политическим решением, повлиявшим на ход войны и в целом на ход истории, причем это считается ошибочным решением царя. На данной выставке политический смысл этого события никак не обсуждался, дискуссии историков не нашли отражения, во всяком случае они не были представлены в виде хорошо видных посетителям комментариев. В зале был установлен интерактивный экран, содержащий действительно захватывающие кинохроники, которые показывают церемониальные аспекты переезда в ставку. Посетители смогли увидеть поезд императора, его семью, досуг, церемонию встречи, приезд иконы Владимирской божьей матери, празднование Пасхи, прогулки их высочеств. Но объяснений, зачем он стал Верховным главнокомандующим, какими были последствия, почему они были столь плачевны и как оценивается это событие разными историками, не было. Получается, что присутствие царя в ставке носило исключительно символический, церемониальный характер. Мы видим здесь интенцию кураторов показать уникальную архивную хронику и музейные предметы, но нет намерения объяснить, проанализировать, вызвать рефлексию, дать место содержательной дискуссии. Это является примером того, как использование новых технологий, которые занимают и развлекают посетителя, позволяет заменить проблематизацию и объяснения визуализацией любопытных деталей. Выставки могут уклоняться от больших исторических вопросов, при этом предоставляя посетителям свежий контент для новых впечатлений.
Героизация военных российской имперской армии
Для большинства выставок была характерна героизация военных имперской армии, неизменная репрезентация военных как «патриотов» и «героев». Эта интерпретация возникала главным образом из‐за непроизвольного воспроизведения риторики периода Первой мировой, присутствующей в документах эпохи. Кураторы выставок не всегда стремились разграничить свой собственный дискурс и язык 1910‐х годов.
В Государственном историческом музее первый зал назывался «Галерея героев Великой войны. Георгиевские кавалеры». В нем были представлены ордена, медали и портреты награжденных военных работы фронтовых художников. Портреты сопровождались краткой биографией офицеров и генералов, удостоенных орденов Святого Георгия. Художественная ценность этих портретов не очевидна и не обсуждалась. Для посетителя оставалось непонятным, выставлены ли эти картины в качестве произведений искусства, в качестве иллюстрации практики той эпохи по созданию такого рода портретного ряда, для того чтобы вспомнить о фронтовой доблести и почтить ее сто лет спустя или чтобы намекнуть на генеалогию георгиевской ленточки.
Такая же двойственность восприятия возникала при просмотре пропагандистской живописи и графики. Многие выставки демонстрировали пропагандистские лубочные плакаты Первой мировой войны. Музей современной истории в Москве при поддержке спонсоров изготовил ламинированные копии агитационных плакатов, которые отправились в десятки музеев по всей России. Русский музей также уделил значительное место пропагандистским лубкам, изображающим геройские подвиги казака Крючкова или штабс-капитана Нестерова. В данном случае художественная ценность и оригинальность экспонатов была понятной посетителю; очевидной была и дистанция современного зрителя по отношению к ним. Тем не менее героическая риторика то и дело сползала со старинного плаката в современную жизнь, в некоторых случаях это происходило намеренно, в других — непроизвольно. Например, во вводном слове к каталогу одного из музеев указывается: «…это издание станет достойным вкладом нашего музея в дело увековечения памяти героев Великой войны и их подвигов». На этом примере мы видим, что не только в речах руководителей государства, но и в музеях язык разговора о Первой мировой, которую в результате юбилея стали называть по-европейски «Великой войной», иногда приближается к типичному высказыванию о Великой Отечественной войне.
Производство эмоций на исторических выставках
Память заменяет историю: поминание и использование квазирелигиозного языка
Российские выставки о Первой мировой войне при всех своих различиях имели одну общую черту — они все имплицитно или эксплицитно отвергали доминировавшую долгие годы советскую интерпретацию мирового конфликта. Общий подход к теме чем-то напоминал проекты периода перестройки, характеризующиеся намерением ликвидировать белые пятна истории и подвергнуть критике советскую историографию. Вне зависимости от тематического фокуса во вводных текстах к выставкам указывалась необходимость устранения исторической несправедливости, которая заключалась в том, что война была долгое время «забыта», подвиг русской армии был недостаточно воспет, памятники воинам не установлены, потери недостаточно оплаканы, значимость участия России в войне не осмыслена. Заметим, однако, что советская интерпретация войны была отвергнута тотально, в целом. При этом ни одна выставка не проделала работу по ее систематической критике, разложив тенденциозный рассказ о Первой мировой на отдельные темы и подтемы и опровергнув постулаты советской историографии методично по пунктам. Такая задача определенно не ставилась, и, соответственно, советская интерпретация оказалась не опровергнутой, а лишь отложенной в сторону. Выставки носили не столько аналитический, сколько коммеморативный характер, то есть само открытие темы ставилось на первое место. Например, вводный текст выставки Государственного исторического музея в Москве гласил:
Задачу настоящей выставки Государственный исторический музей… видит в восстановлении исторической памяти о войне, которую во всем мире называют «Великой» и которая для России слишком долго была «Забытой».
Ему вторит презентация выставки «Антанта. 1914–1918» в Хлебном доме парка «Царицыно» в Москве:
Великая война, в топке которой сгорели миллионы жизней, в России была незаслуженно забыта и до сих пор в общественном сознании является «неизвестной войной». Нить истории оказалась разорвана, исчезла преемственность между русской и советской историей. Труды и героизм нескольких поколений оказались забыты или принижены. Между тем сила нации заключается в общей исторической памяти — памяти о подвигах наших предков в годы тяжелых испытаний. В случае с Первой мировой войной речь идет не о далеких пращурах, а о наших дедах и прадедах494.
Петербургский Русский музей во введении к аудиогиду отметил, что «выставка посвящается памяти миллионов россиян»495:
В странах Европы, где проходили кровавые сражения Первой мировой, было установлено множество памятников и созданы историко-мемориальные комплексы. В России же пришедшие к власти в 1917 году большевики назвали прославление героев-воинов «авантюрой» и пресекли попытку создания военно-исторического музея. Поэтому Первая мировая — это самая забытая в России война.
Итак, кураторы указывали в качестве своей задачи необходимость воздать долг памяти воинам и преодолеть разрыв в исторической памяти поколений. Эта апелляция к памяти является симптоматичной и показывает, что общество в целом и музеи в частности еще не выработали дистанции по отношению к событию. Память — это эмоциональное отношение к прошлому, в отличие от истории, которая являет собой аналитическое, дистантное к нему отношение496. Как правило, чем ближе по времени событие и его живые свидетели, тем больше эмоциональное отношение превалирует над аналитическим. В данном случае, несмотря на значительную временную дистанцию по отношению к войне и отсутствие живых свидетелей, для которых эмоциональное отношение могло бы быть значимым, памятно-поминальная интенция занимала в концепциях выставок значительное место. Судя по всему, длительное замалчивание этой темы обусловило необходимость оказать запоздалые почести военным и почтить память жертв войны, наряду с осмыслением события. Как сформулировала сотрудница Музея А. В. Суворова в Петербурге Анна Савельева,
наконец-то, как всегда благодаря подкатившейся дате, мы можем во все рупоры и со всех трибун говорить о Первой мировой войне. Потому что то, что она забыта, изолгана, и ее неимоверным образом изоврали, — это преступление против тех людей, которые, собственно, на ней воевали. А воевали все — воевали крестьяне, воевали мещане, воевали вольноопределяющиеся, воевала интеллигенция и почти все замечательные поэты Серебряного века497.
Интенция поминания, покаяния, оплакивания воинов присутствовала не только в текстах, но и в наличии соответствующих пространств и экспонатов. На выставке «Антанта. 1914–1918» в Царицыне последний зал экспозиции назывался «Память о войне». В нем были представлены личные фотографии и письма участников войны, рядом с которыми вдоль всей стены стояли зажженные свечи. Это пространство чем-то напоминало комнату для молитвы.
В первом зале нового музея «Россия в Великой войне» в Ратной палате наличествует стена, в центре которой на темно-коричневом фоне содержится надпись «Государева Ратная палата — Музей Великой войны». В 2014 году эта надпись была окружена пятью иконами. На потолке центрального зала музея помещено огромное полотно с ликом Христа, скопированным с полкового знамени. Визуальное присутствие религиозных символов намекает на то, что этот музей является не просто местом получения информации, а пространством для молитвы или как минимум для преклонения головы.
В Музее А. В. Суворова выставка «Солдаты Великой войны» открылась заупокойной литией по павшим героям, которую отслужил военный архимандрит Санкт-Петербургской епархии Алексий (Ганьжин). В своем пастырском слове архимандрит отметил, что «впервые за сто лет в священных стенах Суворовского музея прозвучала православная молитва», и это «знак того, что в дом памяти великого полководца возвращается настоящая память о нем и всех воинах, отдавших жизнь за отечество»498.
В данном случае выставочное пространство и выставленные объекты представлены как пространство памяти, а не истории, и существует интенция сакрализации вещей погибших воинов, превращения их в объединяющий символ. Несмотря на то что открытие выставки молебном является скорее исключением, в целом тенденция к тому, чтобы представлять тематику Первой мировой войны в регистре памяти (эмоционального отношения к прошлому), а не в регистре истории (аналитического отношения к прошлому), была характерной для многих выставок.