час. Вторая — от пятнадцати до сорока секунд.
Андре Бретон: А во второй раз? Предполагая, что второй раз следует за первым как можно скорее? У меня от трех до пяти минут на половой акт.
Бенжамен Пере: Половой акт — с четверть часа.
Ив Танги: Десять минут.
Марсель Дюамель: У меня так же.
Пьер Юник: Бывает по-всякому, от двух до пяти минут.
Реймон Кено: Четверть часа.
Жак Превер: Три минуты, а то и двадцать. Что вы думаете о женщине с гладко выбритыми гениталиями?
Андре Бретон: Прекрасно, невыразимо восхитительно. Никогда такого не видел, но это должно быть великолепно.
12
И правда, Моше не стоило так волноваться. Андре Бретон, основатель движения сюрреалистов, кончал максимум через двадцать секунд. Романист Реймон Кено, автор “Зази в метро”, не мог продержаться и минуты.
А Моше кончил через шесть минут сорок семь секунд. По сравнению с Андре Бретоном и Реймоном Кено он просто супермен. Пусть он был евреем только наполовину, пусть даже это была не та половина, что надо, но он все равно принадлежал к избранному народу.
И не только по причине своей сексуальной выносливости. Он также был ценителем гладко выбритых гениталий. Да, Моше видел лысую вагину. Когда ему исполнилось семнадцать, его самая первая подружка по имени Джейд в подарок ко дню его рождения удалила все волосы со своего лобка и ниже. Она использовала для этого крем “Иммак-сенситив”. Она затащила его в женский туалет в кафе-мороженом в Брикстоне и просунула его руку в свои штаны, чтобы Моше ощутил ее гладкость и неудержимую влажность.
Моше был половым виртуозом. У Моше был талант.
13
Однако мы совсем позабыли про Папу. А я бы не хотел забывать про него. Теперь, когда Моше и Нана наконец трахнулись, мы можем позабыть о них ненадолго.
Пока неортодоксальный еврейский мальчик удовлетворял его дочь, Папе подгоняли костюм по фигуре. Вообще-то костюм по фигуре ему подгонял ортодоксальный еврей.
Жизнь полна иронических совпадений.
Мистер Блюменталь был Папин портной. Он был невысок и худощав. Ему было семьдесят пять. Он был лыс и носил кардиганы. Жил он на углу Шекспировского тупика и Милтон-роуд, рядом с синагогой в Хэтч-Энде. На карте Лондона с пригородами синагога была помечена шестиугольной звездой Давида. Он жил с женой, которую звали миссис Блюменталь. Миссис Блюменталь была невысокой полной женщиной. У нее была роскошная шевелюра. Она не носила кардиганы.
Дело было воскресным утром в псевдо-тюдоровском доме Блюменталей на углу Шекспировского тупика и Милтон-роуд. Папа хотел, чтобы ему укоротили брюки и ушили костюм в плечах.
Мистер Блюменталь стоял на коленях посреди гостиной супругов Блюменталь, согнувшись над папиными пестрыми шерстяными носками и зажав в зубах булавки, и высказывал свое восхищение вкусом Папы, выбравшим столь качественный материал. Одновременно он критиковал совершенно отвратительные швы костюма.
Папа рассматривал красочный альбом с фотографиями израильских ландшафтов. Он рассматривал обтянутую красной тканью рамку, украшенную золотым шитьем, обрамлявшую фотографию мальчика в пестрой накидке, какую надевают на бар-мицву.
О чем же думал Папа в этот момент? Как обычно, Папа пытался не думать об Освенциме.
Об Освенциме? Нет, в Папе не было ничего зловещего. А об Освенциме он думал оттого, что был добр.
Папа однажды был в Освенциме. Он был в Кракове по делам и поехал в Освенцим на экскурсию вместе с группой мальчиков и девочек из Израиля. Освенцим предстал перед Папой солнечным и чистым. Трава подстрижена. Три японских туриста фотографировали друг друга под надписью над воротами: “Arbeit Macht Frei”.[3] Уборщица наводила блеск на стеклянные витрины, в которых были выставлены вещи, детская одежда, волосы. Тонны волос. В руках фашистов волосы приобрели тяжесть. Вот чего они достигли, подумал Папа. Они сделали все неестественным.
Однако на самом деле не все здесь было неестественным. Это печалило Папу. Было бы лучше, думал он, если бы все здесь было не таким. Но все предметы были обычного размера. Они были совсем как обычные предметы.
Косичка под стеклом задела бы плечо девочки, если бы та обернулась. Она легла бы вдоль ее шеи. Все было как в обычной жизни. Папе не стоило ездить в Освенцим. Освенцим подавил его. Он его уничтожил. Добрых людей поражают насилие и агрессия. Они хотят понять — зачем? Зачем все это? Как могут люди быть столь жестокими?
Папе хотелось понять.
Однажды он пролистал рекламную брошюру турфирмы “Мидас Бэттфилд Турз” об экскурсии на тему холокоста, но был шокирован тем, как она написана. “Третий день. Утром мы едем в лагерь смерти Треблинка, где в день умерщвлялось до 17000 человек. Днем вы вернетесь в Варшаву, прогуляетесь под звуки Шопена по тихим и радующим глаз Королевским Лазенкам и посетите Дворец на Воде. Ужин в гостинице”.
Папа не был туп. Он не был отвратителен. Он просто был по-детски наивен.
Пытаясь постичь природу зла, Папа перед сном читал книгу Рудольфа Гесса “Комендант Освенцима”, с отзывом Примо Леви на обложке. Леви не пытался сделать Гессу рекламу. Вот что он сказал: “Эта книга наполнена злом… она не обладает литературной ценностью… читать ее мучительно”.
Рудольф Гесс ставил Папу в тупик.
Гесс хотел быть фермером. Все, чего он хотел, это возиться с силосными башнями и сельхозтехникой. Но он стал править Освенцимом. Если бы Рудольф был нашим современником, его заветной мечтой было бы попивать на небольшой кухоньке липтоновский “Эрл Грей” и болтать с друзьями о происках брюссельских бюрократов. Он хотел тихой, спокойной жизни. Самое серьезное насилие, которое он мог бы совершить в жизни — это заколоть свинью перед магазином “Бадженс” в Мортон-ин-Марше в знак протеста против злоупотреблений французских властей.
Но нет. Он стал комендантом Освенцима.
— Что было в Освенциме? — спросил однажды мистер Блюменталь, повторяя Папин невинный вопрос. Мистер Блюменталь взглянул на миссис Блюменталь. Папа и мистер Блюменталь посмотрели на полные, обтянутые синим трико ноги миссис Блюменталь, возлежавшие на темном бархате ее кресла с откидной спинкой.
— Что было в Освенциме? — повторил мистер Блюменталь. Что он мог сказать?
— Плохо кормили, — сказал он. — Отвратительно кормили.
Папа не знал, шутка это или нет. Он не смог засмеяться. Он хотел засмеяться, но у него вышло только хихикнуть.
Смеха не получилось.
— Послушай, — сказала миссис Блюменталь мужу, — от твоего языка у нас таки будут неприятности.
— Неприятности? — спросил мистер Блюменталь. — Что за неприятности?
— Большие неприятности, — сказала миссис Блюменталь.
Папа любил мистера и миссис Блюменталь. Очень приятные люди. Он был так огорчен, когда мистер Блюменталь в своем белом жилете встал на колени, чтобы подколоть отворот брюк, и Папа увидел на его запястье, среди веснушек, татуировку из пяти цифр. Может, вы знаете, что означает то, что этих цифр было всего пять, а может, и нет. Эти пять цифр означали, что мистер Блюменталь попал в Освенцим в самом начале, в первых десятках тысяч. Они означали, что он провел в лагере дольше многих других.
Но Папу огорчало не только это. Не только татуированный номер, а еще и это:
— У нас тут по соседству поселились шварце, — сказала миссис Блюменталь.
— Правда? — спросил Папа.
— Да, семейство шварце, — сказала миссис Блюменталь.
— Как мило, — сказал Папа.
— Мило? — взорвался мистер Блюменталь. — Шварце по соседству с синагогой! Какие-то мешугенеры живут рядом с нашим шулем. Это вы называете мило?
Блюментали были благородны. Они оба выжили в концлагерях. Но они были расистами. Они не любили черных. И это, разумеется, сбивало Папу с толку. Он не знал, что и думать. Блюментали ставили его в тупик. Они были благородны, и в то же время заслуживали презрения.
Конечно, с Блюменталями было непросто. С точки зрения морали, они вызывали двоякие чувства.
— А как ваша дочка? — спросила миссис Блюменталь. — Как Нина?
— Нана, — поправил Папа.
— Нана, — повторила миссис Блюменталь.
— У нее новый приятель, — сказал Папа.
— Приятель — это хорошо, — сказал мистер Блюменталь. — И что это за приятель? Наверняка он ее не стоит.
— Он актер, — сказал Папа.
— Значит, он ее не стоит, — сказал мистер Блюменталь.
— И мне кажется, он еврей, — сказал Папа.
— Ну уж тогда он точно ее не стоит! — воскликнула миссис Блюменталь и зашлась смехом.
Папа выдавил из себя короткий смешок. Его совершенно сбивали с толку эти постоянные несерьезные шуточки.
А вот мне нравятся такие шутки. Но я вообще-то не добр. Я не сентиментален. Я не так сентиментален, как Папа.