История музея началась в 1994 году — в Кузьминках появился Музей экипажей и автомобилей, созданный по инициативе издания «АвтоРевю». Экспозиция сначала размещалась на Конном дворе усадьбы, а потом переместилась в эти ангары. Когда-то здесь была овощная база, затем фабрика по переработке вторсырья. Когда организации, неуместные в парковой зоне, освободили территорию, было подписано распоряжение Правительства Москвы о выделении этого участка под строительство нового музея газеты «АвтоРевю». Были сделаны проект и макет, получена разрешительная документация, но главный редактор по каким-то причинам отказался от реализации проекта. В 2009 году авторевюшники отсюда уехали, а я уволился из газеты, чтобы сохранить это интересное место для наших постоянных посетителей. И мы основали Музей индустриальной культуры557.
Люблино — далеко не самый престижный район столицы: он скорее ассоциируется с экологическими проблемами из‐за расположенного неподалеку нефтеперерабатывающего завода и плохой транспортной доступностью, а не с музеями и культурным досугом. Чтобы попасть в Музей индустриальной культуры, нужно выйти на станции метро «Люблино» и пройти по улице мимо домов типовой застройки 1960–1980‐х годов с редкими вкраплениями нового коммерческого жилья, а потом по окраине парка Кузьминки — большой рекреационной зоны, позволяющей примириться с жизнью в этом районе. За калиткой территории музея — небольшая площадка, заставленная различным хламом: тронутая ржавчиной корма автобуса ЛАЗ, какие-то фигуры, похожие на декорации старого парка детских аттракционов, угадываемые очертания телефонных будок (забытого уже элемента городского пейзажа) и что-то еще, что напоминает о времени 1970–1980‐х, — кажется, перевернутая моторная лодка, бывшая предметом мечтаний для мужского населения городов и сел, стоящих у крупных рек и озер. Между этими объектами протоптана тропинка в снегу, ведущая к серой ребристой стене большого металлического ангара, который и является музеем.
Вокруг никого. Я пришел в музей в будний мартовский день, когда посетители еще отсутствовали. Не было видно и сотрудников музея. Я двинулся дальше по тропинке и справа заметил поставленный на высокие опоры кунг от советского вахтового автомобиля: такие будки еще кое-где используют в качестве сторожек на автостоянках и в гаражных кооперативах. Чтобы попасть внутрь, нужно было подняться по самодельной лестнице. Дверь кунга была приоткрыта, и я окликнул директора музея Льва Железнякова, с которым мы созванивались накануне. В глубине послышались приглушенный шорох и шаги, и на импровизированном балкончике у входа показался полный седой человек с боцманскими усами, одетый в старый турецкий свитер «с альпинистом», какие носили в начале 1990‐х, и столь же старые неопределенного цвета армейские брюки. Мы поздоровались, я рассказал о цели визита, и Лев Наумович позвал свою коллегу Ольгу, которая и стала моим проводником в музее.
Огромное пространство ангара по всему периметру, иногда в несколько уровней, было заставлено самыми разными объектами: старой мебелью, какими-то агитационными щитами советского времени; стоял там и автомобиль-полуторка, промышленный робот ретрофутуристического вида, множество велосипедов, мотоцикл и полки со старой бытовой техникой — вентиляторами, электрическими чайниками, пылесосами, а также лодочными моторами, детскими игрушками, посудой, магнитофонами, то есть всем тем, что составляло многообразие советского материального мира. Все это богатство можно рассмотреть, только двигаясь по пространству ангара. Поначалу же посетителю кажется, что он стоит перед бесконечным полем предметов и вещей, напоминающим и свалку, и склад, и лавку старьевщика, и безумную арт-инсталляцию одновременно. У посетителей подобный способ экспонирования вызывает противоречивые чувства, включая как восторг, так и полное отторжение558:
Этот так называемый «музэй» больше похож на свалку или помойку! куда смотрят власти? когда вычистят этот гадюшник?
Это музей-ностальгия, музей-СССР, музей-индустриализация. Если вы хотите снова окунуться в детство и со словами «ой, это было у моих мамы/папы/бабушки/дедушки» ходить на протяжении часа с удивленными глазами, то это место для вас. Да, вы не найдете здесь вылизанных стендов, как в других музеях, но здесь вы почувствуете себя в самой среде прошлого, СРЕДИ экспонатов, а не перед застекленными витринами.
Совсем не впечатлил музей. Такое ощущение, что оказалась на чердаке своей дачи, который сильно вырос в размерах. Здесь не находятся, а скорее свалены различные вещи отечественные производства середины — второй половины 20 века. Будет интересно тому, кто хочет поностальгировать.
Может возникнуть ощущение, что достигнуть противоположной стены ангара невозможно, поскольку масса вещей, кажется, сплошным слоем покрывает пол помещения, к тому же несколько экспонатов (например, планер и дельтаплан) подвешены к темному потолку. В этом хаосе советской материальности для посетителей проложены узкие тропы, образовывающие причудливый лабиринт.
Музей является бесплатным для посещения и держится на энтузиазме Льва Железнякова и нескольких волонтеров. Коллекция пополняется за счет даров посетителей, заинтересованных в том, чтобы не пропали материальные свидетельства советской эпохи. Организаторы музея и сами ищут экспонаты, а что-то им предлагают забрать после закрытия различных организаций и учреждений:
Да, вот приносят — на помойку нести жалко, пусть лучше у вас будет, может, кого-то еще порадует. Наверное, в вашей семье тоже так происходило: что-то из квартиры на балкон, с балкона на дачу или в гараж, с гаража еще куда-то. Вот печь. Ее принес сталевар с завода «Серп и Молот», он все надеялся сделать заводской музей, до последнего надеялся. Сейчас уже нет завода «Серп и Молот» (Ольга, сотрудница музея).
Вместе с Ольгой мы движемся от одной группы предметов к другой. Из-за обилия вещей, систематизированных по принципу функциональной принадлежности (детские игрушки в одной части, самовары и электрочайники — в другой, бесконечные ряды настольных ламп или пылесосов — в третьей), глазу трудно остановиться на чем-то одном. Тесно стоящие ряды велосипедов образуют джунгли из потемневших от времени никелированных рулей и крашеных рам, а строй будильников в советском кухонном шкафу не дает возможности рассмотреть особенности дизайна отдельных предметов. Богатство и хаотичность устройства этого пространства действительно вызывают оторопь, а иногда и раздражение у посетителя, привыкшего к аккуратным и аскетичным экспозициям профессиональных музеев. Кроме того, оказывается, что здесь отсутствуют какие бы то ни было пояснения как к отдельным экспонатам, так и к их группам. Зато сотрудники музея могут рассказать историю почти любого из предметов, оказавшегося в коллекции:
Это транспортный робот, заводской (показывает на массивную металлическую платформу брутального вида, похожую на элемент оснащения «Звезды смерти». — Р. А.). Возил заготовки от станка к станку, вот подъемник. Он подвозил детали, подъезжал, разгружался, отъезжал. При движении ориентировался по светлой полосе на полу цеха, на ходу можно было поменять программу, зарядку. Это 1984 год, СССР, машина так и осталась экспериментальной, их было несколько. Это схема гибких производственных линий, когда предполагалось, что на заводе будет один инженер и не будет рабочих (Ольга, сотрудница музея).
Без пояснений Ольги мне было бы непросто догадаться о предназначении этого массивного объекта промышленного вида. Конечно, человеку, заставшему советское время, легко понять, что перед ним радиоприемник, телефонная будка или лодочный мотор, однако среди посетителей музея довольно много детей и молодежи — и им порой неясно, для чего предназначена та или иная вещь. Сотрудники музея делятся апокрифической историей о том, что школьники не понимают, зачем нужна телефонная будка (ее остов находится во дворе музея) и как она может помочь дозваниваться с помощью смартфона:
Недавний случай: ребенок идет и видит телефонную будку, спрашивает: Мама, а что это такое? — Телефонная будка. — А для чего она? — А чтобы с улицы звонить. — А я что (достает мобильник свой), туда с телефоном должен был заходить, чтобы лучше дозваниваться? (Ольга, сотрудница музея).
В мире беспроводных коммуникаций, touch-поверхностей и «умных вещей» действительно непросто понять, как переключать каналы телевизора «Рекорд-312» или набирать телефонный номер на дисковом аппарате. Между тем организаторы музея уверены, что необходимости в дополнительной «музеефикации» их экспонатов нет. Объяснения заключаются в особом ностальгически-аффективном контакте с материальностью позднего советского прошлого, когда вместо символической дистанции, неминуемо выстраиваемой пояснительной табличкой, присутствует спонтанное узнавание предмета и обнаружение его связи с личными воспоминаниями или рассказами старшего поколения. Для создателей музея означивание экспоната является чем-то вроде фиксации его смерти и перехода в post mortem состояние «мумификации»:
Когда появится табличка, то уже как-то неживой экспонат. Не знаю, [для] меня вот слово «музеефикация» — как мумификация по ассоциации. Попало в витрину, получило табличку и все! (Ольга, сотрудница музея).
Отсутствие каталога и пояснений к экспонатам отсылает к особому пониманию «интерактивности» музея, где исчезает привычная иерархия с экспертной позицией профессиональных музейщиков и посетителей, но происходит совместное эмоциональное освоение прошлого через взаимодействие с предметами оттуда. Это, конечно, ставит много вопросов о статусе экспоната и о самой перспективе существования такой модели музея, но свидетельствует о ностальгической тяге к материальности позднесоветской эпохи.
Есть люди, которые считают, что музей должен быть именно таким, каким написано в книжках, — чтобы он был классический, чтобы были витрины, таблички. Они со временем убивают экспонаты, то есть стоят витрины и висит табличка — это уже памятник на могиле. Экспонат уже не дышит, не передает дух эпохи, он уже мертвый экспонат, это не интересно. Они не понимают, что такой музей, как у нас — доступный, где можно взять вещь в руки, на инструменте сыграть, на велосипеде прокатиться. Они считают, что таким музей не должен быть, вот в этом мы с ними и расходимся (Лев Железняков).