634 является тут еще делом будущего. Авторы проекта вполне осознают, что нынешняя база данных не является пока виртуальным музеем, и стремятся к созданию в будущем «настоящего виртуального музея — с мультимедийным представлением экспонатов… с разработанной системой виртуальных экскурсий»635. Однако содержащиеся уже сейчас в базе данных экспонаты могут, конечно, сопровождаться гораздо большим объемом информации, чем это обычно делается в физическом пространстве музея. Например, самая простая алюминиевая миска, которая потерялась бы среди десятка похожих повседневных предметов в реальном музейном пространстве, обретает в пространстве виртуальном свою историю636. Благодаря перекрестным ссылкам этот простой предмет оказывается включенным в историю повседневной «жизни в неволе» в тематическом разделе сайта, а также привязанным географически к конкретным местам памяти ГУЛАГа.
Интересно, что аналогичный посыл — «общенационального Музея Гулага» — имплицитно присутствует и у вполне реального Музея истории ГУЛАГа. Этот существующий с 2001 года музей несколько лет назад получил в центре Москвы новое здание, открытое для посетителей в октябре 2015 года. Музей постоянно обновляется — так, на момент написания данной статьи он был закрыт на реэкспозицию, которая должна завершиться к 30 октября 2018 года637. Это полностью государственный проект, который финансируется из бюджета и подчинен Департаменту культуры города Москвы638. Авторы вывешенной на сайте концепции развития музея, как и создатели «Виртуального музея ГУЛАГа», видят главную предпосылку своей работы в отсутствующем сегодня целостном и комплексном осмыслении феномена ГУЛАГа639. Тем не менее они хоть и отдают дань важной миссии «Виртуального музея», но все же упоминают, что «музеев или хотя бы крупных музейных разделов, где эта тема была бы центральной и смыслообразующей, до настоящего времени весьма немного»640. Музей истории ГУЛАГа представляется тем самым «единственным государственным музеем, целиком посвященным теме сталинских репрессий»641 и призванным всесторонне осмыслять феномен коммунистического террора. Глядя на размах замысла, складывается ощущение, что авторы стремятся объединить в музее все главное, что у нас осталось в памяти о ГУЛАГе.
Необыкновенная масштабность Музея истории ГУЛАГа — увеличение общей площади на 1800 м², собственная библиотека, значительные помещения для хранения, отдельный сад памяти и т. д. — ошеломляет по сравнению с более ранними камерными проектами, созданными в основном гражданскими и региональными инициативами642, особенно на фоне хронического недостатка финансирования проектов Мемориала, скандала вокруг музея «Пермь-36», а также проблем с финансированием у мемориального музея «Следственная тюрьма НКВД» в Томске643 и т. п. Вполне возможно, что именно этот музей, позиционирующий себя как музей совести, настроенный на тип памяти «Помнить, чтобы преодолеть», запланирован официальными структурами как центр развития общенациональной памяти о ГУЛАГе в современной России.
В концепции музея (версия 2015 года) особенно подчеркивается «необходимость целостного и комплексного осмысления феномена ГУЛАГа и публичного его представления в месте, скорее удобном для доступа широкой публики, чем привязанном к конкретике тех или иных событий из этой истории»644. Это отличает его от всех прежде существовавших мест памяти ГУЛАГа, либо реально, либо виртуально связанных с совершенно определенными лагерями, для которых принципиальной является отсылка к аутентичности места. Таким образом, этот музей представляет из себя некое «новое» место памяти ГУЛАГа, которое формируется не только без непосредственной связи с конкретными лагерями, но и при «необязательной непосредственной отсылке к фактам трагедии», для того чтобы сконцентрироваться на «сущностном осмыслении ее уроков»645. В этом, по моему мнению, таится опасность потерять эмоциональную связь, которая поддерживается именно привязкой к определенному месту, а также связь с собственной историей. «Чувство непрерывности [прошлого] находит свое убежище в местах памяти», — писал Пьер Нора646. Даже если такое место памяти оформлено в виртуальном пространстве или, например, представляет в виде звуковой инсталляции когда-то свершившиеся события, о которых сейчас глазу ничего не напоминает647, оно должно быть заявлено как реальное место, причем лучше всего как место, знакомое посетителю. Для большинства наших соотечественников Колыма или Магадан являются не местами, а именами нарицательными — в стиле «будете у нас на Колыме…». Локальное же место создает куда более значимую эмоциональную связь: для жителя Москвы это может быть здание органов госбезопасности на Лубянке, в Петербурге — «Кресты» и т. д. Именно поэтому так важно сохранять локальные музеи, вроде закрытого недавно проекта в Йошкар-Оле648, а не свозить все экспонаты в Москву, пусть и исходя из вполне понятного желания их лучшей сохранности.
Новая экспозиция Музея истории ГУЛАГа еще не открыта, потому о будущем развитии музея трудно судить, но если говорить о первой экспозиции, доступной для посещения в 2015–2018 годах, то мнения о том, насколько она удалась, расходятся. Большинству коллег нравятся современность и мультимедийная оснащенность музея, хотя и вызывающие «эффект Диснейленда», но не переступающие дозволенной границы649. Несмотря на это, даже те коллеги, которые в целом считают музей удавшимся, критиковали отдельные части экспозиции за специфически расставленные акценты650. Ощущение, возникающее после осмотра экспозиции, — вот что беспокоит большинство коллег, потому как к корректности фактов или подбору экспонатов в этом музее претензий быть не может — он сделан на высоком профессиональном уровне.
Зарубежные посетители, которых мне доводилось сопровождать в Музей истории ГУЛАГа, в один голос говорили об эффекте погружения, о том, как церковная музыка, которая играет практически все время осмотра, и «почти как настоящие» документы из представленных в экспозиции следовательских сейфов возбуждают в них ощущение эмоционального погружения в эту печальную часть истории России. Металлические туалеты и покрашенные в черный цвет радиаторы отопления создают атмосферу, которой эти посетители не чувствовали при взгляде на аутентичные археологические останки стен бараков или предметов быта заключенных. Этих «обыкновенных людей», для которых и делаются подобные музеи, не волновали подтексты, на которые я потом обратила их внимание и которые бросались мне в глаза — вполне возможно, исключительно от долгих занятий темой ГУЛАГа и «борьбой за память». К примеру, сравнение массовых репрессий с «солнечным затмением» на одном из стендов, которое не только одной мне (но и некоторым коллегам-исследователям651) показалось неуместным, совершенно прошло мимо внимания этих посетителей — они все были погружены в свои ощущения и только о них и говорили. Именно зацепить посетителя за живое и является задачей большинства музеев памяти, это и есть путь обычного человека к такой сложной теме, как террор. Однако на этом пути таится много ловушек, которые давно известны профессиональным кураторам выставок, но не становятся от этого давнего разоблачения менее действенными652. С одной стороны, Музей истории ГУЛАГа исключительно корректен в степени эмоционального воздействия визуального материала — здесь нет, например, снимков с изображением гор трупов. Но при этом старая (сейчас закрытая на обновление) экспозиция создавала атмосферу легкости и доступности — и посетители ни в коем случае не чувствовали себя эмоционально подавленными, а некоторые даже не могли скрыть улыбку653.
Именно в этой легкости, по моему мнению, и таится немалая опасность. Главное, что считаю нужным тут подчеркнуть, это то, что создатели Музея истории ГУЛАГа пытаются сформировать новое место официальной памяти о ГУЛАГе, перемещая акценты с мемориализации конкретного аутентичного «места» на общую историю террора — в частности, на использование принудительного труда как неких «фактов» далекого прошлого, о которых мы много узнали в доступной форме, но которые не являются частью нашего сегодняшнего мира. Конкретное место — это наша связь с прошлым, оно было тогда и есть сейчас, как, например, мрачное здание на Лубянке. Не будет ли такой отрыв от физического места означать, что музей станет транслировать память облегченного для восприятия, «чисто прибранного» ГУЛАГа? И будет ли посетитель в этом случае втянут в живую коммуникацию с экспозицией, или он просто получит готовую упрощенную картину событий прошлого?
Коммуникативная составляющая — важное преимущество виртуального музея и его главное дополнение к материальной экспозиции. Для этого уже существуют разработанные для музеев компьютерные платформы. В Германии это, например, «Виртуальный музей миграции» («Virtuelles Migrationsmuseum»)654 или так называемые «серьезные игры» (serious games) — вроде тех, что были разработаны для «Дома братьев Гримм» (Brüder Grimm-Haus) в городе Штайнау655. Само наличие таких возможностей, конечно, не говорит о том, что их обязательно нужно использовать в каждом музее, особенно если музей имеет дело с травматическим опытом.
Важно отметить, что при полном переходе виртуального музея памяти о ГУЛАГе на игровой движок, то есть в полностью анимированное виртуальное пространство, также существует опасность потери «места памяти». Примером тому может служить один из проектов, предложенный новому руководству государственного музея «Пермь-36» («Мемориального комплекса политических репрессий»), вполне возможно заказанный, но до сих пор не реализованный им. Созданный в 2015 году пермской компьютерной фирмой прототип представляет собой виртуальные очки, надев которые посетитель музея может увидеть в 3D-измерении каждую камеру и даже сидящих в ней