[189]. В 2000‐х годах к ученым публикациям добавились популярные брошюры и материалы на интернет-ресурсах, патронируемых чиновниками[190].
Причина появления этой темы в публичной и в бюрократической повестке, казалось бы, лежит на поверхности. Это вступление в активную жизнь так называемого второго поколения аллохтонов. К 1980‐м годам сотням тысяч детей вчерашних мигрантов (либо родившимся в стране назначения, либо привезенным туда в раннем возрасте) исполнилось по 18–20 лет. Эти молодые люди (в качестве избирателей, студентов, общественных активистов и даже уличных хулиганов) заставили общество себя заметить. Однако данное обстоятельство не было единственным в числе тех, что определили выход на авансцену доселе «невидимой» части общества. Вот еще несколько аспектов, которые нужно принять во внимание.
Во-первых, несоответствие между реальной социальной ролью аллохтонов и их символическим статусом. За время, истекшее с начала массовой трудовой иммиграции в индустриально развитые страны Западной Европы (1950‐е годы), мигранты превратились в неотъемлемую часть социально-экономической жизни этих государств. Это касалось и значительной доли в малом и среднем бизнесе, и весомого вклада в экономический рост. Именно благодаря труду мигрантов в первые послевоенные десятилетия в Европе произошел подъем в химической и горнодобывающей промышленности, металлургии, автомобилестроении, производстве текстиля и т. д., а также в сфере услуг. Однако в публичной сфере это никак не проявлялось. Общественно-политический дискурс был устроен так, как если бы новоприбывшего населения не существовало. В этом смысле мигранты оставались «невидимыми».
Во-вторых, фактическая социальная ущемленность. Жилищные условия, средний уровень доходов, доступ к качественному образованию, гарантии прав и свобод (например, правовая защищенность от злоупотреблений полиции) — по всем этим параметрам аллохтоны были отделены от автохтонов огромной дистанцией.
В-третьих, проявления расизма и акты насилия со стороны ультраправых. Возможность стать жертвой такого насилия представляла собой одну из самых острых проблем для жителей «мигрантских кварталов», но она не воспринималась как сколько-нибудь актуальная местными жителями, которые с подобным насилием не сталкивались[191].
И, наконец, в-четвертых, несоответствие между ожиданиями «второго поколения» и его реальными перспективами. Общество потребления, в котором дети мигрантов выросли, задавало такие стандарты в уровне и стиле жизни, соответствовать которым подавляющее большинство молодых людей из мигрантской среды не могло. Отсюда проистекала фрустрация, выливавшаяся в спонтанные акты насилия («бунты мигрантской молодежи»).
Вопреки распространенному предубеждению, в политическом поведении мигрантов и их потомков не наблюдается ничего, что свидетельствовало бы об их неспособности или нежелании интегрироваться в жизнь принимающей страны.
Во-первых, мигрантскую среду раздирают те же идеологические расколы, что и местное население. Люди, которые в глазах внешнего наблюдателя сливаются в неразличимое пятно по имени «мигрантское сообщество», в действительности глубоко отделены друг от друга идеологически: левые и правые, либералы и консерваторы, убежденные сторонники секуляризма и адепты влияния религии на общественную жизнь.
Во-вторых, электоральное поведение, которое демонстрируют аллохтоны, имеющие право голоса, в основных чертах повторяет поведение автохтонов. Это касается и (а) отношения к политической системе, и (б) структур электоральных предпочтений, и (в) мотиваций, которыми они руководствуются при голосовании.
Для демонстрации данного тезиса обратимся к статистическим данным и замерам общественного мнения Великобритании. Эта страна выбрана нами потому, что здесь для учета населения используются этнические и расовые категории. В результате и статистика, и соцопросы фиксируют различия между такими группами, как «чернокожие» (Blacks), «азиаты» (Asians) и «белые британцы» (White British) — в каждой из этих категорий, в свою очередь, выделяется несколько подгрупп[192]. Это позволяет наблюдателям легко вычленять аллохтонов из местного населения. Другая причина специально обратиться к британскому случаю — относительно долговременный иммиграционный опыт Соединенного Королевства. Мигранты в массовом порядке стали прибывать сюда на постоянное жительство уже в 1950‐х годах, так что к 1980‐м здесь, во-первых, сформировались многочисленные «этнические меньшинства», а во-вторых, подросло то самое «второе поколение» мигрантов. Те, кто родился в 1950–1960‐х годах, к 1980‐м вступили в 20–30-летний возраст. А поскольку британское законодательство предусматривает относительно легкие процедуры натурализации и почти гарантированное вступление в гражданство для детей мигрантов по достижении совершеннолетия, «второе поколение» состоит в основном из людей, являющихся гражданами Великобритании.
Согласно опросам, проводившимся британскими социологами в этот период, с утверждением «Люди вроде меня никак не могут повлиять на решения правительства» были согласны более половины «белых» избирателей и почти столько же «азиатов» — 55 % и 57 % соответственно[193]. Примечательно, что среди аллохтонов доля пессимистов оказалась даже чуть ниже, чем среди автохтонов. Также примечательно, что среди переселенцев с полуострова Индостан с данным утверждением не согласился каждый шестой опрошенный. Около 17 % британцев индо-пакистанского происхождения уверены, что, участвуя в выборах, они способны нечто изменить в политике государства. Среди «белых» британцев количество оптимистов оказалось лишь немногим выше (21,5 %)[194].
Темы предвыборных кампаний, которые избиратели-аллохтоны обозначают как приоритетные, почти полностью совпадают с приоритетами, выделяемыми избирателями-автохтонами, — безработица, здравоохранение, образование и т. д. Единственное отличие — чувствительность к тематике этнической и расовой дискриминации (более высокая в мигрантской среде).
А вот еще один примечательный факт из того же исследования. Когда британских избирателей попросили указать направления политики, которые они считают наиболее важными, более трети «азиатов» указали строку «обороноспособность Великобритании». Вполне красноречивое свидетельство идентификации с новой родиной! Симптоматично и то, что среди мигрантов (точнее, среди определенных категорий мигрантского населения) выше доля тех, кто выступает за примат «государственнических» ценностей. В частности, лозунг «закон и порядок» были готовы поддержать лишь 6 % «белых» британцев, но при этом его разделяли 11 % выходцев из Азии[195].
Большинство аллохтонов по понятным причинам склонны к поддержке партий из левой части политического спектра. В Великобритании это лейбористы, в Германии — социал-демократы и зеленые, во Франции — социалисты, в Нидерландах — Партия труда и т. д.
Поддержка британских лейбористов выходцами из Южной Азии и с островов Карибского бассейна оформилась во времена «тэтчеризма» 1980‐х годов. Правда, после прихода к власти лейбористов в 1997 году их популярность среди мигрантов снизилась. Среди индо-пакистанцев поддержка «нового лейборизма» (New Labour) упала с 81 % в 1983 году (когда во второй раз победила Маргарет Тэтчер) до 69 % в 2001 году (когда за переизбрание на второй срок боролся Тони Блэр). Еще более явный перевес симпатий к лейбористам над симпатиями к другим политическим силам наблюдается среди афрокарибцев. Лейбористская партия не получала меньше 80 % голосов этой категории избирателей (в 1983 году он достигал 88 %, а в 1997 году — 86 %). После того как лейбористы обосновались на Даунинг-стрит, 10, их поддержка афрокарибцами упала до 76 % (выборы 2001 года).
Во Франции левый уклон электоральных предпочтений мигрантского населения четко проявился во время предвыборной кампании 1988 года. К тому моменту в гражданство вступили представители «второго поколения» французских аллохтонов, львиную долю которых составляли выходцы из стран Магриба. В первом туре выборов 1988 года за социалистов проголосовало более 50 % магрибцев, а во втором туре кандидата от социалистов Франсуа Миттерана (его соперником был правый политик Жак Ширак) поддерживали уже более 80 % избирателей из мигрантской среды, в основном североафриканцев[196].
В Германии натурализованные выходцы из Турции традиционно поддерживают Социал-демократическую партию (СДПГ). В 1999 году за нее отдали свои голоса 57 % немецких турок, в 2005 году — 63 %. Правда, в 2009 году за социал-демократов проголосовали лишь 50 % избирателей турецкого происхождения, но при этом возросла поддержка турками зеленых (Buendnis 90 / Die Gruenen)[197].
Во всех перечисленных случаях речь шла о выборах национального уровня. Участвовать в них, как известно, могут только граждане. Однако с определенного момента во многих странах Европы легально проживающие на их территории мигранты, не будучи гражданами, имеют право голоса на выборах в местные органы власти. Как распределяются их голоса?
В Нидерландах аллохтоны получили право голоса на выборах в муниципальные органы власти в 1985 году. Во время выборов, состоявшихся годом позднее, за правящую Партию труда проголосовало 75 % выходцев из Марокко, 81 % выходцев из Турции и 91 % выходцев из Суринама (тогда как поддержка правящей партии коренными нидерландцами составляла лишь 39 %)