концерта старинной музыки, в котором исторический компонент оказывается лишь художественным обрамлением, сюжетной «подводкой» к центральному эпизоду — профессиональному исполнению музыки на редких инструментах, неизменно вызывающему у зрителей позитивные эмоции и доставляющему эстетическое наслаждение.
Итак, анализ театрализованных программ ПБР для взрослых как технологии эмоционального освоения прошлого демонстрирует довольно широкий диапазон средств и инструментов, делающих эту технологию весьма эффективной. Все они так или иначе направлены на формирование и подкрепление яркого, узнаваемого, понятного и приятного образа прошлого, все воспроизводят а-историчную оптику, нивелирующую культурные различия между эпохами, все в той или иной форме апеллируют к эмоциональной сфере. Игнорирование культурной инаковости прошлого и эмоциональное отношение к нему взаимосвязаны: первое является условием для второго, а второе способствует утверждению первого. В результате такой контаминации театрализованные экскурсии, с одной стороны, представляются весьма сомнительным средством исторического просвещения, а с другой — пользуются неизменной популярностью аудитории. Относительно этого странного на первый взгляд сочетания можно заметить следующее.
Однажды организатор музейных экскурсий, приглашая посетителей «на театрализованные экскурсии для взрослых с угощением», оговорилась, заменив слово «угощение» на «удовольствие» (ПМА 3). Судя по тому, что было сказано выше, эта случайная оговорка точно указывает на главную характеристику театрализованных программ в ПБР: зрительское удовольствие, позитивное эмоциональное впечатление — это то, что является основной целью и ключевым фактором, определяющим их форму и содержание. Развлекательная функция театрализованных экскурсий доминирует над познавательной, образы прошлого здесь оказываются важнее, чем исторические факты. В этом смысле можно говорить о том, что театрализованные реконструкции не вполне достоверны, поскольку они во многом не соответствуют воссоздаваемой реальности.
В то же время они абсолютно достоверны с другой точки зрения — с точки зрения их соответствия запросам и ожиданиям музейной аудитории688. Судя по многочисленным эмоциональным откликам, театрализованные экскурсии в ПБР не просто соответствуют этим ожиданиям, но во многом превосходят их. Таким образом, лишенные миметической аутентичности (нацеленной на воспроизведение оригинала), они обладают аутентичностью прагматической, определяемой их основной функцией, которая, судя по всему, заключается не в трансляции знания о прошлом, а в получении от него… удовольствия.
Список источников
ПМА 1 — Полевые материалы автора. Аудиозаписи экскурсий:
1: 1 — «Московский быт XVII века по „Домострою“», 28.10.2011;
1: 2 — «Московский быт XVII века по „Домострою“», 07.04.2017;
1: 3 — «Россия XVII века. Старина и новизна в повседневной жизни», 24.10.2014.
ПМА 2 — Полевые материалы автора. Планы и сценарии театрализованных экскурсий:
2: 1 — «Московский быт XVII века по „Домострою“»;
2: 2 — «Россия XVII века. Старина и новизна в повседневной жизни».
ПМА 3 — Тетрадь «Крылатые слова и выражения» (записи курьезов).
ПМА 4 — Полевые материалы автора. Анкеты 2013 года (70 анкет).
ПМА 5 — Аудиозаписи интервью: 1 — ГП (мужчина, 17 лет, посетитель), 2 — ЕЛ (женщина, 47 лет, сотрудник музея).
Сцена в музее: возможности и границы документального театра в музейном пространстве
Михаил Калужский
Из Сибири в Сибирь
Нормальная дорога есть там, где есть «Газпром». Если в районе не добывают газ, то туда нужно ехать по размокшей грязи проселка. Наше путешествие от Томска до Нарыма и обратно заняло больше трех дней. Нарым — самое известное место на территории Томской области, связанное с политической ссылкой, но все же главной целью экспедиции был Чаинский район, его центр, село Подгорное — в 286 километрах от Томска. В Чаинском районе летом 1931 года происходили события, которые в 2015 году легли в основу проекта Томского краеведческого музея «Чаинское крестьянское восстание 1931 г. (опыт документального спектакля в музее)».
В 1929 году в СССР начался финальный этап коллективизации: земля, находившаяся в частной собственности, отбиралась у крестьян, их самих сгоняли в колхозы. Самых самостоятельных и зажиточных отправляли в ссылку. Многих таких крестьян из плодородных районов Южной Сибири сослали на территорию, которая позже стала Чаинским районом Томской области. Сюда, в непролазную тайгу и болота, гнали раскулаченных с их семьями. К началу 1931 года, на второй год массовой ссылки, в тех краях было уже 40 тысяч «спецпереселенцев», как официально назывались ссыльные. Они жили в наспех построенных шалашах и землянках, работали на лесозаготовках и голодали. Смертность, особенно детская, была очень высокой. Тем, кто работал на лесоповале, выдавали 11 килограммов муки в месяц, иждивенцам — 6,5 килограмма. Других продуктов практически не было.
Летом 1931 года спецпереселенцы восстали. Восставшие были вооружены чем придется: топорами, вилами, косами, охотничьими ружьями. Восстание разворачивалось под лозунгом: «Долой коммунизм, да здравствует вольная торговля, свободный труд и право на землю. Советской власти быть не должно, а должно быть Учредительное собрание и выборы президента»689. Восставшие смогли разоружить сотрудников ГУЛАГа на территории Чаинского района и стали двигаться в сторону Томска. Но через пять дней пришли регулярные армейские части, и восстание было — и это не метафора — потоплено в крови. Несколько сотен человек было расстреляно без суда и следствия. Выжившие были приговорены к разным срокам в лагерях ГУЛАГа или сосланы еще дальше на север690.
Потомки участников Чаинского восстания и сейчас живут в тех краях. Подгорное — большое село: почти пять тысяч человек, очень широкие улицы, основательные дома, но его население уменьшается. При этом такой термин, как «депопуляция», использовать некорректно. Демографический пик здесь пришелся на те годы, когда жители оказывались в этих местах не по своей воле.
Воображаемая историко-этнографическая карта местных жителей не имеет границ — ни административных, ни природных. Перемещения в пространстве хотя и могут наделяться исторической каузальностью, но предполагают как будто естественную, ничем не ограниченную природу демографических изменений. Пожилой человек из семьи спецпереселенцев (его отец принимал участие в Чаинском восстании) сказал мне:
— До спецпереселенцев тут староверы жили.
— Куда же они делись?
— Так ушли.
— Куда?
— В тайгу, в болота. А до них так же ушли селькупы. Когда русские здесь стали селиться, селькупы тоже ушли. В болота.
Подобная интерпретация местной истории связана с особенностями опыта ее рассказчиков. Потомки сосланных крестьян оказались в Подгорном вопреки естественной логике миграции жителей в пределах своей страны. История их семей, их собственная история разорваны на фрагменты — и точно так же они воспринимают историю края, ставшего для них родиной вопреки желаниям их предков.
Сторителлинг против экскурсии
Некоторые музеи, имеющие дело с историей, устроены по похожему принципу. Рассказ о прошлом в них разворачивается не столько во времени, сколько в пространстве — из зала в зал, от экспоната к экспонату. Перемещение от одного предмета к другому — или даже между мультимедийными гаджетами — не может воссоздать разорванную логику исторического повествования. Посетителю демонстрируется набор событий и фактов, аутентичность и авторитетность которых гарантированы самим статусом музея. Образ исторического повествования оказывается вне контекста, вне эмпатии, зачастую даже лишенным какого-либо сюжета. Таких музеев много, и не только в России.
Современные музейные институции, в том числе исторические музеи и музеи памяти, все чаще используют способы актуализации прошлого, раньше считавшиеся «немузейными». В музейных и выставочных пространствах играют спектакли, проходят перформансы и квизы. Во многих музеях можно брать экспонаты в руки, использовать экраны планшетов для выбора интересующей информации, оставлять записки, которые становятся частью экспозиции. Интерактивность и партиципаторность меняют принципы рассказа о прошлом, перенося акцент с одностороннего потребления прошлого на соучастие в его воспроизведении691.
Участие аудитории не может сделать музейное «повествование» полным или более связным, но оно предполагает большую эмоциональную вовлеченность, которая невозможна без появления истории, сюжета. Музеи во всем мире, ощущая недостаточность традиционных принципов экспозиции для представления трудного прошлого, идут на эксперименты, пытаясь сместить фокус своей работы с традиционного представления набора музейных предметов на наррацию/сторителлинг.
Без этого музеи попросту потеряют свою аудиторию. Ведь музейная аудитория — это все те же люди, которых массмедиа, фильмы и сериалы приучили к тому, что любое повествование должно быть сюжетным и увлекательным. Сторителлинг — слово, стремительно теряющее свое основное значение из‐за чрезмерного использования, — в музейном контексте можно определить как антоним «экскурсии» — конечно, экскурсии в ее самой простой версии: «посмотрите направо», «пройдемте в следующий зал».
Для музейных профессионалов стало очевидно, что традиционный музейный инструмент — бессюжетное перечисление предметов и фактов — не может стать средством эмоционального проживания истории. Музеи оказываются перед новым выбором — отказаться от претензии на «полноту» и «достоверность» в пользу сюжетности. Для этого приходится заимствовать те инструменты, которыми обычно пользуются литература и исполнительские искусства. И именно поэтому музеи все чаще используют театральные практики.
Вот далеко не полный список спектаклей, сыгранных в последние годы в российских музеях и выставочных пространствах или инициированных музеями: вся программа «Живые пространства» фестиваля «Территория» в 2013 году