борнике, М. Н. Покровский говорит об этих последних месяцах пред войной следующее (по поводу замыслов России на Константинополь): «Итак, для начала единоборства за Константинополь не дали этой отсрочки. Есть все основания думать, что нужна была отсрочка, может быть, года на три… Мясоедов уже в то время состоял при Сухомлинове, и чрезвычайно секретный протокол оказался, по всей вероятности; в руках германского генерального штаба… В этой связи становится понятен тот адский шум, который подняла германская печать как раз в марте 1914 г. по поводу агрессивных стремлений России. Теперь совершенно ясно, что этот шум должен был подготовить германские народные массы к тому, что их поведут на бойню за Константинополь. Почему Германия должна была отложить фактическое начало войны до середины лета, дождавшись тем временем «второго предостережения в образе переговоров об англо-русской морской конвенции, этого из наших документов не видно». Подчеркнутые мной слова показывают, что активную роль германского правительства во внешнем развитии событий летом 1914 г. мой критик признает точно так, как и я, как и целый ряд других историков, вполне отчетливо вместе с тем понимающих всю нелепость обвинений Германии в том, будто исключительно она одна вообще вызвала войну, напав на невинную Антанту. Виновен в войне не тот, кто ее объявляет, а тот, кто делает ее неизбежной. Войну 1914 г. сделали неизбежной все великие державы: и те, которые объявили войну, и те которым ее объявили. Мало того, что Вильгельм разрешил Австрии отнюдь не стесняться риском воины с Россией: он торопил Австрию в подготовляемых ею действиях против Сербии. Вот что доносил своему правительству австрийский посол в Берлине граф Сэденн о разговоре своем с Вильгельмом 5 июля: «По мнению императора Вильгельма, с действиями против Сербии не следует слишком долго ждать. Поведение России будет во всяком случае враждебным, но к этому он (Вильгельм) уже несколько лет готов, и если дело дойдет даже до войны между Австро-Венгрией и Россией, то мы можем быть убеждены в том, что Германия с обычной верностью союзнику будет стоять на нашей стороне. Впрочем, Россия еще нисколько не готова к войне и наверно еще очень много будет размышлять, раньше чем обратиться к оружию». Не довольствуясь всем этим, Вильгельм еще прибавил, что он «будет сожалеть, если мы (австрийцы) не используем этот столь благоприятный момент».
На другой же день после этого завтрака в Потсдаме, 6 июля, Вильгельм 11 созвал экстренное совещание из представителей морского и военного министерств и главного штаба армии. «Было постановлено принять нужные подготовительные меры на случай войны. После этого были отданы соответствующие приказы», — так гласит позднейшее секретное сообщение об этом факте, составленное помощником статс-секретаря фон Буше для статс-секретаря Циммермана.
Как только в Вену пришли эти известия из Берлина о настроениях Вильгельма, сейчас же (7 июля 1914 г.) был созван в Вене совет министров, и граф Берхтольд, министр иностранных дел, заявил, что пришла пора навсегда (auf immer) обезвредить Сербию. Тут же было решено всеми голосами, кроме одного, отправить Сербии такой ультиматум, «который был бы отклонен, чтобы можно было приступить к радикальному решению путем военного выступления». Так и говорится буквально в официальном протоколе, опубликованном, конечно, уже после разгрома Австрии и после революции, в 1919 г. Итак, начали составлять заведомо такой ультиматум, который бы Сербия никак не могла принять. Что касается конкретных целей этой безусловно решенной уже наперед войны против Сербии, то было условлено так уменьшить (verkleinem) Сербию, чтобы она стала безвредной для Австрии, а для этого «исправить границу» между Австрией и Сербией и, кроме того, предложить части сербской территории Румынии, Болгарии и Греции. Вильгельм так страшно торопил дело, что Берхтольд должен был его из Вены успокаивать и уверять, что ультиматум будет передан Сербии, как только президент Французской республики Пуанкаре покинет Кронштадт (Пуанкаре, как сказано, был в это время у Николая II). Берхтольд полагал, что лучше застать представителей Антанты врасплох, чтобы в течение нескольких дней они не могли сговориться, 23 июля Пуанкаре выехал из Кронштадта, и тотчас же австрийский ультиматум был вручен сербскому правительству.
Этот ультиматум требовал от сербского правительства формального осуждения всякой пропаганды против Австрии, ведущейся в Сербии, осуждения всех сербских чиновников и офицеров, участвовавших в этой пропаганде, заявления, что оно, сербское правительство, не одобряет и отвергает всякую мысль о каком-либо вмешательстве в судьбы обитателей какой-либо части австро-венгерской территории. Все это король сербский обязывается сообщить в приказе по сербской армии и напечатать в официальном органе сербской армии, а также в органе сербского правительства «на первой странице». Кроме того, сербское правительство обязывается запретить все публикации, враждебные Австро-Венгрии или «общее направление которых — против территориальной целостности Австрии»; немедленно закрыть общество «Народная оборона», конфисковать его средства пропаганды и то же самое сделать со всеми другими враждебными Австро-Венгрии обществами; удалить немедленно всех тех преподавателей, которые агитируют против Австрии; искоренить, кроме того, в области обучения все то, что «может служить» пропаганде против Австрии; удалить с военной службы и из администрации всех офицеров и чиновников, имена которых австро-венгерское правительство укажет сербскому; начать судебное расследование всех обстоятельств, касающихся участников в заговоре, жертвой которого пал Франц-Фердинанд, причем «делегаты от австро-венгерского правительства примут участие в следствии»; арестовать майора Танковича и Цыганов ича, наказать таможенных чиновников, которые помогали убийцам эрцгерцога перейти границу; представить объяснения по поводу «недопустимых» слов высших сербских чинов касательно сараевского убийства. Все это выполнить немедленно и в течение сорока восьми часов дать ответ на все эти требования.
Срок ультиматума истекал 25 июля в 6 часов вечера.
Когда берлинский посланник в Белграде Гризингер донес 24 июля в Берлине о смятении, вызванном в Сербии австрийским ультиматумом, то Вильгельм II написал на полях донесения: «Браво! От венцев этого уже и не ждали! Каким пустым оказывается все так называемое великосербское государство, так обстоит дело и со всеми славянскими государствами! Только бы покрепче наступить на ноги этой сволочи!» (Nur fester auf die Fusse des Gesindels getreten!).
Весть об ультиматуме распространилась в Европе и Америке в ночь с 23 на 24 и утром 24 июля 1914 г.
Всюду: и у друзей, и у врагов Австро-Венгрии, — она возбудила одну мысль. Австрия хочет войны, и, конечно, Германия обещала ей помочь. В России среди охарактеризованных выше общественных элементов, настроенных в пользу «энергичной политики», наблюдалась некоторая растерянность. Воевать немедленно, летом 1914 г., очень мало кто хотел даже в этих кругах, и очень мало кто верил молодецкому сухомлиновскому заявлению: «Мы готовы». Но, с другой стороны, дело шло о гораздо большем, чем, например, тогда, когда происходил конфликт относительно военной миссии Лимана фон Сандерса[73].
Принятие ультиматума Сербией означало решительное подчинение Сербии австро-германскому союзу и полное устранение впредь русского влияния на Балканах; непринятие ультиматума означало войну Сербии с Австрией, причем, конечно, Сербия была бы раздавлена без особого труда. Выступить на стороне Сербии означало необходимость воевать немедленно, причем если во французской помощи уверенность была, то в английской помощи такой уверенности вовсе не было. Словом, в России именно потому же хотели летом 1914 г. повременить еще с войной, почему в Германии многие влиятельные лица, вроде Мольтке, определенно желали начать ее без дальнейших отлагательств. Еще за пять дней до передачи австрийского ультиматума статс-секретарь Германской империи по иностранным делам фон Ягов писал в Лондон князю Лихновскому: «Через несколько лет Россия по всем компетентным отзывам будет способна к бою. Тогда она подавит нас численностью своих солдат, так как тогда она выстроит свой Балтийский флот и свои стратегические железные дороги. Наша группа (держав) в это время будет становиться все слабее. В России, конечно, это знают, и поэтому безусловно хотят еще несколько лет оставаться в покое… Я не хочу никакой предупредительной войны, но, если борьба предлагается, мы не должны уклоняться». Тотчас после передачи австрийского ультиматума германское правительство заявило, что это дело есть «внутреннее» дело Австро-Венгрии и что австро-сербский конфликт должен быть «локализован». Сам Вильгельм еще до ультиматума выехал на продолжительную морскую прогулку к берегам Норвегии, и, как оказалось из одного документа, опубликованного Куртом Эйснером уже после революции (из донесения баварского представителя в Берлине своему начальнику в Мюнхене), это было сделано далеко не спроста. Вот что пишет этот представитель Баварии 18 июля 1914 г. о грядущих событиях, о которых его информирует имперское правительство, «Оно (имперское правительство, — Е. Т.) будет отговариваться (wird vorgeben) тем, что оно австрийским действием (т. е. ультиматумом, — Е. Т.) точно так же захвачено врасплох, как и другие державы, причем сошлется на северную поездку императора и на то, что начальник главного штаба, как и прусский военный министр, находятся в отпуске». Таким образом, вполне сознательно и задолго инсценировалась непричастность будто бы Вильгельма к австрийскому выступлению, которое он сам так провоцировал и торопил с первого же дня. Что же касается «локализации конфликта», то главный редактор четырехтомного официального издания документов и особого исследования о начале войны Карл Каутский говорит, что «локализировать» австро-сербскую войну значило просто воспретить кому бы то ни было из держав заступиться за Сербию и, еще точнее, отдать отныне Балканы в полную власть Австро-Венгрии (и стоящей за ней Германии); это значило, в частности, потребовать немедленно от России, «чтобы она признала себя уже разбитой, даже не сделав еще ни одного выстрела».