[322]. Очевидно, что в такой перспективе о делении ислама на «домашний» и «импортированный» не может быть и речи. Поэтому ислам в интерпретации Джемаля представляет собой новый вариант глобальной эмансипаторской идеи, так же, как когда-то коммунизм, призванной объединить всех угнетенных и недовольных сложившимся статус-кво[323].
Заметной медийной фигурой был и его сын — журналист Орхан Джемаль (1966–2018). Многие из его публичных высказываний звучали как развитие мыслей отца: Орхан, в частности, утверждал, что американские элиты «являются врагом любого мусульманина» и что «Израиль как государство не имеет права на существование»[324].
Здесь же можно отметить журналиста и политолога Руслана Курбанова, регулярного участника политических ток-шоу на российском ТВ и автора множества публикаций, в которых он призывает российских мусульман отказаться от «комплекса неполноценности перед лицом [неисламского] большинства» и вступить «в конкурентную борьбу с немусульманскими проектами» социального устройства[325]. В частности, Курбанов предлагает мусульманам активнее противостоять влиянию на российское общество западного либерального проекта «с правами секс-меньшинств, с ювенальной юстицией, правами кошечек и собачек, обществом массового потребления»[326].
К двум описанным подгруппам следует добавить еще одного вполне самостоятельного игрока, появившегося на российской политической сцене в течение последнего десятилетия. Это глава Чечни Рамзан Кадыров, претендующий едва ли не на монополию в выражении точки зрения «российских мусульман»[327].
Зафиксируем диспозиции на политико-идеологическом поле. В первом приближении их можно описать в виде треугольника, на вершине которого находится государственная власть (условный Кремль), в нижнем левом углу — признанные и поощряемые государством мусульманские организации (при всех трениях в их взаимоотношениях), а в нижнем правом — неформальные движения и организации, возникающие на почве нереализованных социальных и моральных запросов российских граждан мусульманского вероисповедания.
Позиция, избранная Кремлем, заключается в поощрении первых и игнорировании вторых[328]. Однако, коль скоро ни одно национальное государство в наши дни не является изолированной данностью, описанный треугольник следует превратить в пятиугольник: верхний угол («Кремль») оказывается под влиянием политических процессов и правовых решений в других секулярных государствах[329], а нижний правый угол (неформальные мусульманские движения и организации) испытывает на себе прямое и косвенное воздействие глобальных тенденций в религиозной сфере вообще и в мировом исламе в частности.
Еще в 2003 году имел место юридический казус, связанный с попыткой группы женщин из Татарстана отстоять свое право не снимать головной платок при фотографировании на паспорт. Проиграв во всех судебных инстанциях и выслушав публичную отповедь президента Владимира Путина (который призвал их не настаивать на требовании, находящемся в противоречии с инструкцией МВД), они дошли до Верховного суда, который — к всеобщему удивлению — принял их сторону, разрешив верующим женщинам не снимать головной платок при съемках на официальные документы[330]. Сигнал, посланный тем самым обществу, был достаточно прозрачен: Россия — мультиконфессиональная страна, в которой приверженцы различных религий имеют право на публичное выражение своей идентичности.
И все же, несмотря на официальную риторику межконфессиональной гармонии, российское публичное пространство пронизано противоречиями и конфликтами, очень похожими на те, что разворачиваются в публичном пространстве наших западных соседей.
Начнем с российских дебатов вокруг ношения мусульманского головного платка (хиджаба[331]) в школах. В связи с этой дискуссией просматривается следующая тенденция. Всякий раз, когда возникает конфликт между руководством какого-либо учебного заведения и родителями школьниц-мусульманок по поводу посещения школы в платках, местные власти и судебные инстанции выносят решение о запрете хиджабов, апеллируя к светскому характеру российского образования. Наиболее громкая история происходила в 2012–2013 годах на Ставрополье. Ее публично комментировал даже президент Путин, который призвал исходить из того, что «у нас светское государство», и сослался на «европейский опыт» (очевидно, имея в виду Францию). В феврале 2015 года Верховный суд вынес аналогичное решение по ситуации в Мордовии, где в селе Белозерье с компактным проживанием татар большинство учениц ходило в школу в мусульманских платках. Однако в конце 2016 — начале 2017 года конфликт в белозерской школе разгорелся с новой силой: теперь новоназначенный директор потребовал снять хиджабы уже от учительниц-мусульманок, грозя им в противном случае увольнением.
В то же время, однако, в регионах, которые считаются мусульманскими, запрет на хиджабы фактически не действует. Власти Татарстана официально запретили лишь ношение «атрибутов одежды, закрывающей лицо», в Башкирии запрет на посещение школ в платках имеет «рекомендательный характер»[332], а в Чечне ношение женщинами хиджаба с определенного возраста вообще является обязательным. В январе 2017 года чеченские власти публично раскритиковали описанную выше ситуацию с ношением мусульманских платков в российских школах, назвав запрет на хиджабы «ущемлением прав человека». Вскоре после этого местный парламент принял поправку к республиканскому закону «Об образовании», позволяющую учащимся носить любую религиозную одежду и символику[333]. Примечательно, что официальный Кремль устранился от участия в дискуссии, хотя ранее в аналогичных случаях высокие чиновники не уставали напоминать о светском характере Российского государства.
В России — опять-таки за исключением регионов с компактным проживанием мусульман — можно наблюдать столь же болезненную реакцию на проекты строительства мечетей, какая часто наблюдается в Западной Европе[334]. Так, в Москве жители различных районов (в Текстильщиках в 2010 году, в Митине в 2012 году) активно протестовали против планов строительства мечетей, и каждый раз столичные власти были вынуждены отказываться от первоначальных намерений. В результате ли протестов или в результате позиции властей, использующих такие протесты для оправдания собственной пассивности, но в Москве с ее значительным мусульманским населением (как «автохтонным», так и мигрантским) на 2018 год насчитывалось всего лишь четыре крупные мечети, при наличии пяти крупных синагог и 1100 православных храмов и часовен.
Мусульманская принадлежность определенной части российских иммигрантов (прежде всего выходцев из Средней Азии) до самого недавнего времени не являлась сколько-нибудь значимой темой общественных дискуссий. Исключение составляли ультранационалистические организации. Так, ныне запрещенное Движение против нелегальной иммиграции (ДПНИ) называло массовую трудовую миграцию из мусульманских стран Центральной Азии «питательной средой для вербовки террористов»[335], а один из организаторов «Русских маршей» Александр Севастьянов выступал с заявлением, что если существующая миграционная политика не изменится, то российские города вскоре будут «оккупированы этническими мусульманами»[336]. На самих «Русских маршах» также периодически звучали антиисламские лозунги, хотя они не являются основными для их участников[337].
Трудовые мигранты из постсоветских государств, принадлежащих к исламскому культурному ареалу (в частности, из Средней Азии), воспринимались и властями, и широкой публикой скорее в этнических, чем в религиозных терминах. В сознании рядового россиянина первых двух постсоветских десятилетий выходцы из этих регионов выступали как «киргизы», «таджики», «узбеки» и т. д., а не как «мусульмане»[338]. Этническая идентификация доминирует над конфессиональной и в сознании самих мигрантов — не случайно мигрантские организации, возникающие в России, образованы по этнонациональному, а не по конфессиональному признаку («Таджикские трудовые мигранты», многочисленные «национально-культурные автономии» федерального, регионального или городского уровня[339]).
Однако начиная с 2010‐х годов ситуация меняется. Исламская аффилиация среднеазиатских мигрантов становится темой публичных дебатов.
Почему это произошло? На наш взгляд, здесь сыграли роль три переплетающихся друг с другом фактора. Первый — растущая «видимость» мигрантов-мусульман. Поскольку число мечетей, имеющихся в российских мегаполисах, несоразмерно мало по отношению к числу потенциальных прихожан, во время больших мусульманских праздников вокруг мечетей возникает настоящее столпотворение. Сотни молящихся прямо на улицах — зрелище, вызывающее у рядовых горожан чувство дискомфорта. Второй фактор — активность телепропагандистов, многократно усиливших это ощущение своими ток-шоу на тему «исламизации Европы». Третий — череда терактов (как готовившихся, так и осуществленных), исполнителями которых оказывались граждане среднеазиатских государств. Какую реакцию в обыденном сознании влечет за собой эта связка, говорить излишне.