485. Персонаж По смотрит через витрину кафе и, легко преодолевая эту прозрачную грань улицы, погружается в толпу, увлекаемый ее потоком. Таков и бодлеровский фланер. Бодлер сам сравнивает его с «человеком толпы» По.
О поэте современной жизни Бодлер пишет:
Бескорыстно любознательный человек, ненасытный наблюдатель испытывает огромное наслаждение, смешиваясь, сживаясь с людской массой, с ее суетой, движением, летучей изменчивостью и бесконечностью. Жить вне дома и при этом чувствовать себя дома повсюду, видеть мир, быть в самой его гуще и оставаться от него скрытым – вот некоторые из радостей этих независимых, страстных исамобытных натур… Наблюдатель – это принц, повсюду сохраняющий инкогнито486.
Разным наблюдательным пунктам соответствуют разные пространственные измерения толпы. Герой Гофмана подобен зрителю в театральной ложе не только потому, что сидит в эркере, но и потому, что смотрит на площадь. Площадь – относительно замкнутое, центрированное, «стоящее» пространство, жизнь на ней отличается выделенностью и циклическим постоянством замедленного кругового течения. Очевидное сходство площади со сценой провоцирует взгляд на нее со стороны и увеличивает шансы участника площадной жизни оказаться (или почувствовать себя) под надзором. Этому противился Бодлер: его фланеру, как и персонажу По, важно исследовать толпу изнутри и хранить инкогнито487 в сквозной, быстрой, неуловимой жизни улиц.
Пространство площади не только упорядочивает и выставляет напоказ толпу, но и способствует ее консолидации – в той степени, которая вовсе нежелательна для бодлеровского фланера. Ведь «смешаться» и «сжиться» с толпой он стремится только до известного предела. Его потребность хранить инкогнито – это привилегия человека, дорожащего своей единичностью, не растворенного во всеобщем. Только таким может быть истинный наблюдатель, портретист/пейзажист толпы, которого Бодлер награждает также званием принца.
Итак, позиции бодлеровского фланера чужда сценическая организованность площади, делающая ее идеальным пространством как для официального, так и для оппозиционного смотра и самосмотра общества. Но чужда ему и другая крайность в характере площади.
Большая и особенно огромная площадь может вызывать иллюзию природной пустоты, разрыва в цивилизованной структуре города, восприниматься именно как пустынная – в отличие от улицы, которая скорее бывает безлюдна. Площадь же, наводненная людьми, не случайно становится местом чудовищных катастроф в стихийных масштабах гигантской толпы, местом воцарения хаоса.
Стоит ли говорить, что не хаоса – будь то хаос пустоты или столпотворения – ищут в большом современном городе Бодлер и его герой. Хаос исключает роль внутреннего наблюдателя, каковым является фланер.
Бодлер восприимчивее Мериона к тому, что существует за пределами архитектурных форм, каменных объемов и оболочек города, то есть к жизни, заполняющей его пространства, улицы, тротуары. Но площадь стоит особняком в бодлеровском переживании города. Как и у Мериона, у Бодлера трудное отношение к этому городскому топосу.
Кирилл ПостоутенкоБАЛЬЗАК – БОДЛЕР – БЕНЬЯМИН: ФЛАНЕР В КАПИТАЛИСТИЧЕСКОМ ГОРОДЕ488
Давно замечено, что в необъятном и, вероятно, принципиально незавершимом «долгострое» Вальтера Беньямина «Passagenwerk» структура текста аллегорически отсылает к его теме. Действительно, неохватное разнообразие собранных примеров, с трудом удерживаемых вместе несколькими настойчиво повторяемыми теоретическими положениями, буквально имитирует саму структуру пассажа – нагромождения принципиально не связанных друг с другом, запредельно разнородных и необычных товаров, затянутых в легкий корсет просвечиваемого солнцем, воздушного здания. При этом к настоящему моменту, насколько известно, нет надежного объяснения тому, почему нарративная версия новаторской архитектурной конструкции не унаследовала от описываемого и имитируемого образца легкость и обозримость489. В настоящей главе сделана попытка частичной достройки «Passagenwerk» путем продолжения, укрепления и более надежного соединения двух его несущих конструкций: пространственной аллегории «фланерства» (разворачиваемой в значительной степени на текстах Шарля Бодлера) и идеологически насыщенной метафоры «капиталистического универсума» (иллюстрируемой примерами из Оноре де Бальзака). Хотя подобная операция – как мы знаем из истории архитектуры – неизбежно упрощает замысел и лишает руину культурного статуса, она же позволяет, внимательнее приглядевшись к одиноко стоящим опорам и провисшим перекрытиям, предположить, почему завершение «Пассажей» оказалось для Вальтера Беньямина таким трудным делом.
Как и другие последователи франкфуртской школы социологического анализа, Вальтер Беньямин в своем исследовании парижских пассажей опирается на феноменологически отпрепарированную – пусть и с сохранением некоторых элементов диалектики – семиотику и экономическую теорию Карла Маркса и Фридриха Энгельса490. Надежды, возлагаемые Вальтером Беньямином на анализ фетишизма у Маркса, велики: именно политэкономия капитализма должна служить априорным базисом для того, чтобы незаинтересованные (в смысле Канта) блуждания фланера по Парижу и храмы нового идолопоклонничества – пассажи и всемирные выставки – оказались накрепко связаны491. Но эти надежды не оправдываются. Как ни удивительно, камнем преткновения является вовсе не недостаток материала или слабость теории, а их чрезмерно усердное использование. В тех случаях, когда марксизм в «Passagenwerk» применяется к конкретному материалу, он чаще всего присутствует в тексте в упрощенной, редуцированной и догматизированной форме. Так, настойчивые попытки увидеть товарность во всех проявлениях городской жизни приводят к тому, что текст заполняется деривативами «товарная форма» (социальная семантика аллегории), «прогуливающийся товар» (фланер), «вчувствование в товар» (любовь к проститутке), в то время как «рынок» объявляется то «целью» фланера, то территорией его личностных изменений (которые, соответственно, именуются «флуктуациями товара»).
Что касается Бодлера, то он выступает у Беньямина в двух несовместимых ипостасях. С одной стороны, он воплощает чистое искусство и творческую свободу, героически противостоит тотальному овеществлению мира и лишь силой исторической диалектики включен в тотализирующую структуру капиталистического хозяйства (именно с этой целью исследователь сравнивает Бодлера с Дон-Кихотом Cервантеса, ведущим борьбу против мира потребления). Но одновременно в том же «Passagenwerk» Бодлер именуется первым в истории носителем оригинального таланта, полностью подходящего к рынку (einer marktgerechten Originalität)492.
Диспропорциональное возвышение Бодлера и отдельных аспектов политической экономии капитализма в тексте «Пассажей» тем более удивительно, что феномены, для объяснения связи которых применяется такой беспрецедентный нажим, уже напрямую связаны в источниках, собранных Беньямином. Приведем лишь два примера.
С одной стороны, сами создатели диалектического материализма в некоторых своих жизненных наблюдениях выступают в качестве фланеров и одновременно интерпретаторов инфраструктуры капиталистического города как храма нового идолопоклонничества. Так, в неизвестной Беньямину работе «К критике политической экономии» (1859) Карл Маркс живописно пересказывает впечатления от своих прогулок по улицам Лондона, построенным по принципу пассажей. Неправдоподобное разнообразие экзотических товаров со всех концов света в «налезающих друг на друга» бутиках служит экономисту для того, чтобы наглядно продемонстрировать универсальную эквивалентность денег, объединяющих весь мир посредством абстрактного понятия стоимости (вполне конкретно выраженного в обращенных к публике ценниках)493.
С другой стороны, художественные описания Парижа, принципиально важные для Беньямина как иллюстрации, оказываются в то же самое время и готовыми интерпретациями той связи между траекторией фланерства и семиотикой пассажей, которые исследователь хотел непременно проинтерпретировать сам и с опорой на Маркса. В частности, «Шагреневая кожа» Бальзака (1831) включает в себя не только развернутое философско-экономическое описание лавки древностей (прообраза пассажа), которое Беньямин цитирует (и почти не интерпретирует) в «Passagenwerk», но и недвусмысленное сближение этого образа с темой фланерства. Действительно, на пути к антикварному магазину, который Бальзак прямо называет то «зеркалом мира», то отражением «всей человеческой истории», герой Бальзака изображен одновременно и как бесцельно блуждающий, и как движимый на своем пути витринами бутиков, загроможденными товаром, – то есть изображен таким, каким Беньямин хотел видеть Бодлера:
Он шел меланхолическим шагом вдоль магазинов, разглядывая без особого интереса образцы товаров. Когда лавки кончились, он стал изучать Лувр, Институт, башни Нотр-Дам, Дворец, Мост Искусств494.
Беньямину, несомненно, хотелось, чтобы его любимый поэт и его любимая теория играли главенствующую роль в проекте, но некритическое отношение к собственным привязанностям привели исследователя к противоречию с его главными научными талантами – гениальной интуицией собирателя и бьющей через край творческой энергией систематизатора. Возможно, этот внутренний конфликт и послужил главной помехой к завершению пассажей.