306, задача квир-теории — предложить способы ускользания от знания, а вместе с ним и от дисциплинирующей власти.
Очевидным образом такая интерпретация сексуальности в критическом ключе не отвечает представленному выше понятию квир-архива: сомнение в самом существовании сексуальных идентичностей, адекватных эмпирическому опыту, позволяет также ставить под вопрос то, какие объекты стоит помещать в квир-архив. Эта версия квир-архива отходит от предыдущей, понимающей квир-архив как историческую работу по воссозданию «ее-истории» для ЛГБТ, поскольку в данном случае оказывается невозможно однозначно определить, что представляет собой «она», или «ЛГБТ», или любая иная категория идентичности. Говоря словами Джудит Батлер,
термин «квир» возникает в ответ на потребность сомнения в силах статуса, простых оппозиций, стабильности… «Квир» является пространством коллективного сопротивления, точкой отсчета для исторических рефлексий и для воображения новых сценариев будущего, и таким образом он должен оставаться не определенным раз и навсегда, а все время переопределяемым, переворачивающимся, изменяющим собственное текущее определение, расширяющим свое политическое использование307.
В этом размышлении Батлер обозначает термином квир некоторую эфемерную форму, не имеющую конечного определения, что само по себе и является ее определяющей характеристикой. Принципиальная открытость квира к собственному переопределению говорит о полисемантичной природе этого понятия. Таким образом, на практике (в интеллектуальном упражнении) появляется возможность преодоления линейной концепции времени. Но если квир-сексуальность нельзя четко определить, то какой опыт следует выделить, чтобы создать квир-архив? Хотя подобные заключения и затруднения могут показаться умозрительными, они основаны на конкретной теоретической и эмпирической работе, делающей их устойчивыми к критике и открывающей новые горизонты способов познания, которые не предполагают эффектов в виде усиления дисциплинарного общества.
Аргументы, основанные на эмпирическом, а не теоретическом знании, хорошо представлены в критическом исследовании работ Цветкович и Хальберстам, проведенном Сарой Эденгейм308. Автор справедливо указывает, что историки не занимаются собиранием архивов — архивы являются местом хранения («мусорными корзинами») для бюрократических документов, а не материальным воплощением исторического знания309. При этом именно нестандартные истории имеют гораздо больше шансов попасть в архив, чем обычные и тривиальные истории ничем не примечательных людей310. Поэтому историки смогли отыскать в «обыкновенных» официальных архивах достаточно много материалов, касающихся гомосексуального опыта, поскольку в гетеронормативном обществе такой опыт считается нестандартным и, следовательно, достойным архивации путем сохранения медицинских и юридических свидетельств о нем. Эденгейм приходит к выводу, что квир-архив в версии Цветкович — это скорее обучающий музей: «мотивы и задачи таких обучающих архивов-музеев… — спасти определенные опыт и чувства от забвения и сохранить их для будущих поколений»311.
В этом замечании кроется и серьезная критика теоретических оснований такого квир-архива, поскольку для музеев характерно линейное понимание времени в противовес заявленному стиранию границ между прошлым, настоящим и будущим. Архивирование такого рода в настоящем времени воспроизводит (повторяет, цитирует) в будущем ту версию опыта, которая уже нам доступна. Иными словами, речь идет не об открытости объектов архива для будущих интерпретаций, а о повторяемости устоявшихся версий сексуальности: то, каким именно образом люди были геями и лесбиянками, сохраняется в таком музее, чтобы помочь будущим поколениям быть геями и лесбиянками схожим образом312. Воспроизводство стандартного опыта может позволить утвердиться ЛГБТ в качестве категорий идентичности313, но противоречит критической позиции квир-теории. Если существующие условия характеризуются угнетением и несправедливостью, то воспроизводство именно этой версии условий, выражающейся в том числе в повторении и сохранении категориальной эпистемологии, представляется в рамках квир-теории политической ошибкой.
Одним из ответов на возникшее затруднение является квир-практика отказа от архивирования. Поскольку институциональная власть архива дисциплинирует наши тела, создает нас в заранее известных формах, то отрицание прошлого (признание и культивирование отсутствия «ЛГБТ-истории») будет прерыванием повторяемости, сопротивлением дисциплине и, следовательно, некоторой версией свободы314. Однако отрицание не приводит к пониманию того, что можно назвать квир-архивом в этой его «немузейной» версии. Тем не менее теоретические идеи, связанные с отрицанием, имеют непосредственное отношение к развитию метода квир-архива. В этой связи упоминается315 работа Ли Эдельмана «Без будущего: квир-теория и инстинкт смерти»316, основывающаяся на негативности как методе познания.
Для осмысления темпоральности — способа отсчета времени — Эдельман предлагает использовать гетеросексуальность как метафору структурирующего элемента для определения линейной временнóй протяженности. Если в основе нашего понимания времени находится гетеросексуальность, то, по идее Эдельмана, время предполагает будущее, которое активируется посредством потенциального появления ребенка в результате сексуального контакта (его появление, а также идеология передачи опыта и наследования связаны с будущим). Иными словами, эта метафора предполагает, что понятие времени как продолжительного феномена основано на потенциальном воспроизводстве человека — на фигуре потомства. Квир-время, напротив, предполагает только настоящий момент, поскольку продолжение рода и передача наследства не являются эффектом квир-сексуальности. Этот логический ход позволяет представить две разные концепции времени: конвенциональное время, в котором есть прошлое, настоящее и будущее, и квир-время, которое не имеет протяженности, только сиюминутность. Какая версия квир-архива может быть основана на таком понимании времени? Будет ли эта версия соответствовать другим критическим положениям квир-теории, описанным выше?
Чтобы понять, как работает квир-архив, игнорирующий временную протяженность, следует рассмотреть динамичную интерпретацию архива и отказаться от здравого смысла при его определении. Когда Сара Эденгейм критикует Цветкович и Хальберстам за интерпретацию работы историка, она понимает под архивом объективно существующую коллекцию материалов. Но что, если мы концептуализируем архив как подвижное пространство, субъективно собирающееся всякий раз, когда к нему обращаются? Стюарт Холл полагает, что архивы «всегда находятся в активном состоянии, в диалоге, в отношении к тем вопросам, которые настоящее задает прошлому»317. То есть можно сказать, что архив в квир-теории представляет собой сиюминутную версию самое себя в тот момент, когда возникают отношения между артефактами и субъектом, который к ним обращается. Таким образом, когда речь заходит о квир-архиве, можно говорить о моментальной и исторически специфической интерпретации архивных данных:
Архив — это не только коллекция артефактов, это также гипотеза о культурной значимости объекта, конструирование коллективной памяти и сложная запись квир-активности. Чтобы архив имел воздействие, необходимо, чтобы его пользователи, интерпретаторы и историки культуры пробирались сквозь материал и собирали вместе головоломку квир-истории прямо в процессе работы318.
В этом суждении Хальберстам борется не только с собственным желанием воссоздавать линейную историю в духе конвенционального определения времени, но и с теорией сиюминутного квир-времени. Тем не менее в этой борьбе явным образом находится место для понимания архива как сложносоставного места сборки смыслов на пересечении множества интерпретаций его артефактов. В этом случае имеет значение не то, какой опыт помещается в архив, но то, как этот опыт интерпретируется в момент обращения к архиву. Говоря иначе, мы должны признать, что не знаем, были ли люди, оставившие архивные записи, геями или лесбиянками, но мы интерпретируем записи о них как имеющие отношение к некоей версии сексуальности, определяемой в момент интерпретации в терминах квир.
Это понимание работы интерпретатора основано на трудах классика квир-теории Ив Кософски Седжвик319. Именно она предложила квир-анализ классических произведений литературы, продемонстрировав, что те суждения, которые не считаются суждениями о сексуальности вообще и гомосексуальности в частности, могут пониматься как таковые, если учесть широкое разнообразие форм существования «квир-языка»320. Седжвик справедливо полагает, что манифестации сексуальности в языке подвержены динамичному изменению под влиянием широкого спектра условий: доминирующих систем власти, положения авторов и намерений интерпретаторов. Эти условия делают конкретные формы сексуальности неузнаваемыми в разных контекстах без специальных аналитических усилий. В итоге любая интерпретация сексуальности — это версия, сложенная в условиях ее прочтения. В этом смысле квир-архив является в какой-то мере коллекцией того, чего не существует321. Более того, таковым является архив вообще: то есть собрание данных, которые сами по себе ни о чем не говорят, дискурсивно не являются значимыми до тех самых пор, пока не начинается работа по их прочтению — интерпретации, что и придает артефактам значение всегда сиюминутное, открытое к новым трактовкам.
Это теоретическое обсуждение имеет серьезное значение для понимания архивной работы. Согласно постколониальной теории, воспринятой квир-подходами, голоса подчиненных субъектов не слышны не только потому, что их намеренно не слушают, но и потому, что доминирующие смыслы производятся на языке гегемона, а не «субальтернов»322. Это обстоятельство не позволяет открыть «истинный» опыт угнетенных, поскольку он уже искажен способом говорить о нем на языке властных субъектов. Так, материалы прошлого об опыте ЛГБТ доходят до нас в форме архивных документов, составленных на языке права (уголовные дела о «мужеложстве») или медицины (лечебные карточки «больных гомосексуализмом»), которые являются аппаратами власти и специфическим языком сообщения о жизни людей. Предложенный Седжвик метод интерпретации иных источников данных — тех, которые не помещались в архивы как специфически «гомосексуальные», — позволяет показать грани опыта за пределами словарей власти. Эта тактика предполагает понимание квир-архива как моментального и эфемерного (уязвимого для иных интерпретаций), а также расширяет возможности понятия сексуальности за пределами узких рамок идентичности.