Идеалы Макиавелли оказали влияние на отцов-основателей Соединенных Штатов. У основателей, безусловно, было больше веры в рядового человека, чем у Макиавелли. Тем не менее память о фиаско парламентской власти Оливера Кромвеля в Англии середины XVII в. вызывала у них здоровое недоверие к массам. «Люди честолюбивы, мстительны и алчны», – пишет Александр Гамильтон, вторя Макиавелли (и бессознательно – древним китайцам) [21]. Вот почему Джеймс Мэдисон предпочитал «республику», в которой прихоти масс фильтруются через «их представителей и агентов», прямой «демократии», в которой люди «осуществляют правление лично…» [22].
Мудрость Макиавелли заключается в утверждении, что политикой движут основные потребности и эгоистичные интересы, и это может быть хорошо само по себе, поскольку конкуренция эгоистичных интересов – основа компромиссов, в то время как жесткие нравственные споры ведут к войнам и гражданским конфликтам, что редко является лучшим выбором.
Макиавелли подчеркивает, что «все связанное с человеком подвижно и не может оставаться неизменным». Основные потребности непреодолимы, потому что, как объясняет гарвардский профессор Харви Мэнсфилд, «человек или страна могут позволить себе великодушие сегодня, но что будет завтра?» [23]. У США, возможно, достаточно сил, чтобы вмешаться в ситуацию на Восточном Тиморе сегодня, но смогут ли они воевать в Тайваньском проливе или на Корейском полуострове завтра? Ответ вполне может быть положительным. Если у нас есть силы предотвратить крупномасштабную трагедию нарушения прав человека, это хорошо и достойно осуществления при условии, что мы трезво оцениваем наши возможности не только на сегодняшний, но и на завтрашний день. В эпоху постоянного кризиса «предвидение беды» должно лежать в основе любой дальновидной политики [24].
Глава 6Судьба и вмешательство
Замечание Макиавелли о предвидении беды подводит нас к одному из самых болезненных вопросов в международных отношениях: когда война, злодейство или другая опасность становятся предсказуемыми?
Полибий, писавший во II в. до н. э., полагал, что истоки войны Александра Великого против Персии в 333 г. до н. э. следует искать десятилетиями раньше, еще при жизни Филиппа II, отца Александра. Поскольку Полибий сам был государственным деятелем и имел доступ к обширным материалам, он объяснял, что «причина возникает первой в данной цепи событий, а начало – последним» [1]. Под «причиной» он понимает условия, «которые заранее влияют на наши цели и решения», а под «началом» – только непосредственные действия, которые провоцируют катаклизм.
Так, решения, принятые югославским руководством в конце 1980-х – начале 1990-х гг., были просто «началом» недавней войны, а не причиной. Причина может крыться в гражданской войне, которая вспыхнула в Югославии во время Второй мировой войны или, более вероятно, в начале 1980-х гг., когда разваливающаяся экономика, разлагающиеся структуры безопасности времен холодной войны и восстания этнических албанцев против сербов в Косове в сумме обострили этнические противоречия и создали благоприятные условия для эскалации насилия.
Благоприятные условия означают не неизбежность, а лишь значительную возможность, если политики игнорируют очевидное. Югославия была не настолько непроницаема или сложна, чтобы Маргарет Тэтчер не могла остановить распространение войны на территорию Боснии сердитым шлепком своей сумочки на любом из нескольких совещаний НАТО в 1991-м или в начале 1992 г., если бы еще была премьер-министром.
Поскольку раннее предупреждение – sine qua non предотвращения кризиса и поскольку конкретные обстоятельства, а именно переворот в Консервативной партии, приведший к отстранению Тэтчер от власти в 1990 г., предсказать было невозможно, международная политика должна быть искусством целенаправленного сбора той информации, которую можно предвидеть, чтобы создать схему, пусть и нечеткую, будущих событий. Таков урок предвидения беды Макиавелли.
Предвидеть можно то, что изменяется медленно или совсем не изменяется: климат, ресурсную базу, темпы урбанизации, межэтнические отношения, силу среднего класса и т. п. Одна из причин, по которым ООН продолжает отслеживать уровень грамотности и уровень рождаемости, а затем в соответствии с этими показателями классифицирует государства в «Индексе человеческого развития», в том, что они наглядны для настоящего и полезны для будущего.
Отмена второго тура выборов в Алжире в январе 1992 г. стала не «причиной» исламского терроризма и гражданских конфликтов в этой стране, а просто «началом». Среди причин можно назвать поразительно высокий уровень роста населения и урбанизации в десятилетия, предшествующие 1992 г., в результате чего огромные массы разочарованных безработных молодых людей ринулись в города и пригородные поселки [2]. В современной обезличенной городской обстановке произошло и обновление ислама в сторону идеологической жесткости, которой не было в деревнях. Эти обстоятельства вполне могли бы послужить политикам предупреждением о нарастающей тенденции к конфликту.
Аналитик, полагающийся исключительно на исторические, культурные и географические факторы, мог за десять лет до падения Берлинской стены в 1989 г. предсказать состояние стран Варшавского договора к этому моменту. До Второй мировой войны и завоевания Восточной Европы Красной армией протестантско-католические территории Восточной Германии, Польши, Венгрии и Западной Чехословакии (все когда-то входившие в состав обширной империи Габсбургов) имели обширный и энергичный средний класс. Промышленное производство в Западной Чехословакии было сопоставимо с Англией и Бельгией. Совсем иначе было в восточно-православных балканских государствах и в России, веками подавляемых византийским, османским и царским абсолютизмом, в которых средний класс представлял собой редкие вкрапления среди преимущественно сельского населения. Из всех этих бедных стран в самом худшем положении всегда была Россия, коммунизм раздирал ее общество на несколько десятилетий дольше, чем на Балканах, и ее проблемы усугублялись огромными размерами, этническим разнообразием и близостью к еще менее стабильным государствам Азии. Неудивительно, что к 2000 г. уровень экономического развития в странах Восточной Европы оказался примерно таким же, каким был до начала Второй мировой войны, при этом северная, «экс-габсбургская», часть была наиболее процветающей, Балканы отставали, а в наихудшем положении находилась Россия. Хорватия, в соответствии со своей судьбой пограничной территории между Центральной Европой и Балканами, пострадала от волнений на Балканах в 1990-х гг., но сейчас движется к гражданскому обществу быстрее своих южных соседей.
Есть исключения в этой историко-культурной схеме: сербы, которым хуже, чем многим российским городским жителям; этнические венгры-католики в Северной Сербии, которым хуже, чем православным румынам в Бухаресте; и наиболее яркое – Греция, восточно-православное балканское государство, которое располагается выше Польши, Чешской Республики и Венгрии в «Индексе человеческого развития» ООН [3]. Но для того, чтобы Греция избежала коммунизма и экономической отсталости Балканских стран, потребовалась американская поддержка в борьбе против коммунистических повстанцев, за которой последовала финансовая помощь в рамках доктрины Трумэна на сумму 10 миллиардов долларов (в ценах 1940-х гг.) для страны с населением 7,5 миллиона человек и серьезное вмешательство ЦРУ во внутреннюю политику Греции в 1950-х гг.
Выгоды от использования исторических и культурных моделей для прогнозирования будущего очевидны, но не менее очевидны и недостатки. А что, если бы администрация Трумэна бросила Грецию? В конце 1940-х гг. восточно-православная Греция была экономически отсталой страной, без традиционного среднего класса, раздираемой гражданскими волнениями, не затронутой западным Просвещением и географически и духовно более близкой к России, нежели к Западу. История и география явно свидетельствовали, что помогать Греции – пропащее дело. Однако это произошло. И как бы дорого ни обошлось американское вмешательство в судьбу Греции, оно оказалось дешевле по сравнению со стоимостью американских расходов на оборону и человеческими страданиями, если бы в 1949 г. Греция стала сателлитом Советского Союза.
Распад СССР – еще один аргумент против того, что Исайя Берлин отвергает как «историческую неизбежность» [4]. Сколь бы немощной ни была советская система, процесс быстрого развала континентальной империи без внешнего вмешательства, без участия чужеземных армий имеет очень мало прецедентов в истории. Это стало тем самым драматичным, непредвиденным итогом холодной войны, который дал возможность одному из коллег Берлина заявить: «У «неизбежности» весьма непривлекательная репутация» [5]. Сильный аргумент против неизбежности – грандиозный труд «Ши цзи», «Исторические записки» Сыма Цяня, древнекитайского Фукидида, чья история династий Цинь и Хань содержит много сюжетов наподобие этого:
Чэнь Шэ, родившийся в скромной хижине с маленькими оконцами и дверью из прутьев, поденный рабочий в полях и гарнизонный рекрут, чьи способности были даже ниже средних… возглавил группу из нескольких сотен бедных, слабых солдат в восстании против Цинь… импровизированное оружие из мотыг и кольев не могло сравниться с остротой копий и боевых пик; его небольшой отряд гарнизонных рекрутов был ничто по сравнению с армиями девяти государств. <…> Цинь [было] великим царством и на протяжении ста лет заставляло восемь древних провинций платить дань двору. Однако, после того как оно стало владыкой шести направлений… один простой человек [Чэнь Шэ] восстал против него, и все его семь родовых храмов рухнули… [6]
Если бы действительно можно было увидеть будущее, то политология пользовалась бы бульшим уважением, чем сейчас, и детерминизм, учение о том, что исторические, культурные, экономические и прочие предшествующие силы определяют будущее как отдельных личностей, так и государств, не обладал бы такой сомнительной репутацией. Фатализм редко помогал выигрывать битвы, и победы на полях сражений вопреки всем правилам регулярно изменяли ход истории. «Одна из извечных слабостей человечества, – писал покойный британский историк Арнольд Тойби, – приписывать свои собственные неудачи силам, которые ему совершенно неподвластны» [7]. Великий лидер должен быть в известной степени идеалистом и осознавать свои возможности. «Государь» Макиавелли читается до сих пор отчасти потому, что это полезное наставление тем, кто не готов смириться с судьбой и нуждается в предельно искусных способах победить более могущественные силы.